– Да.
– Насколько? Она могла передвигаться с помощью роллатора или палочки, например?
– Да.
– Она выходила из дома?
– Я вывозила ее каждый день на прогулку в инвалидном кресле.
– Но сама она не выходила?
– Насколько я знаю, нет.
Он посмотрел в окно за ее спиной:
– Расскажите, пожалуйста, что вы делали пятого июня тысяча девятьсот девяносто второго года.
– Нет.
– Вы знаете, что в этот день делала Анна?
Она не ответила. Только посмотрела на него своими мягкими карими глазами без тени смущения или беспокойства.
– Как далеко отсюда до «Ульменталя»?
– Двадцать пять километров, – не задумываясь, ответила она.
Ван Вейтерен допил чай. Прислонился к стене и прислушался к тишине, которая повисла над их столиком. «Удивительно, сколько информации можно передать с помощью молчания», – подумал он. Он мог бы сейчас задать важные вопросы, конечно, такова обычная процедура… Он не получил бы на них ответов, но по привычке ловил бы нюансы в высказанных словах. Данная ситуация была совершенно необычна: это почти что стилизованное молчание разительно отличалось от рядовых сценариев. На мгновение он опять почувствовал головокружение. Может быть, и не то послеоперационное головокружение, но чувство слабости и беспомощности, ощущение потери почвы под ногами… или понимания чего-то такого, что раньше казалось очевидным. И огромное, колоссальное чувство ответственности.
– Ее душевные раны… – сказал он наконец. – Вы знали, как они появились?
– Она никогда не рассказывала.
– Это я понял. Но, может быть, вы, тем не менее, знали?
Она снова улыбнулась:
– Комиссар, я не могу обсуждать то, что больше не принадлежит мне.
Он немного поколебался.
– Вы верите в высшую справедливость? – спросил он.
– Абсолютно.
– А в земную?
– В нее тоже. Мне жаль, что я не могу многого вам рассказать, но мне кажется, вы уже знаете то, что вам нужно. Мне не пристало нарушать обет и заниматься домыслами. Если бы она хотела, чтобы я знала всё полностью, то, несомненно, рассказала бы мне. Но она этого не сделала. Если бы она хотела, чтобы я кому-то передала эту информацию, то попросила бы меня об этом. Но это не так.
– Подходит мне роль Немезиды?
– Возможно. Профессия – это тоже призвание.
Он вздохнул:
– Можно мне задать вам один личный вопрос, который не касается данного дела?
– Конечно. Пожалуйста.
– Вы верите в то, что Бог вершит земные дела?
Она сцепила лежащие на коленях руки в замок:
– Да. Верю в высшей степени.
– Как он это делает?
– Многими способами. Через людей.
– И вы верите, что он тщательно выбирает свои орудия?
– Почему бы и нет?
– Да так, просто подумалось, – сказал Ван Вейтерен.
«Предчувствия!» – подумал он, когда в первый раз остановился отдохнуть на обратном пути. Предчувствия и воздух.
Он вздохнул. Прокурор Феррати будет смеяться до слез, если я приду к нему с чем-то подобным, в этом можно не сомневаться.
Не задумываясь над тем, что делает, он начал рисовать кружки на полях вечерней газеты, лежавшей перед ним на столе. Рассмотрел получившийся неясный узор и попытался для самого себя упорядочить полученную информацию.
Если Верхавен и правда невиновен, то возможно, что настоящий убийца – подозреваемый. Не исключено, что Анна, его полтора года назад умершая жена-инвалид, так думала. По крайней мере, он чувствовал, что сестра Марианна предполагала, что она посещала Верхавена в тюрьме… И в таком случае, возможно, причиной визита было желание рассказать то, о чем она догадывалась!
«Боже мой, – подумал Ван Вейтерен. – Вот так дедукция!»
Схематично на полях измятой газеты он изобразил ход своих мыслей, и выглядело это еще печальнее. Ряд неуклюжих кругов, соединенных нечеткими, паутинообразными линиями. Тьфу, черт! «„Где неоспоримые доказательства?“ – скажет Хиллер. Если он увидит это, то, наверное, немедленно потребует от меня заявление об увольнении», – подумал Ван Вейтерен.
Но тем не менее он знал, что все было именно так. Именно так все и произошло. Убийца оказался в центре круга. Сомнений больше не осталось. Дело ясно.
Вдруг ему представился Леопольд Верхавен. Молодой Верхавен – успешный легкоатлет… быстрый, сильный и ловкий; скоро он окажется в книге рекордов… Середина безмятежных пятидесятых. Годы холодной войны, но одновременно во многих отношениях это было спокойное десятилетие. Разве не так?
А потом?
Что получилось в результате?
Насколько окончательно и бесповоротно ему изменила удача?
