Дедов строго приказал Хлебородову подойти поближе. Указал на табуретку, велел сесть, после чего сообщил, что есть серьезный базар. Так и сказал: «базар», чтоб все сразу определить и расставить по своим местам.
Но, забегая немного вперед, можно сделать вывод, что сержант Дедов, добившийся сержантских лычек неустанным и жестким трудом и особым послушанием, воспитанным в уголовной среде, знающий скверную человеческую природу и научившийся бесстрашно пользоваться этим своим знанием, в случае с рядовым Хлебородовым допустил серьезный психологический просчет. Он нарочито сунул свой грязный палец в самую заветную, болевую точку – причем, ткнул грубо и жестоко. И поплатился.
– Сиди, Сопля! – приказал он громко, чтоб все слышали. – Начнем подбивать «бабки». Вот твой счет. Долг, то есть, который набежал за две послед-ние недели. Оглашаю! Общая сумма на сегодняшний день составляет шестьсот рублей. И три наряда вне очереди. Вот так! Ну, наряды свои ты отработаешь, а вот что делать с денежным долгом? Как собираешься отдавать?
– Я отдам, – пробормотал Андрей, у которого были уже деньги, о которых «дед» не знал. Мама с Ланой прислала. Пятьсот, себе ничего не останется, но этот хоть перестанет бить, гадина проклятая…
– А из чего это ты собираешься отдавать, Сопля?
– Слушай, дед, мне твоя сопля уже надоела! – взорвался Андрей. – У меня фамилия имеется, а не кличка, как у тебя! И я – в армии, а не в твоей тюрьме. А деньги есть!
– А почему я не знаю? – удивился Дедов, не обращая внимания на вспышку. За это позже Сопля, естественно, еще заплатит. Ему будет указано, как надо обращаться к старшему по званию. Но не при всех, а наедине, где он снова может упасть на черенок лопаты.
– А почему ты должен знать, что у меня в кармане? Это мои карманы, а не твои. И вообще…
Приезд Ланы не то, чтобы как-то воодушевил Андрея или заставил его пересмотреть свое отношение к тому, что с ним происходит каждый день. До этого еще не дошло, на словно какую-то моральную поддержку он все-таки почувствовал. Такую, которой не получал ни от кого.
И вдруг он понял, что сам себя загнал в такое подчиненное состояние… Есть же в казарме ребята, которых «деды» не трогают. Значит, можно возражать! Даже надо… наверное…
И сейчас, особенно, после того, как утром Лана смело послала этого козла, а он так ничего и не возразил, убрался под смех дежурных, значит, испугался, хотя, видел Андрей, что его прямо скрутило от ярости, – Андрей как-то неосознанно понял, что, выходит, и его тоже можно послать!.. Только вот как это сделать?… Страшновато, когда этот гад психует, говорят, даже порезать запросто может, и ничего ему за это не будет. Потому что он… ну, там и прапорщик, и ротный за него горой… И Копылов, наверное, потому что никогда не вмешивается, хоть и командир взвода. Это ж наверняка не просто…
– Не, вы слышали? – Дедов с видимым удовольствием апеллировал к окружающим. – Слышали, чего Сопля излагает? Я так думаю, что за грубость при разговоре со старшим по званию, со своим командиром, он должен быть немедленно наказан. А наказание мы ему назначим такое… Сейчас подумаем и посоветуемся, да?
Дедов оглядел внимательно наблюдающие за ним лица, словно замершие в ожидании очередного веселого представления и радостно ухмыльнулся, явно предлагая зрителям совершенно новую игру.
Он повернулся к своей койке и достал из-под подушки пачку небрежно смятых конвертов и исписанных листов бумаги – определенно, писем.
И Хлебородов неожиданно почувствовал, что внутри у него что-то сильно вздрогнуло, на короткий миг застыло, а потом стало леденеть и медленно разрастаться. Это было очень страшно, как будто ледяные тиски начали неумолимо добираться до сердца, мешая тому биться. Перехватило дыхание, в глазах потемнело. Он почему-то сразу понял, что смятые листы, которые сжимал в кулаке Дедов, были письмами Ланы. Но как они могли у него оказаться?!
Он вскочил и кинулся через всю длинную казарму к своей койке. Упав на колени, засунул обе руки под матрас, но… ничего там не обнаружил. Сердце больно ухнуло о ребра…
Андрей встал и медленно пошел к Дедову. А тот, радостно щерясь, потрясал письмами над головой, не забывая при этом отдавать команды четким, командирским голосом:
– Рядовой Хлебородов! Почему без разрешения покинули место? Вернитесь и сядьте! За грубейшее нарушение приказа назначаю вам три наряда вне очереди! Но, учитывая, что у вас уже есть четыре, мы заменяем новое наказание на другое, более справедливое. Условия будут такие…
Андрей, почти не слыша, медленно шел к Дедову, ощущая, что каждый его шаг делается все тяжелее и тяжелее. А тот продолжал громко вещать.
