Матрос смертельно побледнел. Избытком ума этот парень не отличался, но сообразил, что запираться бесполезно.
— А при чем здесь это?.. — его челюсть отвалилась почти до пола, возникло назойливое желание поддать по ней снизу ладошкой, чтобы встала на место.
— Нечем прокомментировать? — Турецкий был внимателен — задумай этот крендель на него броситься, он встретил бы атаку во всеоружии.
— Вот черт… — Глотов сильно расстроился. — Я вас прошу, не надо об этом рассказывать Голицыну. Обычная интрижка. Ирине Сергеевне было одиноко… Подумайте, муж ее в грош не ставит, изменяет ей напропалую, она уже не может жить в таких условиях… Ей-богу! Она сама обратила на меня первой внимание, вела себя так, словно не прочь… Ну, вы понимаете? Вы же мужчина, вы сами, наверное, не раз оказывались в подобной ситуации…
Он лопотал что-то еще — вроде бы правильные слова, ведь все элементарно — что еще происходит, когда между мужчиной и женщиной проскакивает искра? Да, рискованно, да, он подставляет эту прекрасную женщину под удар, но ведь и сам оказывается под ударом, верно? Гнев Голицына будет беспощаден. Но ведь у каждого в душе имеется авантюрная жилка? Разве у сыщика такого не бывает?
— Не апеллируйте к моим порокам, о которых ничего не знаете, — сурово посоветовал Турецкий. — Вы что-то недоговариваете, Глотов.
— Истинный крест, здесь нет ничего другого, — жарко отозвался матрос. — Ирина Сергеевна очень мне нравится, я влюблен в нее… — он осекся, сделался жалким, перепуганным. — Послушайте, вы же не думаете, что из-за этого я собрался убить Игоря Максимовича?
Турецкий по-прежнему считал себя хорошим физиономистом. Чувства матроса без премудростей читались на его просоленной физиономии. Больше всего на свете он хотел бы убить Игоря Максимовича Голицына. Но самая великая странность заключалась в том, что это не он убил Салима, пытаясь добраться до Голицына. Или Турецкий окончательно перестал разбираться в людях.
— Заключаем рабочую сделку, Глотов, — предложил он. — Вы темните, но пока про это забудем. Я ни слова не скажу Голицыну о ваших упражнениях с его супругой, а вы обещаете не вставать отныне на его сторону. Я достаточно ясно выразился?
— Да. — Глотов вздохнул и кивнул с таким видом, словно резко сменил религиозные убеждения. — Мне и самому это начинает здорово надоедать. За дырку в голове Голицын все равно не заплатит, и второй дырки мне не хочется, пошел он к черту…
— Он не может вам не заплатить обговоренную в контракте сумму, — кивнул Турецкий. — Забейте на его приказы, Глотов. У Голицына и без вас по прибытии на берег будут огромные проблемы.
— Заметано, — проворчал матрос.
Когда они вошли в кают-компанию, мокрые до нитки, там царило оглушительное молчание. Кто-то сидел, кто-то стоял. Воздух дрожал от напряжения. Голицын замер недалеко от входа — скрестил руки на груди, правую сторону лица корежил нервный тик, он его не замечал, смотрел на Турецкого, как на воплощение мирового зла. Он сразу догадался, что ничем хорошим поиски не закончились.
— Манцевича нет на яхте, — вынес Турецкий безжалостный вердикт.
Все словно ждали такого вердикта — разом заговорили, злоба выплеснулась в пространство. Орал Феликс, орали французы, матерился, потрясая кулачком, Лаврушин, беззвучно плакала, размазывая слезы по щекам, Ольга Андреевна. Махнула полный стакан Ирина Сергеевна, гримаса, отдаленно похожая на улыбку, искорежила ее красивое лицо. Волновалась Герда, обосновавшаяся, как всегда, в районе зашторенного выхода, чтобы удобнее было сбежать, кусала губы, посматривала на Шорохова, как бы предлагая ему принять участие в побеге.
— А ну, молчать! — грохнул кулаком по раме входной двери Голицын. Гомон оборвался, настала хрупкая тишина. — Турецкий, довольно водить нас за нос, объясните в конце концов, что происходит?! Кто убийца?! Вы же не хотите, чтобы вся эта разозлившаяся публика подвергла вас суду Линча?
«Самый гуманный на свете суд», — ухмыльнулся про себя Турецкий.
— Абсолютно не хочу, — мотнул он головой. — До рассвета еще имеется несколько часов, так что наберитесь терпения, Игорь Максимович. А вот вашей участи я не позавидую, если вы и дальше будете стоять на своем…
— Какого черта?! — взвился миллионер. — Что вы несете!?
— Я выложу вам имя человека, ответственного за преступления, но только в присутствии представителей правоохранительных органов. Понимаете мою мысль?