Разве судьба Верхавена не является символичной вообще? Что же это за странная вереница событий, произошедших почти полвека назад и ставших причиной его смерти? И теперь он пытается представить их себе… И какой смысл ему расследовать эту давнишнюю и всеми забытую смерть? В этой потрепанной и неправильной жизни.
Действительно ли это необходимая часть его работы?
И пока он сидел так и смотрел, как на темный лес и безликую дорогу опускаются сумерки, ему показалось вдруг, что все уже давным-давно прошло. Что он последний, всеми забытый солдат старой гвардии или актер из пьесы, которую давно не ставят, и никто больше не интересуется его заслугами и его игрой. Ни коллеги, ни противники, ни зрители.
«Пора списывать это дело», – подумал он.
Пора списывать комиссара Ван Вейтерена. Предложить ничью или переворачивать доску. К чему это бессмысленное честолюбие? Убийца разгуливает на свободе, ну и пусть себе, пора оставить его в покое!
Он расплатился и пошел к машине. Нашел среди дисков Монтеверди и поставил его; в тот же миг, как послышались первые звуки музыки, он уже знал, что не сдастся. Во всяком случае, пока.
«Нет, черт возьми, – бормотал он. – Юстиция или Немезида – какая разница!»
38– Полиция! – Он протянул удостоверение, подержал его полсекунды и через три уже стоял в прихожей. – Я хочу задать несколько вопросов относительно убийства Леопольда Верхавена, Марлен Нитш и Беатрис Холден. Мы можем это сделать здесь или вы предпочитаете явиться в полицию? Мужчина заколебался. Но только на секунду.
– Пожалуйста.
Они прошли в гостиную. Мюнстер достал блокнот с вопросами:
– Вы можете сообщить, где находились двадцать четвертого августа прошлого года?
Мужчина пожал плечами:
– Вы шутите? Как я могу это помнить?
– Будет лучше, если вы постараетесь вспомнить. Вы были случайно не в Каустине?
– Определенно нет.
– У вас есть основания быть враждебно настроенным по отношению к Леопольду Верхавену?
– Враждебно настроенным? Конечно нет.
– Мог ли он знать вещи, которые могли повредить вам?
– Какие это могут быть вещи?
– Вы были в Маардаме одиннадцатого сентября тысяча девятьсот восемьдесят первого года? В этот день была убита Марлен Нитш.
– Нет. Что вы хотите сказать?
– Разве вы не были в то утро в квартале рядом с торговым центром? Крегер Плейн, Звилле и другие соседние улицы?
– Нет.
– Около половины десятого утра?
– Нет же, говорю вам.
– Как вы можете быть уверены в том, что делали и чего не делали в какой-то из дней тринадцать лет назад?
Ответа не последовало.
– А в субботу, шестого апреля тысяча девятьсот шестьдесят второго года? Ведь именно в тот день все началось?
– Это лишь ваши домыслы. Могу я теперь попросить вас оставить меня в покое?
– Разве вы не приходили в дом к Беатрис Холден в субботу после обеда? Пока Верхавен ездил по делам?
– Я не собираюсь участвовать в этом дурацком разговоре.
– Когда закончились супружеские отношения между вами и вашей женой?
– Черт возьми, какое это имеет значение?
– Вам приходилось искать удовлетворения на стороне, не так ли? С тех пор как она перестала вставать? Должно быть, кроме Беатрис Холден и Марлен Нитш были и другие, почему вы убили только их?
Он поднялся.
– Или вы убили еще кого-то?
– Вон! Если вы думаете, что сможете запугать меня, то передайте своему начальнику, что это бесполезно.
Мюнстер закрыл блокнот.
– Спасибо, – сказал он. – Разговор был очень информативным.
– Да, это мог быть он, – констатировал Мюнстер, садясь напротив комиссара.
Ван Вейтерен смотрел в окно, придерживая занавеску.
– Будь готов, что он даст о себе знать, – сказал он. – Невозможно понять, что у таких на уме.
– С ним будет очень непросто. Он не из тех, кто может легко расколоться.
– Тоже черт знает что. Хотя мы ему сделали только первое предупреждение, так сказать.
Мюнстер знал, что комиссар отправил его на разведку именно с этой целью. Чтобы приберечь себя для чего-то более важного, может быть, даже решающего, то есть для сражения.
Конечно, мысль неплохая, но не позволит ли это убийце приготовиться к защите? Он указал на это, но Ван Вейтерен только пожал плечами.
– Очень даже возможно, – согласился он. – Но именно эти приготовления могут его выдать… В любом случае, он сейчас находится в незавидном положении. Он понимает, что мы знаем. Вдумайся в это, интендант. Он крыса, загнанная в угол. А мы кошки, которые сидят и поджидают его.
