– Именно.
– Где она жила в последние годы?
– В Ваппингене. В маленькой квартирке вместе с сестрой милосердия. Она развелась с отцом, я подумала, что она больше не хочет быть ему обузой… или что-то в этом роде.
– Вы ее навещали?
– Да.
– Сколько раз?
Она задумалась. Девочка опять начала хныкать. Сползла на пол и спряталась от его взгляда.
– Три, – ответила она. Потом добавила: – Это довольно далеко отсюда.
– Как менялось ее состояние?
– Что вы имеете в виду?
– Как она себя чувствовала?
Она пожала плечами:
– Как обычно. Может быть, стала чуть более счастливой.
– Несмотря на то, что была прикована к постели?
– Да.
«Черт, – подумал Ван Вейтерен. – Что-то тут не сходится».
Выйдя на яркое солнце, он почувствовал кратковременное, но сильное головокружение. Пришлось схватиться за железные перила, которые тянулись вдоль всего дома. Он закрыл глаза и собрался с силами.
«Хочется пива, – подумал комиссар. – Пива и сигарету».
Через десять минут он нашел свободный столик на террасе под искусственным платаном. Выпил в два приема большой бокал пива и заказал новый. Закурил и откинулся на спинку стула.
«Черт, – подумал он снова. – Какого дьявола здесь не сходится?»
Сколько отсюда до Ваппингена?
Двести километров? Не меньше, это точно.
Но если сегодня пораньше лечь, то, может быть, он сможет проехать двести километров? С остановками и передышками, потихоньку. Кстати, ничего страшного, если придется где-нибудь переночевать. Времени у него сколько угодно. Об этом можно не беспокоиться.
Ван Вейтерен проверил в папке адрес.
В любом случае лучше позвонить и договориться о встрече.
И зачем менять маску, раз эта так хорошо работает?
Принесли второе пиво, и он отхлебнул с него пену.
«Что за дьявольская история? – подумал он. – Приходилось ли мне когда-нибудь идти по более тонкой нити, чем эта?
Это даже хорошо, что никто, кроме меня, этим не занимается».
36– Что мы тут делаем? – спросил Юнг.
– Обедаем, например, – ответил Мюнстер. – Садись и делай вид, что ты здесь завсегдатай.
Юнг осторожно сел и оглядел шикарное помещение.
– Это будет не так уж легко, – отметил он. – Но зачем все это? Подозреваю, что обед в самом дорогом ресторане города не презентовали нам за наши заслуги.
– Видишь того типа в синем костюме у рояля? – спросил Мюнстер.
– Да. Я же не слепой.
– Рейнхарт утверждает, что он возглавляет одно из неонацистских движений… Кстати, его зовут Эдвард Массек.
– По виду не скажешь.
– Не скажешь. Он хорошо конспирируется, как утверждает Рейнхарт. Но все же есть доказательства. На самом деле он стоит за множеством гадких делишек. Это и пожары в лагерях беженцев, и массовые беспорядки, и осквернение могил. Ну а здесь он ждет одного представителя крупного бизнеса, очень важную шишку. Мы не знаем кого именно, но, когда тот появится, мы должны наблюдать, как они с четверть часа будут обмениваться бумагами. Потом ты должен будешь выйти позвонить по телефону в вестибюле, а я их арестую. Рейнхарт и другие ждут в патрульных машинах неподалеку.
– Вот оно что, – отозвался Юнг. – А почему Рейнхарт не здесь?
– Массек его узнает. А теперь мы воспользуемся случаем и поедим. Что скажет ассистент о муссе из омаров на закуску?
– Да я его только что ел на завтрак. Но могу попробовать затолкать в себя еще немножко.
– Как там продвигается дело Верхавена? – спросил Юнг, пока они ждали горячее. – Есть какие-то новости?
Мюнстер пожал плечами:
– Я не знаю. Меня ведь тоже отстранили. Похоже, больше на него не собираются затрачивать ресурсы. Наверное, это можно понять.
– Почему так?
– Думаю, что не хотят копаться в тех судебных заседаниях. Если окажется, что он был невиновен, начнутся всякие перестановки… не говоря уже о скандале в газетах и на телевидении.
Юнг почесал в затылке:
– А что говорит комиссар?
Мюнстер помедлил с ответом:
– Не знаю. Он по-прежнему на больничном. Но ясное дело, он не сидит дома и бьет баклуши.
– Это правда, что он кого-то подозревает? Я слышал краем уха вчера в столовой после обеда. То есть что у него есть на примете возможный убийца.
Любопытство Юнга было трудно спутать с чем-то еще, и Мюнстер понял, что вопрос вертелся у него на кончике языка все это время.
