Он был привязан к заднему сиденью. Спинка сиденья снята и развернута так, что эта, с позволения сказать, софа занимала весь салон. Глаза в лишенных век глазницах бешено вращались, глядя поочередно направо и налево, вверх и вниз, а безгубый и беззубый рот походил на круглое «О». Существо корчилось, как иногда корчится ребенок, но, лишившись рук и ног, более заметного движения оно произвести не могло.
Доукс склонился над обрубком и с напряженным вниманием вгляделся в то, что когда-то являлось лицом.
— Фрэнк, — произнес сержант после продолжительного молчания, и существо выкатило глаза на него.
Вой умолк, но вскоре возобновился, уже на более высокой ноте.
— Ты его узнал? — спросил я.
— Да. Это Фрэнк Обри.
— Откуда тебе известно? — удивился я, поскольку все бывшие люди, оказавшись в подобном положении, выглядят одинаково. Единственной отличительной чертой для меня были лишь морщины на лбу.
Доукс указал подбородком на шею того, кто еще недавно был человеком, и буркнул:
— Татуировка. Это Фрэнк.
Он пробормотал что-то невнятное, наклонился вперед и поднял небольшой листок бумаги, прикрепленный к сиденью липкой лентой. Я вытянул шею и увидел начертанное тонким почерком доктора Данко слово. «Честь».
— Зови врачей! — велел Доукс.
Когда я подбежал к «скорой помощи», парни уже закрывали заднюю дверцу.
— У вас найдется местечко еще для одного? — спросил я. — Он не займет много места, но потребуется большая доза успокоительного.
— В каком состоянии он находится? — поинтересовался «ирокез».
Хороший вопрос для человека его профессии, но единственный ответ, который пришел мне в голову, оказался несколько легкомысленным:
— Боюсь, вам самим потребуется большая доза успокоительного.
Не оценив сложности положения, врачи взглянули на меня так, словно с моей стороны это была дурацкая шутка. Затем они посмотрели друг на друга, пожали плечами, и старший из них произнес:
— Ладно, приятель. Мы его как-нибудь втиснем. «Ирокез» покачал головой, открыл дверцы «скорой помощи» и начал вытягивать оттуда каталку.
Пока они везли ее к микроавтобусу доктора Данко, я забрался в машину, чтобы посмотреть, как чувствует себя Дебора. Она лежала с закрытыми глазами, очень бледная. Но дышала сестра легче. Открыв один глаз и посмотрев на меня, она спросила:
— Почему мы не движемся?
— Доктор Данко разбил свой микроавтобус. Дебора напряглась и попыталась сесть. Теперь оба ее глаза оказались открытыми.
— Вы его взяли?
— Нет, лишь пассажира. Думаю, он хотел доставить его в нужное место, поскольку обработка закончилась.
Дебора побледнела еще больше.
— Кайл? — прошептала она.
— Нет. Доукс говорит, что это парень по имени Фрэнк.
— Ты уверен?
— Да. На его шее имеется тату. Это не Кайл, сестренка. Дебора закрыла глаза и опустилась на койку так, словно из нее вдруг выпустили воздух.
— Слава Богу!
— Надеюсь, ты не будешь возражать, чтобы разделить свой кеб с Фрэнком? — спросил я.
— Нет, — ответила сестра; затем ее глаза вновь широко открылись, и она произнесла: — Прошу, Декстер, не затевай никакой возни с Доуксом. Помоги ему найти Кайла. Обещаешь?
Наверное, на нее подействовало лекарство, поскольку я всего лишь на одном пальце руки мог сосчитав, сколько раз она обращалась ко мне с просьбой на такой жалобной ноте.
— Хорошо, Дебс. Сделаю все, что могу.
— Спасибо.
Я подошел к микроавтобусу доктора Данко в тот мент, когда старший врач выпрямлялся, видимо, закончив блевать. Младший сидел на тротуаре и бормотал что-то себе под нос, а существо в машине продолжало издавать звуки.
— Поднимайся, Майкл, — сказал старший. — Пошли, дружище.
Майкл, судя по всему, никуда не хотел двигаться. Он раскачивался, сидя на краю тротуара, непрерывно повторяя:
— О Боже. О Иисусе. О Боже…
Решив, что парень не нуждается в моей помощи, я прошел к двери со стороны водителя. Она была открыта и я заглянул внутрь.
Доктор Данко, похоже, очень спешил. Об этом свидетельствовал оставленный на сиденье сканер, весьма дорогой. Такие сканеры обычно используют преступники и охотники за горячими новостями, чтобы следить за переговорами полицейских. Мне было приятно узнать, что доктор Данко следил за нами с помощью этого прибора, а не использовал черную магию.
