Генри не знал, как долго продлится это погружение в горе и придет ли ему конец вообще. В этой комнате со всей ее аппаратурой, которую кто-нибудь назвал бы полной чашей, не было часов, а он снял свои, чтобы они не мешали наложить повязку. Но едва ему показалось, что она никогда не остановится, как Айрин сделала странное движение, словно наконец-то отдохнула, как измученное работой животное.
— Миссис Кершоу, — сказал он, — миссис Кершоу, простите меня.
Она, тяжело дыша, медленно поднялась с пола. Ее хлопковое платье, смявшись, превратилось в блеклую тряпку. Она что-то сказала, но он ее слов не разобрал и только тут понял, что произошло. Айрин почти потеряла голос.
— Могу я дать вам стакан воды? Или бренди?
Она качнула головой так, словно это была не ее голова, а какая-то отдельная вещь, качнувшаяся на опоре. Ее голос напоминал хриплое карканье:
— Я не пью.
Он понял, что ничто не в состоянии полностью лишить ее респектабельности. Она упала в кресло, с которого ее подняли его вопросы, и оставила руки безвольно висеть на подлокотниках. Когда Арчери вернулся из кухни со стаканом, Айрин оправилась достаточно, чтобы маленькими глотками выпить воду и с прежним изяществом вытереть уголки губ. Он боялся говорить.
— Она должна знать? — Слова прозвучали глухо, но резко. — Моя Тэсси, она должна знать?
Он не осмелился сказать, что Чарльз уже сообщил ей.
— Это пустяки в наше время, — произнес он и этими словами отмел две тысячи лет своего вероучения, — никто об этом больше не думает.
— Расскажите мне, что вы знаете.
Он встал на колени у ее ног, молясь, чтобы все его предположения оказались близки к правде и чтобы осталось немного брешей, которые она должна заполнить. Если бы только он мог хорошо справиться с этой последней задачей и при этом избавить ее от позора признаний!
— Вы и Джон Грейс, — начал Арчери, — жили рядом в Форби. Вы любили друг друга, но он был убит…
Он машинально взял в руки рукопись и осторожно положил ей на колени. Она взяла ее как реликвию, как талисман и сказала мягко:
— Он был такой способный. Я не понимала вещей, которые он писал, но они были прекрасны. Его учитель хотел, чтобы он поступил в колледж, но мать не позволила. Видите ли, у его отца была пекарня, и он должен был войти в дело.
Пусть она продолжает, молился он, сидя на самом краешке своего кресла.
— Он все-таки писал свои поэмы и пьесы, а по вечерам готовился к какому-то экзамену. Он был недостаточно здоров, чтобы пойти в армию, — анемия или что-то еще.
Ее пальцы стиснули рукопись, но глаза оставались сухими. Арчери живо представил себе бледное, с острыми чертами лицо с открытки из магазина сувениров, только теперь острые черты стирались, и оно становилось лицом Тэсс.
Он на мгновение позволил своим глазам с болезненным состраданием задержаться на Айрин Кершоу. Они достигли той точки в своем разговоре, когда она должна коснуться того, что оскорбило бы ее больше всего.
— Вы собирались пожениться, — подсказал он.
Наверное, она боялась услышать слова, которые он мог бы выбрать.
— Мы никогда ничего плохого не делали. Только один раз! — вскрикнула она. — Потом… ну, он не был противен, как другие мальчики, и он так же стыдился, как и я. — Она оправдывалась. Отвернувшись, Айрин прошептала: — У меня было два мужа, а еще был Джон, но я никогда не была большой сторонницей таких дел. — Миссис Кершоу покачала головой, лицо ее пылало. — Мы были обручены, мы собирались пожениться…
Арчери знал, что должен поспешить со своими предположениями:
— О том, что у вас будет ребенок, вы узнали после того, как Джона убили?
Она кивнула, теперь Айрин молчала из-за чудовищного затруднения.
— Вы никуда не могли пойти, вы боялись, поэтому вы вышли замуж за Пейнтера. Дайте подумать, Джон Грейс был убит в феврале 1945-го, а Пейнтер вернулся домой из Бирмы в конце марта. Вы должны были знать его раньше, — рассуждал он, импровизируя. — Может быть, они размещались в Форби, прежде чем их отправили на Восток?
Небольшой кивок вознаградил его, и он приготовился далее живописать чьи-то еще истории, используя вдохновенное воображение, письмо из Кендала, фотографию лица, ушибы на женской руке.
Генри поднял от нее глаза и крепко стиснул руки, чтобы остановить звук, даже если бы это был только вздох. В открытом французском окне, на фоне красных лепестков стоял Кершоу, тихий, неподвижный и страшно настороженный. Как давно он здесь? Как много он слышал? Арчери, прикованный к месту, ожидал увидеть на его лице выражение страдания или гнева, но через мгновение разглядел сочувствие, которое неожиданно добавило силы его сердцу.