– Ну, – сказал он. – На самом деле я без малейшего понятия. Я ездил с ним в Каустин, когда он только вышел из больницы… Он зашел в дом и провел там около часа, а потом выглядел так загадочно, как будто… Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.
Юнг кивнул:
– Черт возьми, это невероятно. Мы вчетвером или впятером прочесывали эту деревню несколько недель и не нашли ничего стоящего. А он едет туда и через полчаса имеет наметку. Как? Ты и правда в это веришь?
Мюнстер задумался:
– А ты сам как думаешь?
– Понятия не имею. Это ты у нас знаешь его лучше всех.
«Да, наверное», – подумал Мюнстер. Хотя иногда у него появлялось такое чувство, что чем ближе они сходятся, тем более непостижимым кажется ему комиссар.
– Трудно сказать, – ответил он. – Во всяком случае, комиссар что-то делает, в этом можно не сомневаться. В последний раз, когда я его видел, он пробормотал что-то об очень тонких нитях… о том, сколько ленивый толстый полицейский может просидеть в паутине, и тому подобном. В нем не чувствовалось особого энтузиазма, но он вообще такой, ты знаешь…
– Да, он такой, – согласился Юнг. – По крайней мере, он ни на кого не похож, это уж точно.
В его голосе прозвучала ясная нотка восхищения, в этом невозможно было ошибиться, и Мюнстеру вдруг захотелось передать эти слова комиссару.
«Может быть, мне даже это и удастся», – подумал он. С тех пор как стало известно об опухоли, у него появилось ощущение, что их отношения стали чуть более открытыми. Возможно, даже приблизились к равноправию и взаимному уважению. Или как там это еще можно охарактеризовать?
Несмотря на непостижимость. И естественно, только приблизились.
– Да, не похож, – сказал он. – Ван Вейтерен – это Ван Вейтерен. – Мюнстер посмотрел в сторону рояля: – Почему никто не идет? Рейнхарт говорил, что около часа дня, но уже двадцать минут второго.
– Я не знаю, – ответил Юнг. – Зато у нас есть морской язык. Вкуснятина!
Через сорок пять минут Эдвард Массек, просидевший все это время один, встал из-за стола. Юнг как раз заказал порцию грецких орехов в сахаре, но полицейские решили расплатиться и идти к коллегам делать доклад.
– Черт возьми, – сказал Рейнхарт, когда понял, что добыча ускользнула. – Во сколько это обошлось?
– Пожалуйста. – Мюнстер протянул счет.
Рейнхарт выпучил глаза на бледно-голубую бумажку.
– Это просто никуда не годится, – возмутился он. – А мы со Стауфом два часа ели в машине половину пакетика арахиса.
– А нам понравилось: было очень вкусно, – признался Юнг на заднем сиденье. – Может быть, завтра попробуем еще разок?
37Последние десять – пятнадцать километров пути он провел под симфонию Дворжака «Из Нового Света», и для этого случая лучшего выбора быть просто не могло. С годами у него появилась способность чувствовать связь музыки с отношениями, заданиями, погодой и временем года. Нужно просто следовать тону, идти за ним вверх или вниз – и ни в коем случае не против… Здесь действуют внутренние течения и образы; они дополняют и гармонизируют друг друга… или как там это лучше сформулировать. Это нелегко объяснить словами. Это проще почувствовать.
Да, на самом деле с годами всё становится проще. За эти годы он стал подозрительнее относиться к словам. В этом не было ничего удивительного, если принять во внимание людей, с которыми ему приходилось сталкиваться на работе, от них услышать правду было скорее исключением, чем правилом.
Язык есть ложь, как сказал кто-то из мудрых.
Новый свет, значит. И по мере того, как яснело небо и солнце сушило сырость после упрямого утреннего дождя, он приближался к цели. Его опасения, что внезапно закружится голова и он не сориентируется в дорожной обстановке, пока что не оправдались. К тому же он делал продолжительные остановки; сидел за чашкой кофе в придорожных забегаловках с грязными окнами, немного прогуливался, чтобы размять ноги, и даже сделал несколько гимнастических упражнений, рекомендованных в послеоперационной памятке, которую кто-то всучил ему при выписке.
И он стойко воздерживался от табака и алкоголя. Ему ведь предстоит еще обратный путь. А вернуться домой все же очень желательно.
Запас зубочисток закончился намного раньше симфонии Дворжака.
Ван Вейтерен припарковался на маленькой площади неправильной формы под названием «Площадь Казарро» и, пока искал взглядом подходящее для обеда кафе, задумался о том, кто такой был этот Казарро. Во всяком случае, имя больше подходило конкистадору, чем европейскому государственному деятелю.
