— Не говоря уже о джентльменах с Юга?
— А, да, и мафия тоже, — сказал граф с усталым вздохом. — Судя по всему, паутину соткала эта троица, и поэтому она обладает тройным запасом прочности и, если я могу добавить в качестве предупреждения, таит в себе тройную опасность. — Он посмотрел на Брунетти и спросил: — Как сильно ты в этом увяз, Гвидо? — В голосе его прозвучала нескрываемая тревога.
— Вы помните того американца, которого убили примерно неделю назад?
— А, да, во время ограбления. Вот не повезло. — Затем, устав от своей позы, граф серьезно добавил: — Ты установил какую-то связь между ним и этим синьором Гамберетто, полагаю.
— Да.
— У американцев ведь произошла еще одна странная смерть. Это так?
— Да. Погибла его любовница.
— Насколько я припоминаю, это была передозировка.
— Это было убийство, — поправил его Брунетти, но объяснять ничего не стал.
Граф и не просил никаких объяснений. Он долго молчал, глядя на лодки, скользившие взад-вперед по каналу. Наконец он спросил:
— Что ты собираешься делать?
— Не знаю, — ответил Брунетти, а потом спросил в свою очередь, подбираясь ближе к причине своего прихода: — Вы в силах на это повлиять?
Граф долго обдумывал этот вопрос.
— Я не совсем понял, что ты имеешь в виду, Гвидо, — произнес он наконец.
Брунетти, для которого вопрос казался вполне ясным, не обратил внимания на замечание графа и сообщил ему новые сведения.
— Рядом с озером Барчис существует свалка. Бочки и банки с американской базы в Рамштайне, в Германии; этикетки на английском и немецком.
— И эти двое американцев обнаружили это место?
— Наверное.
— И умерли после того, как обнаружили его?
— Да.
— Кто-нибудь еще знает об этом?
— Один офицер карабинеров, который работает на американской базе.
Вмешивать сюда имя Амброджани не было никакой надобности, и Брунетти также не сообщил графу, что единственный человек, который также все знает об этом, — его единственная дочь.
— Ему можно доверять?
— Доверять что?
— Не нужно делать вид, что ты ничего не понимаешь, Гвидо, — сказал граф. — Я хочу тебе помочь. — Не без труда граф взял себя в руки и спросил: — Можно надеяться, что он будет молчать?
— До каких пор?
— Пока кое-что не будет предпринято.
— Что это значит?
— Это значит, что сегодня вечером я кое-кому позвоню и выясню, что можно сделать.
— Сделать с чем?
— Проследить, чтобы эта свалка была очищена, чтобы все было вывезено оттуда.
— И отвезено куда? — резким голосом спросил Брунетти. — Куда-нибудь в другое место в Италии?
Брунетти наблюдал, как граф размышляет, соврать ему или нет. Наконец, решив не лгать — Брунетти так и не понял почему, — граф сказал:
— Вероятно. Но скорее всего за пределы страны. — И прежде чем Брунетти успел о чем-то спросить, граф поднял руку, чтобы остановить его. — Гвидо, прошу тебя, постарайся понять. Я не могу обещать тебе больше того, что только что пообещал. Я думаю, что эту свалку можно уничтожить, но о большем я боюсь говорить.
— Вы хотите сказать, что боитесь в буквальном смысле слова?
Голос графа был ледяным.
— В буквальном, Гвидо.
— Почему?
— Я бы предпочел не объяснять этого, Гвидо.
Брунетти решил, что стоит попробовать зайти с другой стороны.
— Они узнали о свалке потому, что один мальчик упал туда и обжег руку о вещество, вытекающее из этих бочек. Это мог быть любой ребенок. Это могла быть Кьяра.
Взгляд у графа был холодный.
— Прошу тебя, Гвидо, теперь ты становишься приторно сентиментальным.
Что верно, то верно, это Брунетти понимал.
— Вас все это не тревожит? — спросил он, не сумев сдержать пыла, который прозвучал в его голосе.
Граф окунул кончик пальца в остаток вина у себя в бокале и принялся водить влажным пальцем по его краю. Палец двигался все быстрее, и хрусталь испускал резкий заунывный звук, наполнивший собой комнату. Граф вдруг оторвал палец от бокала, но звук все еще тянулся, он повис в воздухе, как и их разговор. Граф отвел глаза от бокала и посмотрел на Брунетти:
— Нет, Гвидо, меня это тревожит, но не так, как тебя. Тебе удалось сохранить остатки оптимизма, даже занимаясь такой работой. Мне это не удалось. Ни в отношении себя самого, ни в отношении моего будущего, ни в отношении этой страны и ее будущего.
