– Я вас слушаю, – раздался мелодичный голос. Турецкий уже забыл, как он звучит: ишь, ты!
– Катюша? – вложив и в свой максимум тепла, как бы усомнился он. И тут же нарочито спохватился: – Ой, простите меня, ради Бога, Екатерина Алексеевна, вырвалось, ну, совершенно… Глубочайшие извинения. Это – Турецкий Александр Борисович, если помните.
Похоже, что ее пауза была тоже точно рассчитана. Но после короткого молчания послышался приятный, грудной смех. Так женщины обычно смеются, когда их достают, что называется, до глубины души. Это – часто непосредственная, не наигранная реакция.
– Вы не представляете, как я рада вас слышать, Александр Борисович…
Турецкий машинально взглянул на визитку: куда позвонил? Оказалось, по домашнему. Ага, значит, она дома и не стесняется своей искренности. Одна, надо понимать. Но надо было исправляться. Как? Только правдой.
– Еще раз прошу прощения…
Но она перебила:
– Нет, нет, не извиняйтесь! – воскликнула она. – Наоборот, мне чрезвычайно приятно, что вы именно так… И впредь не надо никакого отчества! Я рада вас слышать!
– Но я все равно приношу извинение уже за другое, за то, что ошибся номером и позвонил по чистой случайности, поверьте, домой вам, а не на службу. Буковки мелкие, а я без очков.
– Так очень хорошо! – обрадовалась она. – Я и не собиралась сегодня в присутствие. – Она засмеялась. – А о вас я думала все утро. Не знаете, к чему бы это?
– Отлично знаю, – засмеялся и он. Флирт развивался со стремительной быстротой. Ай да мамаша!
– Так, может, скажете? – очевидно, в эту минуту ее комната озарилась поистине небывалым сиянием.
– Отчего же, охотно! Я тоже утром думал о вас и решил, что нам просто необходимо встретиться.
И как можно скорее… Так, спокойно, Екатерина Алексеевна, – шутливо строго прервал он себя, заслышав, как шумно задышала трубка. – Вопрос сугубо деловой. И, к тому же я хотел бы просить вас сохранить его в тайне. Вам могу довериться, а больше пока – никому. Так, где бы мы могли встретиться? – уже деловым тоном спросил он, прекрасно понимая, что этим он успокаивает лишь самого себя.
– Как, где? – воскликнула она. И запнулась, подумав, возможно, что проявляет излишнюю торопливость. – Где? На службе, Измайлове? Знаете, Александр Борисович, честно говоря, так не хотелось бы ломать день! Но я живу относительно далековато от центра. Это – Речной вокзал, слышали когда-нибудь?
Речной вокзал! Слышал ли он! «Ах, Речной!», – вот только так он и мог бы отреагировать на вопрос. Она… она была такой прекрасной женщиной! И ее убил мерзавец, которому потом сам Александр Борисович и надел наручники. Да-да, тому самому, по приказу которого мерзавцы-менты украли Ирку и спрятали в его доме на Рублевском шоссе. Меломан, понимаешь, «самая лучшая музыка – тишина…». Досталась ему тишина – «Матросская»…
– Я наслышан об этом районе, – ответил Турецкий, – это, кажется, не так и далеко. Уж не хотите ли вы меня к себе домой пригласить?
– Как вы угадали? – кокетливо засмеялась Царицына. – Именно. Уж здесь-то, можете быть уверены, любая тайна сохранится, как в самом крепком сейфе. Никого посторонних, – добавила она торопливо.
– Что ж, сочту за честь. Когда прикажете?
– Да хоть… когда вам удобно.
– Понял, диктуйте адрес… Не сильно вас шокирую, если спрошу, какое вино вы предпочитаете?
– Но ведь вы же, я понимаю, за рулем?
– Я – да, а вы?
– Ха-ха-ха! – раздалось в ответ. – Что-нибудь светлое полусладкое.
– Учту. Значит, и светлое, и полусладкое. До встречи.
Турецкий поднялся из-за стола, он сидел в кабинете Голованова в «Глории». Вошел Сева, который выходил по своим делам, а также, чтобы не мешать Турецкому. Последние фразы он услышал и, улыбаясь, спросил:
– Пьянствовать намылился? В рабочее время.
– К Царицыной, – многозначительно поднял Турецкий указательный палец. – Удостоили аудиенции, придется соответствовать.
Сева, пытаясь скрыть ухмылку, посоветовал:
– Сердце побереги. Дорога предстоит дальняя.
– Ты правильно понял, старина. Открою подкожную мысль. Хочу попробовать уговорить ее полететь вместе со мной в Читу.
