Вот и сейчас она сидела над сценарием, такая красивая, с прямой спиной и изящно изогнутой шеей, такая собранная и серьезная, словно не у себя дома, а по меньшей мере в публичной библиотеке. Ну что там опять с этим сценарием? Это, кажется, уже седьмой или восьмой вариант. Костя Островский озвереет, если Анита снова завернет работу сценариста, которую сам Костя вроде бы считает приличной, иначе не принес бы показывать.
– Что на этот раз тебя не устраивает? Тебе же нравилось, когда ты начала читать.
– К тридцатой минуте весь сюжет проваливается. Сначала все было отлично, а потом как в вату все уходит, тускло, глухо. Нет, Антон, пусть Костя поговорит со сценаристом. Так не пойдет.
Кричевец нехотя поднялся с дивана, подошел к Аните, сидящей в кресле с папкой на коленях. Присел перед ней на корточки, положив голову прямо на листы с текстом.
– Радость моя, мне кажется, ты привередничаешь.
– Нет, – Анита отрицательно покачала головой и запустила пальцы в длинные густые волосы Антона, – вот я-то как раз не привередничаю, а добросовестно вчитываюсь в сценарий и вижу в нем огромное количество дыр.
– А я не вижу, – упрямо возразил он.
– Это потому, что ты ленишься.
– Я ленюсь?
– Ты, ты, милый. Я же видела вчера, как ты читал. По странице каждые полминуты. Что ты мог понять при такой скорости?
– Я быстро читаю, – вяло огрызнулся Кричевец.
– Вот и плохо, – мягко улыбнулась Анита. – Сценарий нужно читать медленно, мысленно представляя себе каждую сцену. Ты должен не за сюжетом следить, а видеть, как это будет смотреться на экране. А ты, зайка, мечтал только о том, как бы побыстрее отделаться и снова залечь на диван и смотреть телевизор.
Антон молчал, осторожно втягивая ноздрями запах, исходящий от ее пальцев. Запах был сложным, составленным из крема для рук, духов, которыми пропитались рукава тонкого свитера, и мандарина. Мандарины Анита любила больше всех прочих фруктов, постоянно их ела, и в ее доме всегда стояла замысловатой формы синяя керамическая широкая ваза, доверху заполненная радостно-оранжевыми шариками.
– О чем ты так глубоко задумался? – негромко спросила она, массируя пальцами затылок Антона.
– О том, что теперь весь «Мосфильм» будет знать о моих турецких делах. Неужели так необходимо было говорить об этом тому мальчишке из милиции?
– Послушай меня, Антон, – голос Аниты стал строгим, будто только что звучавшая в нем любовная мягкость замерзла и превратилась в твердую непробиваемую массу, – эта история если кого и компрометирует, то только меня, а вовсе не тебя. Ну что такого особенного ты сделал? Поехал отдыхать в Турцию, один, без меня, увлекся девушкой, продавщицей из отельного магазина, соблазнил ее. Ты же не мог предполагать, что там такие суровые нравы. А она, между прочим, должна была тебя предупредить, что утрата невинности может обернуться для нее трагическими последствиями. Ты поступил как нормальный мужик: узнав, что ей предстоит освидетельствование, отвез ей денег, чтобы она могла быстренько выехать за границу и сделать себе операцию. В чем тебя можно упрекнуть? За что в тебя можно бросить камень? Это мне нужно убиваться и страдать, что ты так пошло мне изменил. Но я же не убиваюсь.
– Ты не убиваешься… – он тяжко вздохнул. – Ты вообще никогда не убиваешься, но одно дело ты, а другое – я. Ты же не такая, как все. А я самый обычный мужик и выгляжу в этой истории полным идиотом.
– Почему? Современные мужики, самые обычные, всегда заводят курортные романы, некоторые даже умудряются делать это в присутствии жен. А ты ездил один. Святое дело.
– Анита, ну как ты не понимаешь! – Он поднял голову, резко стряхнув с волос ее пальцы, поднялся во весь рост. – Да, нормальные мужики всегда пользуются случаем, своего не упускают. Но я что-то не слышал, чтобы кто-то из них потом раскошеливался на операции. На аборты – да, бывает, но не на эту… как ее… гименопластику… Тем более все понимают, что своих денег у меня нет, значит, я взял у тебя. Представляешь, что обо мне будут говорить?
Анита тоже встала, отложив папку со сценарием на стол, и отошла к окну. На фоне светлого осеннего неба ее силуэт с точеными плечами и гладкой прической казался Антону изящной фигуркой из полированного дерева. Теперь она стояла к нему спиной и говорила, не оборачиваясь:
– Милый ты мой, это обо мне будут говорить, а не о тебе. Обо мне скажут, что я до такой степени превратилась для тебя в мамку-няньку, что покрываю и оплачиваю твои постельные грешки. Что я до такой степени вцепилась в тебя, что готова все тебе прощать, вплоть до измен. Что я готова быть униженной, обманутой и обобранной, только бы ты меня не бросил. Ты думаешь, мне это приятно? А о тебе скажут всего лишь, что ты молодец, ловко устроился и полностью прибрал меня к рукам. Можешь рассматривать это как тонкий комплимент, который льстит твоему самолюбию.
