Как и советовал Дюжин, сначала Настя упорно занималась тем, что «прощала и отпускала» прошлогоднюю себя, но не была уверена, что делает все правильно. Ей никак не давался смысл слова «отпустить». Она честно посвятила прощению себя полдня и никак не могла понять, достаточно уже или нужно еще работать. И только теперь, зацепив краем сознания эту странную картинку с отодвигающимся Афанасьевым, почувствовала, что недоработала. Нужно вернуться к себе и «отпускать» до тех пор, пока не увидится внутренним зрением что-нибудь подобное. Пусть не такое же по содержанию, но что-то, что позволит вздохнуть с облегчением и сказать себе: «Все. Я простилась с ней. Я ее отпустила. Ее больше нет».
«Отпустить» себя оказалось куда сложнее. И в самом деле, как же можно добровольно расстаться с частью себя? Даже не с частью, а просто с собой, целиком? И что станется с сегодняшней Настей, если в ней не будет Насти вчерашней, с ее опытом, с ее мыслями, ее чувствами, ее болью и радостью? Какая-то самокастрация получается. Нет, тут должно быть что-то другое, какой-то другой смысл во всем этом. Речь ведь идет о чисто психологическом методе, а ни один психологический метод не может быть направлен на коррекцию прошлого. Он может только корректировать отношение к нему. Все факты, все события ее жизни сохраняются, они никуда не уходят, но нужно перестать цепляться за свои переживания по поводу этих событий. А переживания суть неотъемлемый элемент личности. Вот, кажется, здесь… Кажется, сейчас придет осознание того, что же такое это ускользающее «отпустить»… Нужно помнить, что была Настя Каменская, переживающая по такому-то конкретному поводу. Была. Но была вчера, позавчера, когда-то. Одним словом, не сегодня. Она была и остается, она никуда не исчезла, но она должна существовать отдельно от сегодняшней Насти, сама по себе. Не нужно уподобляться шампуню «два в одном». Нужно разделиться. Не держать в себе прежнюю Настю, не цепляться за нее как за единственную подругу, которая всегда права и у которой нужно по любому поводу спрашивать совета. Отделить от себя, аккуратненько поставить, и пусть себе стоит. Или уходит, это уж как ей захочется. Но стоять она должна не внутри сегодняшней Каменской, а сама по себе. С ней даже можно поговорить, поспорить, обсудить то событие, по поводу которого было сожжено столько нервных клеток…
И точно так же, как Афанасьева на движущейся ленте, увидела вдруг Настя себя. Прошлогоднюю. Это совершенно точно, потому что прическа была, как прошлым летом, и белые джинсы, которые давно уже приказали долго жить, будучи по рассеянности засунутыми в стиральную машину вместе с синей и черной футболками. Прошлогодняя Настя сидела в кабинете на Петровке и горько плакала. Себя сегодняшнюю Настя не видела, но знала, как это обычно бывает во сне, что стоит рядом с «той» Настей и утешает ее, гладит по голове. Звонит телефон, «та» Настя вытирает слезы, снимает трубку и сразу погружается в какой-то деловой разговор. Слов не слышно, осознание происходящего идет на уровне чувства. Сегодняшняя Настя видит, как «та» хмурится, что-то ищет на столе среди бумаг, что-то доказывает невидимому собеседнику, и с облегчением думает: «Ну слава богу, она проревелась и теперь займется делом и больше об этом и не вспомнит. Можно со спокойной совестью оставить ее одну».
«А может быть, это тоже называется „отпустить“?»
Жаль, что кончились дрова и нет возможности смотреть на огонь. Настя, правда, во время лечебного вояжа обошла вокруг дома, заглянула в дровяной сарай, поискала глазами топор и плашку. Взяла одно полено, поставила, попыталась, отставив палку, поднять топор обеими руками и сразу же поняла, что дровосек из нее не вышел. И, вероятнее всего, уже не выйдет никогда. Топор оказался для ее нетренированных рук слишком тяжелым, а полторы ноги – слишком неустойчивой опорой. Ничего, она подождет, пока кто-нибудь приедет, Чистяков, или Дюжин, или кто-нибудь из ребят с работы. Они все сделают как надо, и у нее будут дрова, и огонь в камине, и долгие часы мучительно-сладких и упоительно-горьких размышлений…
А пока можно работать с собой, сидя в кресле или лежа на диване. Уже десятый час, а Зарубин что-то не звонит, обычно он уже часам к восьми объявляется с рассказами. Интересно, связался с ним Коля Селуянов или нет? Надо же, как все сошлось на этой Кабалкиной! Даже смешно. Такие совпадения бывают, конечно, но не каждый день. Интересно было бы взглянуть на нее, на Кабалкину эту. Сережка говорил, что она какая-то нервная, напряженная, то плачет, то замыкается. Ну да, станешь тут нервной, когда за плечами убийство или причастность к нему. Но вряд ли она сама совершала преступление. Тем более племяннику убитой звонил мужчина. Надо отрабатывать связи Кабалкиной, искать подельника. Наверняка любовник, настоящий или бывший.