– Да-а-а? – казалось, изумлению Голованова не было предела. – То есть, ты хочешь сказать, что…
– Если ты правильно понял, Сева, то да, – усмехнулся Турецкий, – причем, по двум причинам. Читинские мамаши немедленно пойдут на прямые контакты – раз. Сама Царицына прилетела – представляешь? А там и Славка подгребет – два. Ну, каков план?
– Слушай, а ты – гений! – восхитился Голованов.
– Кто бы говорил! – самодовольно хмыкнул Турецкий.
– Нет, я в том смысле, что в таком случае Вячеслав Иванович… Короче, вы можете возвратиться втроем…
– А я про что?
– Так тебе же, Саня, теперь придется всю дорогу быть предельно осторожным, и, главное, внимательным! – юмору Голованова, казалось, не было предела.
– А вот за это не переживай. Подпорченный товар не возим. Особенно, для друга!
– Но, надо понимать, лишний раз проверить, совсем не значит, подпортить, разве не так? М-да… миссия… не завидую, однако…
– Как сказал чукча, – закончил Турецкий за Голованова. И оба, будто опытные, прожженные прохиндеи, захохотали.
…Вероятно, она обманывала, когда сказала Турецкому, что не собирается выходить из дома. Потому что, когда открыла дверь на его звонок, он только в восхищении развел руками. Это, стоя-то на лестничной площадке, с раскинутыми в стороны руками, в одной из которых был букет белейших лилий, а в другой – длинная бутылка рейнского вина. То самое, которым любил угощать девиц в своей молодости. Называлось двусмысленно: «Лиибфраумильх» – молоко любимой женщины. Вот и гадай, о чем думали эти немчики, давая такое название, озорники!
Впрочем, все, о чем он подумал, немедленно выложил Екатерине Алексеевне, входя в большую квартиру, трехкомнатную, судя по всему. Это касалось ее самой, а также ее прекрасного платья, охотно подчеркивающего царственные достоинства фигуры, – приятную полноту, которую так и тянуло проверить руками, черт возьми. Он обычно бывал щедр на комплименты женщинам средних лет, которые, с одной стороны, готовы начинать страдать по поводу быстро уходящей молодости, а с другой, стремительно кинуться в, не слишком, однако, опасные приключения, чтобы наверстать напрасно упущенные возможности.
То есть, грубо говоря, сейчас ему необходимы сладкие, проникновенные слова, настоянные на абсолютной искренности. Последнее зависело обычно исключительно от личного таланта. А уж тут, считал Турецкий, он ничем не рисковал, – в наличии имелась бесценная практика.
Хозяйка была очарована. Она немедленно потребовала, чтобы он забыл про всякие отчества и повторил то, первое, сорвавшееся с языка – Катюша!.. Ах!..
Действительно, а чего не повторить? Тем более – ах! И он охотно совершил просимое, при этом пригнувшись и поцеловав даме ручку. Ответный поцелуй в щеку, возле уха, был ее благодарностью. Горячие губы, очень приятный запах духов, м-да, и достаточно сильные, однако, ручки, сжавшие его шею… «Так кто это у нас озорник?», – словно спрашивали они и не требовали ответа. Но… надо было поставить цветы в вазу, а вино, как минимум, откупорить. А для этого требовались свободные руки.
Ничего страшного, решила Катюша, единство уже и так достигнуто, все остальное – дело ближайших минут, да и ситуация – в руках. И потом, зачем же было изысканно одеваться, как на выход в великосветское общество, если не дать собой полюбоваться? Да еще, кажется, должен тайный разговор состояться. Короче, торопиться некуда.
Пока она готовила на достаточно просторной – дом оказался не типовым, – кухне кофе, Турецкий, оставив, с разрешения хозяйки, пиджак на вешалке, присел на табуретку, закинул ногу на ногу и закурил, протянув огонек и хозяйке. И начал излагать свой план.
Аргументация была следующая.
Причины, по которым Комитет настаивает на независимом частном расследовании, повторять нужды нет. Претензии к военной прокуратуре легко объяснимы и подтверждены многочисленными конкретными примерами. И к этому вопросу возвращаться нет необходимости. Но в каждом деле, в котором, хочешь – не хочешь, соревнуются две силы – официальная и частная, – обязательно возникает соперничество, которое приходится либо усугублять, когда интересы расходятся, либо преодолевать, если задачи сходные. В данном случае, соперничество может быть чисто формальным, то есть лишенным внутреннего, жесткого противоборства. Однако соревновательный интерес: кто быстрее, кто лучше, – остается. И сохраняется сомнение, как бы в самый последний момент официальное расследование не сделало финт в пользу «высших соображений». Частное же расследование свободно от подозрений такого рода.