Возможно, он предал эту женщину, возможно, он сделал непростительное. Было слишком поздно для таких обвинений.
— Позвольте, я попытаюсь закончить, — сказал он, не представляя, сумеет ли удержать нужный тон. — Вы вышли замуж и позволяли ему считать, что он был отцом Тэсс.
Но он все-таки что-то подозревал и именно поэтому никогда не любил ее, как отец любит своего ребенка? Почему вы все не рассказали мистеру Кершоу?
Она наклонилась к нему, и он мог бы поклясться, что Айрин не слышала, как человек позади нее почти бесшумно ступил в комнату.
— Он никогда не спрашивал меня о моей жизни с Бертом, — ответила бедная женщина, — а я слишком стыдилась замужества с таким человеком. Мистер Кершоу такой хороший — вы его не знаете. — Она стала неожиданно красноречива. — Подумайте, что я должна была рассказать ему, подумайте, что я могла принести ему? Ничего! Люди на улице обычно показывали на меня пальцем, как будто на мне было пятно. Он взял это на свои плечи — мистер Кершоу, который за всю свою жизнь никогда не коснулся грязи. Он сказал, что увезет меня и даст мне новую жизнь там, где никто ничего не знает, он сказал, что я не виновата, я чиста. Не думаете ли вы, что я должна была упустить единственный шанс, какой я когда-либо имела, сообщив ему, что Тэсс, моя Тэсс — незаконнорожденная?
Арчери задыхался, ноги его дрожали. Силой взгляда и воли он пробовал вынудить человека позади ее кресла отступить тем же путем, которым он пришел. Но Кершоу остался там, где находился, неподвижный, похоже, без дыхания и пульса. Его жена была увлечена собственной историей, притупившей восприятие всех внешних раздражителей, хотя сейчас она, кажется, что-то почувствовала: невысказанное, но сильное душевное волнение двух человек, чье единственное желание состояло в том, чтобы помочь ей. Она резко повернулась в кресле, сделав странный, чуть умоляющий жест, и, поднявшись, встала напротив мужа.
Крик, которого ожидал Арчери, так и не прозвучал. Айрин покачнулась немного, но что бы она ни хотела выпалить, оно потерялось, было заглушено крепким объятием Кершоу. Генри слышал, что она говорила только: «О, Том, о, Том!» — но он истратил столько энергии, что в голове его оставалась только одна дурацкая мысль. Он впервые слышал имя Кершоу.
Тэсс сидела бледная и почти перепуганная, стиснув руки Чарльза, с рукописью на коленях.
— Я так странно себя чувствую, — сказала она. — Я чувствую себя так, словно стала новой личностью. Как будто у меня три отца.
Чарльз бестактно заявил:
— Ну, не выбрать ли тебе вот этого, который мог написать подобные вещи?
Но Тэсс на мгновение подняла глаза на человека, которого Арчери учился называть Томом, и Чарльз понял, что она сделала свой выбор.
Потом она протянула тяжелую стопку рукописей Арчери:
— Что мы можем с этим сделать?
— Я мог бы показать их знакомому издателю. Я однажды сам написал главу к книге… — он улыбнулся, — об абиссинских кошках. Я знаю кое-кого, кому эти рукописи будут интересны. Что-то же я могу сделать в качестве компенсации?
— Вы? Вам не в чем себя упрекнуть. — Кершоу подошел и встал между ним и влюбленными. — Послушайте, — продолжал Кершоу, его лицо покрылось морщинами от усилий, которые он прилагал, чтобы быть понятым. — Вы делали только то, что я должен был сделать много лет тому назад, — поговорить с нею. Я не мог, видите ли. Я хотел с самого начала произвести хорошее впечатление. Теперь мне видно, что вы можете быть очень тактичны, чертовски дипломатичны. О, имелась тысяча юнцов, из-за которых она никогда не заинтересовалась бы Пейнтером, но он пристал к ней с женитьбой. Я никогда не спрашивал, что заставило ее изменить свое решение, когда он вернулся из Бирмы. Господи помоги, я считал, что это не мое дело!
Тэсс тихо процитировала:
— «Не бери в голову то, что говорят люди. Твой отец не был убийцей».
— И она была нрава, только я был туг на ухо. Она будет говорить со мной теперь так, как никогда не говорила за все эти годы. Она будет говорить и с тобой, Тэсс, если ты пойдешь к ней теперь.
Она колебалась, как ребенок, губы ее дрожали в нервной улыбке нерешительности. Но повиновение — счастливое, разумное повиновение — было естественно в этом доме. Арчери и прежде видел примеры тому.