– Что-то мне не льстит, – буркнул Кричевец. – Неужели нельзя было ничего придумать, чтобы не рассказывать всего этого?
– Нельзя, милый.
Она повернулась, и на лице у нее было выражение спокойного терпения. Этот разговор Антон затевал уже в сотый раз, и у нее хватало сил не раздражаться и не срываться, снова и снова объясняя ему логику своих и его поступков.
– Нельзя, – повторила Анита. – Совершенно очевидно, что милиция подозревает нас с тобой в связях с Дроновым. И совершенно очевидно, что никаких связей с ним у нас с тобой не было и нет. Они прицепились к тому, что мы почему-то не пошли к Косте на юбилей, и думали, что мы в это время встречались с Юлькиным любовником и жаловались на ее сексуальные аппетиты. И что мы с тобой должны были делать? Покорно, как агнцы, которых ведут на заклание, соглашаться с этим? Да, мы не были у Кости, но и с Дроновым мы не встречались. Если бы мы знали, что все так обернется, что Юлька… погибнет и нас с тобой станут подозревать только потому, что мы не пришли к Островскому на юбилей, я бы весь вечер понедельника провела на людях, чтобы они могли каждую минуту мою подтвердить. Но я же, как верная подруга, отвезла тебя утром в аэропорт, а после работы сидела дома, вот в этом самом кресле, как привязанная, ждала сообщений от тебя. От телефона не отходила. Если бы у меня был мобильный телефон, я могла бы спокойно ждать твоего звонка где угодно, в любом месте, где меня могут видеть. Но мобильника у меня нет. Если бы мы знали, что все так обернется, мы бы отменили запланированную встречу с Костей во вторник, сходили бы к нему на юбилей, а в Турцию ты полетел бы во вторник или в среду. Сейчас не сезон, с билетами проблем нет. Но ведь девочка позвонила тебе в воскресенье поздно вечером, рыдала, билась в истерике, говорила о самоубийстве. Что ты должен был ей ответить? «Подожди лезть в петлю, у меня завтра день рождения шефа, я с ним водки попью, а потом прилечу тебя успокаивать»? Ты считаешь, что так было бы лучше, человечнее?
– Господи, Анита, ну почему ты такая правильная? – простонал Кричевец, подходя и обнимая ее. – Мне с тобой страшно. Я рядом с тобой чувствую себя совершенно неполноценным.
Она на мгновение прижалась к нему, потом решительно отстранилась:
– Ну все, зайка, прекращай ныть. Чем выпутываться из дурацких и совершенно необоснованных подозрений, лучше объяснить милиционерам, что тебя не было в Москве. А я ни с каким Дроновым не встречалась, потому что сидела дома, привязанная к телефону. Сколько раз ты мне звонил из Турции в понедельник вечером?
– Раз пять, наверное, – он пожал плечами, – или шесть. Не помню точно.
– Ну вот видишь, милиционеры запросят телефонную компанию, там подтвердят, что с твоего мобильного вечером в понедельник были постоянные звонки на мой домашний номер, и мы с тобой разговаривали. Так что я совершенно точно была дома. Поверь мне, Антон, так лучше.
– Ничего не лучше! – внезапно взорвался он. – Для чего было выворачивать наше грязное белье наизнанку, если потом выяснилось, что Дронова вообще в Москве не было? Не было его, понимаешь? Так что где именно мы с тобой провели вечер того понедельника, никакого значения не имеет, мы все равно не могли с ним встречаться.
– Мы могли встречаться с его дружками-уголовниками. И потом, мы же действительно не знали, что его нет в Москве, и боялись, что нам еще долго не дадут спокойно жить эти тупые менты. Они принялись допрашивать маму, Любу, они приходили ко мне на работу, и бог его знает, что они там еще придумали бы. А о том, что Дронов был в отъезде, нам этот маленький дурачок с Петровки рассказал только после того, как мы ему признались насчет твоей поездки в Турцию. Тебе не в чем меня упрекнуть, Антон.
– Ты уверена? – прищурившись, спросил он и тут же сам испугался тех слов, которые помимо воли слетели с его языка.
Анита ответила не сразу. Отошла от окна, медленно прошла мимо Антона, даже не взглянув на него, протянула руку к стоящей посередине стола синей вазе с мандаринами, взяла один, несколько раз подкинула вверх, поймала, задумчиво поглядела на него и положила обратно.