– Вот это – письма его Ламы… Коза есть такая в Америке. Пушистая, ласковая, толстожопая, ее пастухи трахают, когда у них баб нет… – Хохот в казарме перекрыл его слова.
Андрей шел. Но на него никто сейчас не обращал внимания, уж больно «дед» веселое рассказывал.
– Значит, чего я решаю? Ты, Сопля, отдаешь нам свою Ламу, а мы с кем-нибудь… Ну, хоть бы и с Коротким вдвоем… сегодня… отправляемся к ней… Короткий! – повернулся Дедов к Коротееву. – Поедешь со мной Ламу трахать?…
– А чо? – чуть не подавился Коротеев. – Ага, дед!
– Ну вот… А тебе, Сопля, такая телка не нужна. Зря только губы раскатал… Не для тебя она…
Андрей все шел, и дорога почему-то казалась ему бесконечно длинной и вся будто в рытвинах, в которые проваливались поочередно его непослушные ноги, но он продолжал идти, потому что ему теперь обязательно нужно было дойти…
– А чтоб все было по справедливости, мы предлагаем следующее. С рядового Хлебородова, то есть с Сопли, будет списана ровно половина его долга. Итого, триста рублей. Плюс снимаю три наряда, которые он от меня получил сегодня. Если согласен на такие условия, давай, диктуй ее телефон и говори, где остановилась, чтоб не искать, а то сучка вертлявая больно… А эти свои письма можешь забрать, не жалко, жопу ими подотри, а то все газеты да газеты…
И он, окончательно смяв листки в кулаке, швырнул этот ком под ноги приближающемуся к нему Хлебородову, а сам обернулся к своей тумбочке и достал листок и карандаш…
Выжидательно уставился на Хлебородова…
Андрей не слышал ни одного слова из того, что говорил Дедов. В голове билась непонятная гулкая пустота, виски разрывало болью, в глазах двоилось все, на что падал его взгляд. Но он старался не отводить глаз только от одного предмета – розового, размытого пятна, которое было, как он думал, лицом Дедова. И он медленно, не чувствуя ни страха, ни сомнения в своих силах, приближался к нему.
Споткнулся, ударившись коленкой о табуретку, и сразу исчезла пустота, голова наполнилась шумом. Смеялись справа, возмущенно что-то выкрикивали слева, стоял непонятный гомон. И Дедов вдруг прояснился, будто с его лица сорвали лист полупрозрачной, папиросной бумаги. Вот они – глаза, тупые и словно незрячие, как у свиньи – мелькнуло воспоминание, видел однажды… Где же видел?… И этот ощеренный, как у собаки, рот с желтыми зубами, золотая коронка – фикса, кажется… расплющенный нос… Опять та же свинья… Лысая и какая-то кривая, отвратительная башка с торчащими в стороны розовыми ушами…
Донесся голос:
– Ну? Чего молчишь? Диктуй, Сопля! Ох, и отдрючим же мы ее сегодня, да, Короткий?
Так вот отчего этот ощеренный рот он так люто ненавидел, мелькнуло в голове. О чем это он?
Андрей механически сдвинул с места табурет, сделав очередной медленный шаг к сидящему Дедову.
– Сидеть! – заорал тот.
И вот тут Андрей почему-то решил, что у него и самого, наконец, прорезался свой голос. И он даже сможет что-то произнести вслух. Но что? А губы уже произнесли:
– Я тебя убью, козел…
Это было сказано очень тихо, но, странное дело, все услышали, и в казарме вмиг повисла гнетущая тишина.
– Чи-иво-о?! – обалдел Дедов, медленно поднимаясь, откидывая корпус и многозначительно отводя правую руку в сторону и назад, чтоб немедленно кинуть ее в морду Сопли, куда ж еще? Мишень-то – вот же она!..
Но случилось неожиданное. Никто, хотя смотрели все, не успели заметить, каким образом длинная рука Андрея метнулась вниз, к ноге, и через мгновенье, которого никто тоже не успел даже и оценить, тяжелый табурет взметнулся вверх и громко хрястнул о серо-розовую физиономию сержанта Дедова. Тот ни взмахнуть рукой не успел, ни увернуться. Так и рухнул навзничь, треснувшись при этом лысой башкой о перекладину кровати. А еще через миг, метнувшись кошкой, Андрей обеими руками, как клещами, схватил и стиснул тощее горло извивающегося под ним с хриплым, прерывистым визгом врага…
Из многих глоток вырвался крик, кто-то кинулся к двум телам, что барахтались на полу, а кто-то ринулся навстречу, чтобы не позволить разнять дерущихся. Двое бьются, третий – не лезь! Казалось, еще минута, и в казарме вспыхнет всеобщее побоище, потому что глаза у всех горели зверскими огоньками. Но в этот критический момент раздался почти истошный крик старшего сержанта Копылова:
