— Мне надо с вами поговорить, — раздался в трубке раздраженный голос Патты.
— Сейчас иду.
Синьорина Элеттра уже ушла, так что Брунетти пришлось входить в кабинет к начальнику, не выяснив, чего ожидать. Хотя, по правде сказать, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: ничего хорошего ожидать не приходится.
На сей раз объектом недовольства Патты оказался вовсе не Брунетти. От него требовалось просто донести это недовольство до более низких чинов. Патта предложил Брунетти присесть и начал:
— Есть там у вас один сержант…
— Вьянелло?
— Да, он.
— И что же, по-вашему, он натворил? — спросил Брунетти и сам почувствовал, сколько скепсиса было в этом вопросе, но сказанного не воротишь.
Эта выходка явно не прошла незамеченной.
— Он вел себя оскорбительно по отношению к одному из своих подчиненных.
— К Риверре? — спросил Брунетти.
— Так вы были в курсе и ничего не предприняли по этому поводу?
— Я не в курсе. Я просто знаю, что если кто-то из наших сотрудников и заслуживает строгого обращения, то это как раз Риверре.
Патта взмахнул руками в раздражении.
— Мне поступила жалоба на вашего сержанта от одного из офицеров.
— От лейтенанта Скарпы, вероятно? — уточнил Брунетти, не в силах скрыть неприязненного отношения, которое питал к этому сицилийцу, переехавшему в Венецию вслед за своим шефом, вице-квесторе, и служившему не только его помощником, но и шпионом.
— Не важно, чья была жалоба. Важен сам факт.
— Речь идет об официальной жалобе?
— Это не имеет значения! — гаркнул Патта в порыве гнева. Все, что было Патте не по нутру, объявлялось не имеющим значения, вне зависимости от того, что это такое. — Мне ни к чему неприятности с профсоюзами. Они такого не потерпят.
Брунетти передернуло при очередном проявлении необычайной трусости начальника, он даже чуть было не спросил, есть ли в мире хоть какая-то угроза, которая не заставила бы его прогнуться, но потом вспомнил, как опасен бывает гнев дураков, и сказал только:
— Я с ними поговорю.
— С ними?
— Да. С лейтенантом Скарпой, сержантом Вьянелло и офицером Риверре.
Брунетти заметил, что Патта открыл было рот, чтобы возразить ему, но передумал: не важно, в конце концов, будет ли эта проблема решена, важно спихнуть ее с себя, да поскорее. Так что вместо возражений вице-квесторе задал вопрос:
— А как там у вас с делом Тревизана?
— Работаем.
— И как продвигаетесь? Новости есть?
— Пока что не много. — По крайней мере ничего такого, чем Брунетти хотел бы поделиться с Паттой.
— Что ж, ладно. Разберитесь в этой истории с Вьянелло и доложите мне. — С этими словами Патта вновь погрузился в лежавшие перед ним документы, что было равнозначно вежливому разрешению уйти.
Синьорины Элеттры на месте по-прежнему не было, так что Брунетти решил спуститься к Вьянелло. Сержант сидел у себя в кабинете и читал свежий номер «Газеттино».
— Что там у вас со Скарпой? — спросил Брунетти.
Вьянелло скомкал газету, швырнул ее на стол и с силой хлопнул сверху ладонью, сопроводив это совершенно голословными обвинениями в адрес матери лейтенанта Скарпы.
— Так что же все-таки случилось?
— Я разговаривал с Риверре, — начал он, пытаясь одной рукой распрямить смятые газетные странички, — и тут вошел лейтенант Скарпа.
— «Разговаривали», значит?
Вьянелло пожал плечами.
— Риверре меня прекрасно понял. Он знал, что должен был как можно раньше сообщить вам имя той женщины. Это я ему и втолковывал, когда вошел господин лейтенант. Ему не понравилось, как я разговариваю с Риверре.
— Что именно вы говорили?
Вьянелло сложил газету пополам и еще раз пополам, потом отодвинул ее на край стола.
— Я называл его идиотом.
Брунетти прекрасно знал, что Риверре именно таковым и являлся, поэтому ничуть не удивился.
— И что он сказал?
— Кто? Риверре?
— Нет. Лейтенант.
— Сказал, что разговаривать с подчиненными в таком тоне непозволительно.
— Это все, что он вам сказал?
Вьянелло молчал.
— Сержант, это все, что он вам сказал? — повторил Брунетти.
И снова в ответ тишина.
— Что вы ему сказали?
— Ничего особенного, — сказал Вьянелло извиняющимся тоном. — Я сказал ему, что это наше дело, мое и моего офицера, и что его это не касается.
Брунетти не стал терять времени, объясняя Вьянелло, как глупо он поступил: тот и сам это прекрасно понимал.
— А что Риверре?
