В ту субботу Садчиков пришел на совершенно безлюдную платформу в двенадцать: он заблудился в лесу и с трудом вышел к железной дороге, освещая фонариком еле заметную тропку. Две корзины были полны грибами, и он думал, как дотащить их до дома — на метро он явно опоздал, на такси денег нет, а топать через весь город с двумя тяжелыми корзинами — годы не те.
— Белые есть? — спросила кассирша, протягивая ему билет.
— Мало. Подберезовики все больше, а б-боровик уже сошел.
Почувствовав, что за спиной стоит человек, Садчиков отодвинулся от окошка кассы.
— Тоже грибник? — спросила кассирша. — Чего вы сегодня все так поздно?
— Кто по грибы, а кто по рыбу, — ответил человек и дребезжаще, по-стариковски добро рассмеялся.
— Есть рыба-то?
— Да есть маненько. Мне билетик, гражданочка.
— Куда?
Садчиков поднял корзину и обернулся, чтобы идти на платформу, — желтый глаз электрички уже светился в ночи. Он только одно мгновение видел рыбака и сразу же узнал Пименова. Сейчас Пименов был совсем другим — маленьким, уютным, добрым, усатым дедушкой.
Стоя на платформе и наблюдая за тем, как Пименов, поправив спиннинг, вскинул на спину рюкзак, Садчиков думал: «Милиции-то здесь нет. Впрочем, зачем мне милиция? Уж кого-кого, а этого я сам прихвачу».
Он подошел к Пименову, взял его под руку и сказал:
— Вик-ктор Петрович, а м-мы вас обыскались… Уху п-придется в т-тюрьме варить.
Пименов удивленно обернулся к Садчикову.
— Вы о чем, гражданин? — спросил он, и Садчиков увидел, как в острых его глазах, освещенных сильным прожектором приближающейся электрички, взметнулось что-то быстрое и яркое. — Вы чего?
Садчиков не успел ответить: он ощутил сильный удар в шею и полетел под колеса электрички. Он услышал пронзительный скрип тормозов, потом услышал свой крик, и потом все кончилось тишиной.
Костенко никак не мог надеть туфли: его трясло, как в детстве, когда он болел малярией.
Его продолжало трясти и когда он приехал на Быковский аэродром. Инспектора уголовного розыска, допросившие кассиршу, сообщили, что «рыбак», как ей помнится, брал билет до Быкова.
Работники аэродрома, вместе с которыми Костенко просматривал рейсовые ведомости с заполненными фамилиями, сидели тихие и удивленно переглядывались. Землистое лицо полковника плясало и дергалось, а кончики пальцев были неестественно белыми.
— Палетов, — с трудом сказал он, ткнув пальцем в фамилию, — который в Пермь улетел… Кто оформлял ему билет?
— Я, — испуганно ответила молоденькая девушка.
— Старик с усами?
— Я не помню. Нет, погодите. Это военный. Он еще конфетами меня угостил.
— Старый?
— Молодой, — еще более испуганно ответила девушка.
Костенко долго доставал из кармана фотографию Пименова. Он разложил на столе портреты Пименова — с пририсованными усами; бритого наголо; без усов.
— Т-такой человек у вас был? — спросил Костенко. — Смотрите внимательно.
— У меня вот этот купил билет до Свердловска, — сказала пожилая кассирша с высокой белой прической и тронула мизинцем портрет, на котором Пименов был с усами. — Тушеров по фамилии.
— Когда ушел самолет?
— Два часа назад.
— Когда он прибудет в Свердловск?
— Через полтора часа.
Костенко вдруг испуганно поднялся.
— Самолет нигде посадки не делает?
— Нет, это прямой рейс.
Когда в пять утра пришло сообщение, что бригада свердловского угрозыска задержала Пименова в аэропорту, Костенко, по-прежнему чувствуя сильный озноб, вышел из министерства на улицу Огарева. Он остановил такси и сказал:
— Продай бутылку, шеф…
Таксист испуганно посмотрел на большое здание МВД, казавшееся в рассветных сумерках серым и тяжелым.
— Откуда у меня? Нету у меня бутылки.
— Поехали на вокзалы.
Около Казанского, на стоянке, Костенко купил четвертинку, выпил из горлышка и почувствовал, как проходит противная дрожь. Его охватила вдруг ватная усталость, словно бы он сбросил со спины громадную, тяжелую поклажу, которую долго-долго нес. Он вошел в большое, просыпающееся помещение вокзала и сел на скамейку возле женщины, укачивающей мальчика.
Костенко вдруг вспомнил маслята, которые валялись на платформе, и большую плетеную корзину, и бесформенное, кровавое месиво, укрытое брезентом, а потом перед ним возникло лицо Садчикова, и он заплакал, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Тише ты, — зло сказала женщина, — ребенка разбудишь…
Апрель 1972 г.
Мадлобт (груз.) — спасибо.
