— «Паралитик»?
— Не-ет! «Слеза»…
Скорее всего, охранник не врал — патроны у него были не с нервно-паралитическим, а со слезоточивым газом. Тем более их уже все равно изъяли, вместе с пистолетом — так, на всякий случай.
— Ф-фу! Гадость.
Можно было поинтересоваться, куда смотрела СЭС, выдавая свои документы, — по идее, подобным заведениям положена вытяжка, если посетители курят. Но вопрос был бы не по адресу, и Виноградов приберег его для дальнейшей работы с барменом.
— Если хотите, пройдем на кухню. Там получше.
— Да ладно, я уже закончил! Читай, подписывай.
Охранник принял из рук Владимира Александровича бланк и принялся водить глазами по строчкам, шевеля обметанными аллергической сыпью губами. Ему здорово досталось: пластырь в половину затылка, кровавая паутинка полопавшихся сосудов вокруг зрачков… Завтра сообразит и ляжет в больничку — с сотрясением мозга.
— Виноградов! Не поучаствуешь?
Около столика на скаку замер Филимонов — неизменно стремительный и хмурый, как и положено «при исполнении» начальнику уголовного розыска. Впрочем, во внеслужебное время он был мужиком свойским, жаль только, времени этого оставалось только на сон да на баню по пятницам.
— А что, некому больше? — Возиться с покойниками Владимир Александрович никогда особенно не любил.
— Как обычно! — пожал плечами Филимонов.
— Хорошо, сейчас. А как насчет?.. — Не вполне уместный вопрос сам собою увял, не оформившись: обтянутая китайской дешевой кожей спина уже удалялась, лавируя между остатками мебели.
— Здесь подписать?
— Да! Подожди, я продиктую — тут еще надо добавить…
Владимир Александрович неторопливо, стараясь не опережать непривычную к писанию руку охранника, продекламировал ритуальную формулу.
— Закончил? Молодец.
— Ага! Можно идти?
— Сейчас… Вот здесь черкни и здесь. Отлично!
— Можно теперь идти?
— Куда? — наморщил лоб Виноградов.
— Домой, — растерялся охранник.
— Подожди. Покури пока, я с начальством выясню, доложу, что мы закончили.
Это был, конечно, не самый лучший вариант, Владимир Александрович с удовольствием повалял бы дурака еще некоторое время под предлогом работы со свидетелем. Но охранника было жалко, незачем парню лишний час торчать в собственной душегубке…
— А чего мне теперь будет?
— За что? — Виноградов отвел взгляд и сделал вид, что запихивает в сумку бланки.
— Я же ведь не хотел. Я вообще его даже и не видел толком, честное слово!
Годков охраннику было немногим больше двадцати. Ранее не судимый, после армии…
— Обойдется!
— Честно? — В таком положении человек готов поверить во что угодно. Владимир Александрович даже почувствовал себя чуточку неудобно. — Вы правду говорите?
— Нервы, конечно, помотают… Помотаем! — уточнил Виноградов, вспомнив, где он и в каком качестве.
— А тот, в кожаной куртке, сказал…
— Правильно сказал! Не дай Бог, выяснится, что мужик загнулся, дерьма твоего надышавшись…
— Но это же «слеза», разрешенная! Я ее по лицензии, на Захарьевской покупал…
— А ты про астму когда-нибудь слышал? Или, к примеру, сердечко слабое? — Только что Виноградов и парень сидели вдвоем, и вдруг — на тебе! Филимонов.
— Выдохнул — а вдохнуть никак! Только на том свете.
— Я же не знал!
— Верю, — кивнул виноградовский начальник. — И статья такая в кодексе есть: «неосторожное убийство». Слыхал?
— Нет…
— Статья сто шестая — до трех лет!
Охранник заплакал.
— Александр Олегович! — Виноградов совсем уже было собрался плюнуть на корпоративную солидарность и следственные интересы, объяснив пареньку, что не так уж все просто, даже в теории, но начальник уголовного розыска и сам сообразил, что перегибает:
— Ладно, расслабься… Повезло тебе.
И, скорее для коллеги, чем для недавнего подозреваемого, пояснил:
— Гражданин не от пукалки твоей коньки отбросил.
Помолчали.
Наконец, поняв, что продолжения, во всяком случае прямо сейчас, не последует, Владимир Александрович поинтересовался:
— Молодой человек нам еще нужен?
— Да нет, я думаю… Завтра с утра в отделение. К дежурному. Там объяснят.
— Ясно? — сделал лицо посуровее Виноградов.
— Да, конечно! — засуетился охранник и, дождавшись, когда начальство отойдет на приличное расстояние, шепнул: — Спасибо.
— За что? — искренне удивился Владимир Александрович.