Во всем остальном микроавтобус был чист. Там не оказалось ни предательски болтливого спичечного коробка, ни бумаги с начертанным на ней адресом, ни пергамента с зашифрованным текстом на латинском языке. Ничего такого, что могло бы навести нас на след. Нам помогли бы отпечатки пальцев, но поскольку мы и так знали, кто сидел за рулем, смысла в этом не было.
Я взял сканер и двинулся к задней двери микроавтобуса. Доукс стоял рядом с дверью, а старшему врачу наконец удалось поставить своего партнера на ноги.
— Эта штука находилась на переднем сиденье, — сообщил я, вручая сканер Доуксу. — Он нас слушал.
Доукс посмотрел на прибор и сунул его в микроавтобус. Сержант был не особенно разговорчив, и я взял инициативу на себя.
— У тебя имеются какие-нибудь соображения насчет того, чем нам теперь заняться? — поинтересовался я.
Он молча посмотрел на меня, а я на него. Если бы не врачи, то мы пялились бы друг на друга до тех пор, пока голуби не начали бы вить гнезда на наших головах.
— Ладно, парни, — произнес старший, и мы отступили в сторону, чтобы открыть им доступ к Фрэнку.
Старший врач, похоже, оклемался и держался так, словно приехал наложить лангетку на вывихнутую лодыжку какого-нибудь мальчишки. Его напарник по-прежнему имел несчастный вид, и, даже находясь в шести фугах от него, я слышал его прерывистое дыхание.
Я стоял рядом с Доуксом, наблюдая, как врачи сложили на каталку все, что осталось от Фрэнка, и повезли каталку к «скорой помощи». Я поднял глаза на Доукса и увидел, что тот снова в упор смотрит на меня. Неприятно улыбнувшись, он сказал:
— Значит, один на один. А я ведь тебя совсем не знаю.
Опершись спиной на изрядно побитый микроавтобус, он скрестил руки на груди. Я услышал, как захлопнулась дверь «скорой помощи» и взвыла сирена.
— Один на один, — повторил Доукс, — и никаких рефери.
— Это что, новое проявление твоей деревенской мудрости? — усмехнулся я.
Я был страшно зол, потому что ради общего дела принес в жертву ботинок, прекрасную рубашку для игры в боулинг, ключицу Деборы и новый казенный автомобиль. Не говоря уж о своем хобби. И вот сержант стоит передо мной в рубашке без единой морщинки и выступает с пока неясными, но враждебными замечаниями. Нет, этот человек явно выходит за рамки.
— Я тебе не доверяю, — закончил он.
Очень хорошо, что сержант Доукс распахивает передо мной душу и обнажает чувства, однако я не должен позволить ему расслабиться.
— Не имеет значения, — сказал я. — После того как Фрэнка упаковали и доставили потребителям, наступает черед Кайла.
Он медленно покачал головой и произнес:
— Кайл не имеет значения. Он знал, на что идет. Нам важно лишь поймать доктора.
— Кайл имеет значение для моей сестры, — возразил я. — И это единственная причина, по которой я здесь нахожусь.
— Хорошо сказано. Я почти готов тебе поверить.
В этот момент у меня родилась идея. Должен признаться, Доукс вызывал у меня сильное раздражение, и не только потому, что лишил возможности заниматься важным собственным расследованием — хотя одно это было скверно. Но сейчас он критиковал мои действия, выходя за границы цивилизованного поведения. Поэтому нельзя исключать того, что раздражение является матерью всех открытий. Вероятно, все это не столь поэтично, но подобная максима имеет смысл. В общем, в запыленном черепе Декстера приоткрылась маленькая дверца, и из щели забрезжил неяркий свет. Декстер начал проявлять какую-то мыслительную деятельность. Доукс, конечно, может встретить мою идею без энтузиазма, если я не сумею доказать ему, насколько она гениальна. Я сделал пробный выстрел. В некотором роде я чувствовал себя как Баггз Банни, пытающийся уговорить Элмера Фудда на смертельно опасное действие, а Элмер при этом понимает, что здесь что-то не так.
— Сержант Доукс, — проговорил я, — Дебора — моя единственная родственница, член моей семьи, и поэтому вы не имеете права ставить под сомнения мои обязательства. И, в частности, потому, — продолжил я, борясь с искушением приступить к полировке ногтей в стиле Баггз Банни, — что вы до сей поры занимались тем, что били баклуши.
Кем бы он ни был — хладнокровным киллером или кем-либо иным, — но парень не утратил способности испытывать эмоции. Наверное, в этом и заключалось основное различие между нами. Доукс хотел выглядеть таким незапятнанным в своем белом фраке, что был готов сражаться против тех, кто выступал на его стороне. На его лице я увидел тень гнева, а рычание его внутренней темной сущности стало почти слышимым.
