— Что, и до тебя тоже добрался?
— А я чё? Дурная, что ль? Не как все?
— Да-а, гляжу, далеко мне до него, однако… А как же насчет Димона? Ну, этого, который Харатьян?
— Там вообще… нечего делать, — убежденно сказала Тамара.
— Может быть… — печально покачал головой Филя. — Дай-ка ручку, девочка.
Он бережно взял ее ладонь и несильно, двумя пальцами сжал. Она взвизгнула, из глаз ее едва не брызнули слезы боли.
— Ты чё?! — с новым страхом посмотрела она на свою ладонь, а потом на него.
— Не «ты», а теперь уже давай-ка будем на «вы», девочка, — поправил Филя. — Я, к твоему сведению, две войны прошел — афганскую и чеченскую. Своими руками врагов душил. Чуешь теперь, где будет твой Найк, если попробует на меня задрать… эту свою… писюльку? Вместе с Пушком и компанией? Поэтому все хорошенько запомни, но никому не говори о нашем с тобой уговоре. Так тебе самой будет спокойней. И безопасней. А вот это, — Филя похлопал себя по карману, в котором лежал диктофон, — твердая гарантия того, что ты не захочешь делать глупости. Тебе же самой лучше, дурочка ты еще. Хоть и уверена, будто совсем взрослая.
— А вы меня в ментовку не потянете?
— Зачем? Чтоб опозорить на весь белый свет? И чтобы Леонид Матвеевич тебя с собой в Штаты не взял?
— Все знаете… — зло сказала Тамара.
— Ну и что? Мне-то какая от этого польза? А никакой. Зато тебе один сплошной вред. Так что завязывай, девочка, со своей говенной компанией, пока я обещал держать слово.
— Ну да… — хотела возразить она, но подумала и вынуждена была признать, что этот странный мент в самом деле ничего ведь еще не нарушил. И на все ее примочки реагирует нормально, не прет рогами и не давит авторитетом.
А еще она подумала, что, если он соврет и попробует шантажировать ее, она всегда имеет возможность сказать, да хоть где угодно, что врала нарочно, чтобы позлить наглого и противного мужика, который пялил на нее жадные и… похотливые… во, точно! — глаза. Пусть тогда он сам покрутится, доказывая, что не имел в виду ничего такого… этакого. Хорошо еще, что в сумку к ней не полез, гад, где лежали на всякий случай две сигаретки с травкой… Такой может. Он как показал, что из ментовки, у нее все сразу и опустилось. Надо же, чуть не сгорела! А Штаты точно бы накрылись… Но теперь можно успокоиться. Мало ли что? Ну соврала, придумала, наябедничала, когда на самом деле ничего подобного и близко не было. И про «училку» тоже наврала, потому что терпеть ее не может за постоянные придирки. И про Найка с Пушком — за то, что не берут в свою компанию.
Живенько провернув в своей, не самой умной, к сожалению, головке все эти варианты, Тамара успокоилась. Ну и записал, подумаешь? Зато у нее теперь какая есть тема для разговоров в школе, когда все соберутся на занятия! Вот это будет да-а!.. Тамара уже представляла себе завистливые глаза одноклассниц…
Александр Борисович внимательно прослушал магнитофонную запись, а потом попросил Агеева высказать свои соображения по этому поводу. Зная, что уж в чем другом, но в ханжестве Турецкий никогда замечен не был, Филя рассказал все честно, как говорится, от и до. За исключением отдельных деталей чисто интимного порядка. Да они, по большому счету, и не имели отношения к делу. Так показалось самому Филиппу.
Но Турецкий, возможно, думал иначе. И первый вопрос, который он задал, звучал так: «А уговорить эту учительницу выступить в качестве пострадавшей мы не сможем?» Филя ответил, что лично он ни при каких обстоятельствах не возьмет на себя роль уговаривающего. И другим тоже не посоветует. Да и Татьяна Кирилловна никогда не согласится на подобную публичность. Это же раз и навсегда потерять свое лицо! В школе она после этого, конечно, не сможет остаться ни часа. Потому что директор их, которого все они зовут Ваняткой, сделает все, чтобы навсегда испортить ей жизнь. А при его связях и возможностях, при тех деньгах, на которые он наверняка может рассчитывать за свою лояльность к «расшалившимся богатеньким детишкам», даже и говорить нечего о какой-то там справедливости. О совести. О порядочности. Другой мир, другие понятия. Они и жить-то все привыкли именно по понятиям. Неужели не ясно?
Филе показалось, что аргументы его убедительны. Видно, нет. Турецкий был явно разочарован. Но он не стал возражать Агееву, потому что и сам, возможно, еще не был до конца уверен в своей правоте. Попросил оставить копию кассетки для дальнейших размышлений. А на вопросительный взгляд Фили ухмыльнулся, покачал головой укоризненно и сказал:
— Да что ж ты, старик, за идиота меня держишь? Я похож, да? Просто подумал, что обида иной раз до такой степени берет тебя за душу, что, кажется, так бы весь мир и… к едреной матери… Ну, нет так нет… Как там говорил Семен Семенович Горбунков? «Будем искать?..»