— Долой произвол! — встрепенулся Феликс, и глаза его зажглись блеском озарения. — Игорек, твоих людей больше нет! Салим почил, Манцевич растворился в параллельных мирах. А ну, живо заводи яхту!.. Нет, не ты! — Он принялся вертеть головой, впился взглядом в Шорохова: — Матрос, мы отплываем, ты не понимаешь намеков? Наша команда надерет задницу вашей команде. Вас меньше, а на нашу сторону, если не ошибаюсь, теперь встает наш уважаемый сыщик, верно? — он подмигнул Турецкому.
— Именно это я и хотел сказать, — с достоинством кивнул Турецкий. — Шорохову придется подчиниться силе, а то, что в наших рядах присутствует Игорь Максимович, мы с этой минуты перестаем замечать.
— Минуточку, я пока еще командую на этом судне! — загрохотал Голицын. И замолчал, принялся с ненавистью разглядывать присутствующих. Люди молчали. Ощущалось, как в тяжелой атмосфере чаши весов со скрипом, со скрежетом, начинают менять положение в пространстве.
— Глотов, почему молчишь? — взревел Голицын.
Матрос залился краской.
— Прошу простить, Игорь Максимович, но эти люди… по-своему правы. Мы уже натерпелись, пора это заканчивать. Боюсь, что, если вы и дальше будете настаивать на своем, мне будет трудно выполнять ваши приказания… Дайте приказ поворачивать к Сочи, Игорь Максимович, Христом-богом умоляю…
— Значит, снова бунт?! — заскрипел зубами Голицын. — Шорохов, марш в рубку, и никого не пускать! Ты понял меня?!
Шорохов вздрогнул, оторвался от стены, бочком протиснулся к выходу, неуверенно покосился на коллегу.
— Ваши приказы уже не имеют значения, — пожал плечами Турецкий. — Грядет бунт, Игорь Максимович, безжалостный и беспощадный, вам лучше отойти в сторонку. Не испытывайте на прочность наши стальные нервы.
— Хорошо там, где нас не имеют, как говорится, — хохотнул Феликс.
— И не убивают, — прошептала Герда.
«Эх, запороли такой хороший квест», — подумал Турецкий.
Грянул взрыв. Люди закричали все разом. Заволновалась даже Ольга Андреевна, зараженная всеобщим ажиотажем. Захотелось закричать: «Стоп, лавина!» Неужели перестарался? Он не принимал участия в этом кошмаре, до последнего сохраняя роль стороннего наблюдателя, хотя, если вдуматься, послужил катализатором реакции. Феликс первым бросился из кают-компании. Голицын, резонно подозревая, что тот собрался в рубку, метнулся наперерез. Остановить такую тушу было нереально, он отлетел, ударившись виском о дверной косяк, завизжал от боли. Но ему удалось сбить с курса писателя — тот налетел на другой косяк, взревел баритоном, схватился за разбитый лоб. Голицын мстительно захохотал, но подняться не успел — его опрокинула Николь, рвущаяся на свободу. Но тоже споткнулась. Возникла куча мала. Первому из этого клубка удалось выпутаться Роберу, с торжествующим воплем он бросился к лестнице, ведущей на капитанский мостик. Голицын тоже не спал, схватил его за ноги. Они вцепились друг в дружку, но француз оказался сильнее, отбросил миллионера на дощатый настил. Бунтовщики гурьбой повалили наверх — рычащий Буи с примкнувшей супругой, Феликс и Лаврушин. Герда, демонстрируя лояльность хозяину, бросилась поднимать его с палубы (безопасность — мол, это хорошо, но и работы лишиться нельзя). Но Голицын ее грубо толкнул, взгромоздился на колени. Упала на шезлонг и засмеялась вымученным смехом Ирина Сергеевна. В кают-компании осталась лишь Ольга Андреевна. У нее не было сил принимать участие в этих командных состязаниях. Она откинула голову на спинку дивана, закрыла глаза. А Голицын, издавая пронзительный индейский вопль, тоже бросился наверх, но споткнулся, растянулся, словно брошенная на полу медвежья шкура, зарычал от отчаяния…
Светлое будущее приближалось со скоростью шестьдесят минут в час. Он посмотрел на часы (зачем? Для составления будущей летописи?). Было два часа ночи без нескольких минут. Видя, что ему противостоят превосходящие силы противника, Шорохов сдался на милость победителей. Заработал двигатель. Распахнулся клюз, пришел в движение брашпиль — машина для подъема якорной цепи. «Антигона» стала медленно разворачиваться.
— Уберите руки от штурвала! — разорялся Шорохов. — Не трогайте тут ничего! Вы сказали, в Сочи, значит, идем в Сочи. Чего еще надо?
— Господа, на хрена нам Сочи? — вдруг прозрел Феликс. — Нам Сочи не надо! До Сочи мы будем кандыбать еще часов восемь! За это время всякое может случиться. А вдруг Игорьку придет в башку вывести из строя двигатели? А вдруг еще кого-нибудь недосчитаемся? Держи курс прямо на берег, матрос! Знаешь такое слово — перпендикуляр?