Он снова опустил глаза на бокал.
— Меня тревожит, что есть такие вещи, что мы отравляем себя и наше потомство, что мы всё знаем, но губим наше будущее, но я не верю, что есть хоть что-то — повторяю, хоть что-то, — что можно сделать, чтобы это предотвратить. Мы — нация эгоистов. Это наша слава, но это станет и нашей гибелью, потому что никого из нас нельзя заставить беспокоиться о таких абстрактных вещах, как «общее благо». Лучшие из нас могут хотя бы беспокоиться за своих близких, но как нация мы не способны на большее.
— Я не хочу этому верить, — произнес Брунетти.
— От твоего нежелания верить, — сказал граф с чуть ли не нежной улыбкой, — все это не становится менее верным, Гвидо.
— Ваша дочь тоже не верит, — добавил Брунетти.
— И каждый день благодарю за то Бога, — сказал граф тихим голосом. — Возможно, главное, чего я сумел достичь в жизни, — воспитал дочь, которая не разделяет моих убеждений.
Брунетти хотел отыскать в голосе графа иронию или сарказм, но нашел только горестную искренность.
— Вы говорите, что сделаете это, проследите, чтобы свалка была ликвидирована, но почему вы не можете сделать большего?
Граф снова посмотрел на зятя с той же улыбкой.
— Мне кажется, Гвидо, что за все эти годы мы с тобой разговариваем впервые. — Потом уже другим голосом добавил: — Потому что существует слишком много свалок и слишком много таких людей, как Гамберетто.
— Вы можете с ним как-нибудь справиться?
— Вот здесь я не могу ничего.
— Не можете или не хотите?
— В некоторых ситуациях, Гвидо, «не могу» и «не хочу» означает одно и то же.
— Это софистика, — бросил Брунетти.
Граф откровенно рассмеялся:
— Да неужели? В таком случае разреши мне сказать так: я предпочитаю не делать ничего, кроме того, что хочу сделать и о чем я тебе сказал.
— А почему? — спросил Брунетти.
— Потому что, — ответил граф, — потому что я не могу заставить себя заботиться ни о чем, кроме моей семьи. — По его тону Брунетти понял, что никаких других объяснений не получит.
— Могу я задать вам еще один вопрос? — спросил он.
— Да.
— Когда я позвонил вам и поинтересовался, можно ли мне поговорить с вами, вы спросили, не хочу ли я говорить о Вискарди. Почему это?
Граф взглянул на него с невольным удивлением, потом принялся рассматривать лодки на канале. Только после того, как проплыло несколько лодок, он ответил:
— У синьора Вискарди и у меня есть общие деловые интересы.
— Что это значит?
— Только то, что я сказал, — что у нас есть общие интересы.
— А могу я узнать, что это за интересы?
Граф посмотрел на него, прежде чем ответить:
— Гвидо, мои деловые интересы — это тема, которую я не обсуждаю ни с кем, если не считать тех, кто непосредственно имеет к ним отношение.
И прежде чем Брунетти успел возразить, граф добавил:
— Когда я умру, мой бизнес перейдет по наследству к твоей жене. — Здесь он замолчал, потом добавил: — И к тебе. Но до того я буду обсуждать его только с теми людьми, которые с ним связаны.
Брунетти хотелось спросить у графа, являются ли законными дела, связывающие его с синьором Вискарди, но он не знал, как спросить об этом, не оскорбив тестя. Больше того, Брунетти опасался, что он и сам уже не знает, что означает слово «законный».
— Вы можете рассказать мне что-нибудь о синьоре Вискарди?
Граф долго не отвечал.
— У него есть и другие деловые партнеры. Среди них много людей очень могущественных.
Брунетти уловил в словах графа предостережение, но при этом и некий намек.
— Мы только что говорили об одном из них?
Граф ничего не сказал.
— Мы только что говорили об одном из них? — повторил Брунетти.
Граф кивнул.
— Вы скажете мне, какие их связывают интересы?
— Я могу… я хочу сказать тебе только то, что тебе не следует интересоваться ни тем, ни другим.
— А если я решу заинтересоваться?
— Я бы предпочел, чтобы ты этого не делал.
Брунетти не удержался и сказал:
— А я бы предпочел, чтобы вы рассказали мне об их деловых отношениях.
— Значит, мы зашли в тупик, не так ли? — спросил граф голосом, неестественно легким, словно то была светская болтовня.
Но прежде чем Брунетти успел ответить, они услышали какой-то шум за спиной. Оба они обернулись и увидели входящую в комнату графиню. Она быстро подошла к Брунетти, высокие каблуки ее весело стучали по паркету. Мужчины встали.