— Он подошел ко мне чуть позже и сказал, что, насколько он помнит наш разговор, я рассказывал ему анекдот про сицилийца, — тут Вьянелло позволил себе едва заметно усмехнуться, — а лейтенант, Риверре точно это помнит, вошел как раз тогда, когда я произносил финальную фразу про то, какой этот сицилиец тупой. Так вот, лейтенант нас не понял, мы ведь говорили на венецианском диалекте, и решил, что это я так Риверре обзываю.
— Что же, в таком случае можно считать, что инцидент исчерпан, — сказал Брунетти, хотя ему очень не понравилось, что Скарпа все-таки успел донести о случившемся Патте. Тот и так недолюбливал Вьянелло только потому, что он часто работал в паре с Брунетти. А тут еще конфликт со Скарпой.
Тем не менее вопрос был пока закрыт, и Гвидо перешел к делу:
— Скажите, вы помните что-нибудь о разбившемся грузовике? Том, что слетел с трассы неподалеку от Тарвизио этой осенью?
— Помню. А что?
— Не припомните дату?
Вьянелло задумался буквально на минуту и ответил:
— Двадцать шестого сентября. За два дня до моего дня рождения. Никогда еще так рано снег не выпадал!
Брунетти слишком хорошо знал Вьянелло, чтобы спрашивать, уверен ли он в дате. Он дал сержанту возможность вернуться к своей газете, а сам отправился к себе в кабинет, взглянуть на распечатку. Итак, двадцать шестого сентября в девять утра звонили из конторы Тревизана в Белград. Разговор длился три минуты. На следующий день по этому же номеру позвонили снова, правда, на сей раз из телефонной будки неподалеку от конторы. Разговор длился целых двенадцать минут.
Грузовик разбился, партия товара пропала. Естественно, получатель решает уточнить, не его ли это товар оказался погребенным под снегом, и звонит по этому поводу грузоотправителю. Брунетти невольно вздрогнул оттого, что кто-то может считать этих женщин партией товара, а их внезапную гибель приравнивать к потере груза.
Он нашел дату смерти Тревизана. На следующий день после его смерти из его офиса звонили дважды. Оба раза в Белград. И если сентябрьские звонки были связаны с утратой товара, то не означали ли два последних звонка, что бизнес Тревизана перешел в новые руки?
Чтобы утолить нахлынувшую тревогу, Брунетти решил покопаться в бумагах, скопившихся на его столе за последние два дня, и обнаружил протокол допроса синьоры Лотто. Она показала, что в ночь убийства Лотто находилась в госпитале у постели умирающей от рака матери. Обе палатные медсестры подтвердили, что она пробыла там всю ночь. Поскольку допрос проводил Вьянелло, он, как человек, отлично знающий свое дело, догадался спросить также и о днях смерти Тревизана и Фаверо. Первую ночь, как оказалось, синьора Лотто также провела в госпитале, вторую — дома. И в том и в другом случае с ней рядом была сестра из Турина, так что она быстро перестала занимать мысли комиссара.
Он вдруг подумал о Кьяре: интересно, продолжает ли она свои безрассудные попытки выудить информацию из Франчески, при мысли об этом испытал чувство, похожее на отвращение. Это ж надо, позволить себе такую роскошь, как праведный гнев по отношению к мужчинам, пользующимся услугами малолетних проституток, и в то же время без зазрения совести превращать собственного ребенка в шпиона! Он лишь теперь почувствовал, как это мерзко.
Зазвонил городской телефон. Он снял трубку, назвал свое имя. Это была Паола. Никогда еще голос его жены не звучал так пронзительно. Откуда-то сбоку, наверное из другой комнаты, доносились громкие завывающие рыданья.
— Что случилось, Паола?
— Гвидо, беги домой! Скорее! Это Кьяра! — Паоле приходилось просто орать в трубку, чтобы перекрыть звук плача.
— Что случилось? Что с ней?
— Не знаю, Гвидо! Она была в гостиной, а потом вдруг как разрыдалась. Сейчас в своей комнате, закрылась на ключ. — Он почувствовал, как Паолу, а заодно и его самого захлестывает паника.
— Как она? Она не поранилась? Не наделала глупостей?
— Я не знаю! Ты же слышишь, что с ней творится: самая настоящая истерика. Прошу тебя, беги домой! Скорее!
— Уже лечу, — сказал он и бросил трубку.
Он схватил плащ в охапку и ринулся вниз по лестнице, пытаясь на ходу прикинуть, какой путь короче. У причала напротив квестуры не было ни одного полицейского катера; он свернул влево и побежал; полы плаща трепыхались на ветру будто крылья. Он свернул за угол и ринулся вверх по узенькой сапе, судорожно пытаясь сообразить, пробежать ли по мосту Риальто или быстрее будет воспользоваться гондолой. Перед ним шли по тротуару, держась за руки, трое мальчишек.
