Голицын, в самом деле, не хотел ничего слушать.
— Открою вам страшную тайну, Александр Борисович, — сказал он, запинаясь на каждом слове. — Лично я к тому, что происходит на яхте, не имею причастия ни одним боком. Какого бы тогда дьявола я требовал с вас это чертово расследование? Так что, смело оставляйте меня в покое. А над остальными, включая мою жену, измывайтесь, как подскажет вам фантазия.
— Вы не очень ладите со своей женой?
— А вот это тоже не ваше дело, — Голицын пьяно засмеялся. — Вы же у нас проницательный, сами делайте выводы. А меня оставьте в покое.
С наблюдательностью у миллионера в этот день было не очень, а вот с потреблением горячительных напитков — вполне даже ничего. Так что на допрос особенно рассчитывать не приходилось. Большую часть времени Голицын провел у себя в каюте, что может подтвердить Салим. Из каюты он и выходил «на происшествия». Ирина Сергеевна смотрела на него взором умирающей Богородицы и тоже отнекивалась. Поболтав с Турецким на верхней палубе, а было, она точно помнит, двадцать три часа и пятнадцать минут, она пришла в каюту. Но там было скучно, тошно, она надела кофточку и вернулась — на верхней палубе как раз никого не было. Там и привязался к ней повторно Турецкий, когда случилось это странное происшествие (первое по счету) с Ольгой Андреевной. О втором же происшествии она узнала из шума, воцарившегося в коридоре. Вышла вместе со всеми, чтобы посмотреть.
— И ни слова, так сказать, вне протокола? — уныло вопросил Турецкий.
Женщина задумалась, энергично затрясла головой. Может, достаточно на сегодня? С удовольствием пообщалась бы с детективом (такой приятный мужчина), но дико раскалывается голова и тянет в летаргический сон.
От разговоров с этими людьми уже трясло. Буи сидели в каюте, знать ничего не знают, видеть ничего не видели. Но мы же столкнулись с вами, Робер? — Правда?! Да, действительно, паршиво как-то, но вспоминается. Когда же это было? Простите, детектив, происходит столько событий, они просто не вмещаются в голове и не раскладываются по полочкам. Почему бы вам еще раз не поговорить с Голицыным — неужели нельзя на него повлиять? Хотя какой из вас, прошу прощения, переговорщик… Ничего, если Николь завтра будет в состоянии, она выскажет этому глупцу все, что думает о нем и о его стране…
Его визиты не оставляли людей равнодушными. В лучшем случае, они корчили такие мины, словно им на завтрак подсунули протухшую овсянку. Герда завершила свои таинства на камбузе, доползла до каюты, уснула, не чуя ног — и это все, что она делала в то время, когда похищали многострадального Коляшу. Нет, полезных соображений она не припасла. Преступник заметает следы, она согласна с Феликсом. Он рискует, но, видимо, знает, что делает. Не страшно ли ей находиться на одной яхте с убийцей? Очень страшно, но она уже знает: если не будет совать свой нос в чужие дела, то с ней ничего не случится. А в принципе даже увлекательно, адреналин, все такое, будет, что вспомнить тоскливыми зимними вечерами…
Феликс подтвердил историю с анонимной тенью, причем новейшие его показания практически не отличались от предыдущих. Половую принадлежность анонимной личности он, к сожалению, не рассмотрел, даже не понял, человек ли это был. Знал бы он заранее, что нужно погнаться за тенью, он бы, конечно, погнался, бросил бы все и кинулся бы в погоню. Но он не знал. О происшествии с Ольгой Андреевной стало известно позднее. Исчезновение Ксении его потрясло. «Выемка» трупа из холодильника, если честно, восхитила своей виртуозностью. Нет, он не принимает участия в криминальных игрищах — он про них пишет. Это две большие разницы. Так что лучше сыщику поискать в другом месте. В каком? Откуда он знает? Он все уже проанализировал, активно поработал клеточками серого вещества, но ничего не придумал. В книгах проще. Там действие подчиняется твоей воле, и пусть не все удается распланировать, порой приходится импровизировать, сочинять по ходу, все же это твое. А здесь… Если честно, он боится, что однажды своими предположениями может угодить в точку и разделит участь Николая и Ксении. В лучшем случае, Глотова, который отделался незначительной черепной травмой.
Упомянутый матрос отлеживался в каюте и трагически вздыхал. Ничего себе, дела. Да нет, все нормально, душа и тело не пострадали, только голова немного побаливает. Ну, ничего, походит пару дней с обвязанной головой, целее будет. Одно плохо — теперь он будет в ужасе шарахаться от темноты. Скотофобия, сэр? — О чем вы, детектив? Мы коров не боимся! — Пришлось объяснять необразованному человеку, что скотофобия — это вовсе не боязнь крупного рогатого скота, а неконтролируемый ужас перед темнотой.
— Да знаю я, что темнота не страшна, — кряхтел Глотов, ощупывая непривычные бинты на голове, — страшен тот, кто в ней прячется. Но опыт, как говорится, уже в копилке.
— Предъявите счет Голицыну, — посоветовал Турецкий, — пусть оплачивает ваши моральные издержки.
— Предъявишь ему, — усмехнулся матрос. — От таких «предъяв» можно не только с дыркой в башке проснуться, но и вообще без башки.
— Вы точно не видели, кто на вас напал?
— Да истинный крест, — проворчал матрос, — разглядел бы — таких бы дюлячек этому кренделю навешал… мало бы не показалось. И — плевать, кто он такой и что будет дальше. Вообще ничего не видел, темно там было. Скрипнула дверь, толкнули, искры в голове — и доброй ночи, мальчики и девочки…
Шорохов, несущий вахту на капитанском мостике, не отступал ни на шаг от своих показаний. С вахты не отлучался, тянул лямку, какой с него спрос? На хмуром лице не дрожал ни один мускул, глаза смотрели угрюмо из-под кустистых бровей. Очень жаль, что с коллегой случилось такое, делать нечего, придется временно отдуваться за двоих, но, в принципе, работой он не перегружен — справится.
— Как вы относитесь к тому, что случилось? — поинтересовался в заключение Турецкий.
— Плохо, — проворчал матрос, — считаю, что Игорь Максимович совершает ошибку, оставляя яхту в море. Неправильно это.
— Но вы подчиняетесь?
— Я обязан.
— За восемь тысяч рублей вы готовы рисковать своей жизнью и жизнью других людей?
— А что прикажете? Взбунтоваться, нарушить приказ? Да меня его псы в момент порвут!
— Вы имеете в виду Манцевича и Салима?
— А кого еще…
— Вы понимаете, что по яхте разгуливает жестокий преступник с неясными намерениями?
— Это не мое дело, — отрубил матрос. Помолчал, смягчился, что-то дрогнуло в суровом мужском лице. — Все понимаю, не дурак. Самому страшно. Если ночь пройдет без происшествий, завтра на этой посудине все равно воцарится сумасшедший дом…
— В каком это смысле? — насторожился Турецкий.
— В буквальном. Сумасшедший дом и вертеп. Начать с того, что к полудню здесь не останется ни одного трезвого…
Угрюмому матросу бы в пророки идти. Настало утро, открылся сумасшедший дом. Самое печальное, что в этой психиатрической лечебнице не было ни одного врача…
Турецкий спал, как младенец, а очнулся от звуков истерии. Недоуменно посмотрел на часы — хорошо поспал, половина одиннадцатого. В коридоре пронзительно орала женщина. В принципе, Ирина Сергеевна, но какая-то не такая. Ни разу он не слышал, чтобы она так орала. Женщина была в бешенстве, проглатывала слова, ругалась.
— Молчать, сука! — вопил в ответ Голицын. — Будет так, как я сказал!
Она не растерялась, выплеснула на него ведро помоев. Обычно сдержанная — видимо, порвались нити, распахнулась душа, хлынуло все, что копилось не год и не два…
Завершения семейного скандала он не слышал. Прочистил уши, пошел умываться. Когда вернулся, Ирины Сергеевны в коридоре не было, зато по нижней палубе разносился зычный вопль Голицына:
— Где этот хренов сыщик?! Почему я его не вижу?! Он все еще дрыхнет, мать его?!
Судя по голосу, Игорь Максимович с утра пораньше хорошенько принял. «Пьяный — это ладно, — трезво рассудил Турецкий, — Лишь бы не мертвый».
Голицын поперхнулся, закашлялся и куда-то сгинул. Посторонние в дверь не лезли. Если не считать последнего вопля, до сыщика никому не было дела. Он привел себя в порядок, выпил остатки холодного «горячего» шоколада, оставшегося с вечера, сел «на дорожку», чтобы восстановить в голове последние события. В одиннадцать утра, когда на верхней палубе внезапно грянула ритмичная музыка, отправился в путь.
«Антигона» неудержимо превращалась в «Летучего Голландца», который населяли (но никак не контролировали) одни лишь призраки. С одним из призраков он повстречался, выходя на палубу. Холодок пробежал по спине. На Ольгу Андреевну страшно было смотреть. Сильно постаревшая, с нечесаными волосами, бесцветным взором, она вошла внутрь — сильно сутулилась, шаркала ногами. Она прошла мимо него. Он хотел ее окликнуть, но передумал — мало приятного в общении с призраками. Смотрел, как она, держась за стеночку, добирается до своей каюты, прошла мимо, остановилась, сделала тяжелый вздох, вернулась. Движения женщины были бессмысленными. Любые действия становятся бессмысленными, если в жизни не остается смысла…