— Просто спасибо…
Худой, вислоносый следователь из РУВД уже заканчивал протокол:
— Та-ак, понятно — распишитесь. И тут, пожалуйста… Привет, Виноградов… Мерси!
— Приветствую. Как дела?
— С «мокрушечкой» тебя!
— В натуре? — Кажется, даже уголовники не испытывают такой тяги к блатной фразеологии, как оперативный состав доблестной милиции.
Не особо стесняясь затихших вокруг работников кафе, следователь почесал в паху и кивнул:
— Сзади в сердце. Заточкой.
— Твоя, между прочим, «земля», Владимир Александрович, — Голос Филимонова сочился дружелюбием. — Флаг тебе в руки!
* * *
Это надо быть полным идиотом, чтобы сейчас пойти работать в милицию! Но даже идиоту в квадрате не взбредет в голову, поплескавшись в этой клоаке десяток лет, выбравшись из нее и устроившись худо-бедно на вольном выпасе, — так вот, даже идиоту в квадрате не придет в голову лезть обратно. Для этого надо быть патологически вредным, опасным для общества идиотом в кубе, а то и в четвертой степени…
— Ты сказал что-то, Саныч?
— Нет, это я про себя! — ответил Виноградов и ухмыльнулся: получилось нечто наподобие каламбура.
— Говорят, уходишь от нас? Опять в ГУВД?
— Кто говорит?
— Да все…
Последнее время Владимир Александрович на подобные слухи реагировал болезненно, но Квазимодыч, в конце концов, был соседом по кабинету и почти приятелем:
— Послушай, я когда восстанавливался… Я Филимонову обещал: год, от звонка до звонка! Опером, все по-честному… Год прошел?
— Нет вроде! — наморщил лоб собеседник.
— Ну и все — какие могут быть базары? Работаем! А там посмотрим…
— Да ты не обижайся, я так… Чего там по «Мутону»?
— А-а! — махнул рукой Виноградов. «Мутоном» в просторечии называли кафе со вчерашним покойником, и ничего общего это название с выделанной овчиной не имело. Официально заведение именовалось «Чайка», а «Мутон» всего-навсего оказывался сокращением от громоздкого словосочетания «мутный глаз». — Вон, получил в канцелярии…
— Эх мать! — попытался выразить сочувствие Квазимодыч. Несмотря на кошмарную внешность — такой вид, по мнению Владимира Александровича, должен был бы быть у непохмелившегося орангутанга, — оперативник обладал некоторым подобием врожденного такта. Минимум словарного запаса он компенсировал богатством интонаций и как-то в минуту откровенности признался Виноградову, что мечтает перевестись в инспекцию по делам несовершеннолетних.
Странно, за те полтора месяца, которые Квазимодыч провалялся в госпитале с простреленным на задержании брюхом, Владимир Александрович успел по нему соскучиться.
Имелся у них в кабинете и третий сосед, смешливый пацан с «красным» дипломом Стрельнинской школы милиции, убывший недавно на какие-то очередные курсы по повышению раскрываемости. Стол его пустовал хронически и охотно использовался личным составом отделения в качестве обеденно-распивочного.
— Сволочь вислоносая! Будто у меня своих дел мало.
— Граммулечку примешь?
— Нет, спасибо. У меня люди сейчас.
— Смотри… — пожал плечами Квазимодыч. Четко выверенным движением он опрокинул в рот содержимое кружки и выдохнул. Затем убрал посуду в сейф. — Зря!
Сам он постоянно уверял руководство, что после разумной дозы спиртного значительно быстрее устанавливает с посетителями психологический контакт.
Виноградов покосился на циферблат — еще не было десяти.
— Схожу в дежурку. Может, сидит уже…
— Подожди, вместе двинем. Я до обеда — в опорном пункте, если что — пусть позвонят!
— Передам.
Оба знали, что телефона в опорном пункте охраны общественного порядка, куда сейчас направлялся Квазимодыч, отродясь не было, но приличия требовалось соблюсти…
Говорят, что утро вечера мудренее. Вероятно! Хотя, впрочем, для кого как.
Вместо того чтобы нежиться в мягкой постельке с диагнозом «сотрясение мозга» или, на худой конец, подставлять свою задницу под заботливые шприцы медицинских сестричек, охранник сидел в грязном, обшарпанном коридоре отдела, прямо под желтым от времени газетным разворотом. Переименованная, но неистребимая «Ленинградская милиция» оптимистично призывала всех на борьбу с пьянством и алкоголизмом, оперируя ценами и статистикой середины восьмидесятых. Знающий человек вполне еще мог угадать на выцветшей фотографии внушительный профиль тогдашнего министра внутренних дел.