— Это кто? — насторожился Филя.
— Да ладно тебе, «Бриллиантовая рука». Совсем, что ли, плохой?
— Да ну тебя, Сан Борисыч! — засмеялся Филя Агеев. — Короче, если понадоблюсь, звони. Я не уверен почему-то, что остальные одноклассники, находящиеся сейчас в Москве, окажутся разговорчивее. Похоже, в массе своей публика растет, извини, дерьмовая…
Филипп уехал в свою «Глорию», а Турецкий снял трубку и позвонил Вере:
— Алло, радость моя, ты вся в заботах?
— Привет, — хмуро откликнулась она. — Тебе б мои заботы… На похороны-то приедешь?
Турецкий поморщился: совсем забыл, что сегодня хоронят Светлану.
— Так это ж завтра, чего спрашиваешь?
— Не завтра, а сегодня! Через час. В Донском крематории. Да ты что, забыл? Там будет столько народу!
— Ой, мама родная! — сыграл отчаяние Александр Борисович. — А у меня ровно через час совещание. В кабинете генерального! Ай, как же это я дал маху?! Хорош бы я был, если бы приехал завтра… Верочка, душа моя, извинись там за меня, объясни. Я, может, успею подскочить. Или вечерком уже… Вы где потом будете?
— В ассоциации. Там у них огромный зал для приемов и прочего. Для своих, естественно. Игорь и мне велел быть, но я попробую отмотаться. Мне их компания, ты знаешь… Ну а сам, если захочешь, позвони Игорю на мобильный.
— Но ты потом домой?
— Скорее всего. А к чему вопрос? Что-то надо?
— Открылся один любопытный факт… Хотел поговорить, посоветоваться, поскольку ты можешь оказаться в курсе.
— Ну так заскакивай. Я думаю, что сегодня никому уже нужна не буду. Так что найдешь дома. Можешь без звонка.
— Хорошая девушка, — убежденно сказал вслух Александр Борисович, не имея при этом в мыслях никаких низменных поползновений.
Срочного совещания, естественно, Генеральный прокурор не проводил, но кто станет проверять? Просто не хотелось ехать на похороны. Смотреть в фальшивые лица коллег Залесского, слушать их скорбные речи и прекрасно знать при этом, что все — абсолютная ложь и чушь, продиктованные обыкновенным страхом?..
Или все-таки поехать, чтобы взглянуть по-новому в их лица? Ведь именно на кладбищах, у гробов, среди велеречивых «провожающих» и стараются затеряться обычно главные виновники. Это уж закон жизни почему-то такой… Поехать, а потом сказаться очень занятым… Ага, и мундир надеть для блезиру. Но обязательно избежать поминок, которые тоже, как правило, начинаются горючими слезами, а заканчиваются массовым гуляньем с безудержной пьянкой. Ну а сердечно помянуть Светлану можно будет в конце концов позже, вместе с Верой — ее ведь тоже не будет за общим столом…
Он приехал позже назначенного времени, но сделал это сознательно. Для того, во-первых, чтобы успеть положить цветы к закрытому гробу: пять дней на жаре в лесу, по словам судмедэксперта, сделали свое мерзкое дело, и смотреть на покойницу, даже под толстым слоем грима, не было никакой возможности. А во-вторых, чтобы не опоздать понаблюдать за выражениями лиц тех, кто явится выразить сочувствие безутешным родителям.
Народу в просторном зале оказалось не просто много, а очень много. Стояли тесно, и все были похожи друг на друга, будто манекены. Мужчины — в строгих темных костюмах, при галстуках, женщины, в общем-то, кто в чем, но с обязательными черными газовыми косынками, скрывавшими прически и ниспадавшими на плечи. И первой, кого немедленно узнал Александр, была Ольга. Удивительно, но темная косынка придавала этой белокурой кокетке не траурный, а, скорее, соблазнительно вызывающий вид. Ольга остро стрельнула взглядом в Турецкого, и ему почудилось, что она при этом загадочно усмехнулась. Однако!
А вот Вера заметно удивилась, увидев его в шикарном парадном кителе с генеральскими погонами и букетом белых роз, но, встретившись глазами, лишь церемонно кивнула. Ишь ты!
Дождавшись паузы между выступлениями и пройдя к стоящему на постаменте гробу, Александр Борисович молча рассыпал розы перед большим цветным фотографическим портретом Светланы в застекленной черной раме. И тут Валерия, словно ждала этого момента, припала к его груди, картинно изображая безутешное горе. С печальным выражением на лице Турецкий одной рукой чуть прижал к себе женщину, по-отечески, легонько, концами пальцев, погладил по спине и затем, вежливо отстранив, шагнул к Игорю. Тот был одет во все черное, но без галстука, а в темной водолазке, и лицо его казалось тоже каким-то смугло-фиолетовым, точно у африканца. Не говоря привычных слов соболезнования, Александр Борисович просто обнял старого товарища, поглаживая ладонью его мокрую лысину.