Настя, мысленно упоминая фамилию Кабалкиной, все не могла понять, почему ей делается смешно, почему она не может всерьез отнестись к мысли о том, что эта женщина, мать двоих маленьких детей, может оказаться преступницей. И вдруг до нее дошло: ну конечно, университет, курс гражданского права, толстый сборник «Гражданское законодательство», составитель – Кабалкин. Эта книга была для нее самым страшным воспоминанием о всех пяти годах обучения. И хотя преподаватель, который вел у них в группе семинары по гражданскому праву, постоянно повторял: «Вам не нужно знать наизусть все, что здесь написано, вы должны только точно представлять себе, в каком разделе искать ответ на любой вопрос», все равно полторы тысячи страниц текста, набранного петитом, внушали ей священный трепет, граничащий с ужасом. Это невозможно не то что выучить, это не под силу даже просто прочитать один раз. На это уйдет целая жизнь. Само слово «Кабалкин» было среди Настиных сокурсников символом чего-то невозможного, без чего и обойтись нельзя (а как же, на семинаре-то спрашивают, и контрольную без него не напишешь, и к экзамену не подготовишься), и к чему даже не прикоснешься без содрогания.
Да, не смешно… То есть вспомнить-то смешно, а вот Любовь Григорьевна Кабалкина может оказаться самой настоящей преступницей, жестокой, предусмотрительной и изощренной. Такую нахрапом не возьмешь, здесь нужна тщательная подготовка. Ну что же Зарубин-то не звонит?! Паршивец. Как ничего не получается, так по два раза в день «Настя Пална» да «Настя Пална», а как свет забрезжил, так все сам. Самостоятельный. И Колька Селуянов тоже хорош, мог бы хоть пару слов сказать, что там у него вырисовывается с этой Кабалкиной, помог ли ему Зарубин.
Нет, одернула себя Настя, все неправильно. Какое право она имеет сердиться на ребят? Они работают, а она дурака валяет, отдыхает на природе, с камином и мягким диванчиком. Ей даже продукты на дом приносят, и медсестра домой приходит массаж делать и процедуры. Барыней заделалась, вот от скуки и лезут в голову злые мысли. Если у Коли или Сережки появится полтора десятка свободных минут, так пусть лучше поедят или просто посидят в тишине, мозги в порядок приведут. А уж к Зарубину она и вовсе несправедлива, какой там свет у него мог сегодня забрезжить? От того, что Кабалкина оказалась причастной к убийству Аничковой, ему ни жарко ни холодно, на дело актрисы Халиповой это никаким боком не влияет.
Ладно, нечего сиднем сидеть, пойдем-ка поупражняемся. Начиная с воскресенья Настя взяла за правило хотя бы два раза в день подниматься на второй этаж, постепенно сокращая интервалы между подъемом и спуском. Ноге это мероприятие не нравилось категорически, и если ходить по ровной поверхности она еще кое-как соглашалась, то вставать на ступеньку и поднимать на себе все Настины килограммы ей было откровенно не в радость. Но она, нога то есть, все-таки поддавалась разумному убеждению и с каждым разом капризничала все меньше и тише. А может, просто поняла, что все бесполезно и ее все равно будут таскать вверх-вниз в качестве опорной ноги. Настя не стала себя обманывать, ставя на каждую ступеньку сначала здоровую правую ногу, а потом подтягивая левую, она пыталась ходить, как нормальный человек, шаг правой – шаг левой. Получалось медленно и очень больно. Но ведь получалось же!
Сунув в один карман теплой вязаной кофты мобильник, в другой – трубку от стационарного телефона, она начала восхождение на свою Фудзияму. Если ей кто-нибудь позвонит, пока она находится на лестнице, то ответа в ближайшее время не дождется, если не взять с собой обе трубки. Ух, какая она стала предусмотрительная!
Ну вот и последняя ступенька на пути вверх, теперь можно отдышаться и посидеть в одной из комнат. В воскресенье Настя сидела в детской – самой ближней к лестнице. Сегодня она решила увеличить нагрузку и, несмотря на обжигающую боль, протащить себя до дальней комнаты, которая была чем-то вроде гостевой спальни пополам с кабинетом. Там стоял рабочий стол с компьютером, были полки для книг и кассет, телевизор и большой диван, раскладывающийся в двухспальное ложе. Десять минут на отдых – невероятный прогресс по сравнению с получасом в воскресенье – и в обратный путь. Мимо хозяйской спальни, мимо хозяйского санузла (гостевой, которым пользовалась Настя, находится на первом этаже), мимо детской – и к ненавистной лестнице. Нет, нельзя так думать, это неправильно. Лестница чудесная, прекрасная, просто отличная лестница, самая лучшая на свете. Чем труднее по ней ходить, тем больше нагрузка на ноги, следовательно, тем эффективнее упражнение, тем ближе выздоровление. Будь благодарен всему, что тебя окружает. Даже если это всего лишь крутая узкая винтовая лестница, на которой ничего не стоит шею свернуть. Спасибо тебе, лестница, за то, что ты такая, я тебя люблю. Спасибо теплотрассе за то, что на ней случилась авария, потому что благодаря ей я теперь знаю, как это здорово – сидеть перед горящим камином и смотреть на огонь. Спасибо тебе, нога, за то, что ты сломалась, иначе мне в голову могли бы никогда не прийти те мысли, которые пришли. Я учусь быть благодарной всему, что со мной происходит и меня окружает…
