И почему он волочится за Нобби Ганн?
Веспасия очень огорчилась бы, если бы попала вечером в мюзик-холл «Лирик» и увидела, как Зенобия Ганн и Питер Крайслер сидят рядком в партере, хохочут над шутками комедийного актера, затаив дыхание наблюдают за жонглером, манипулирующим в воздухе тарелками, стонут от восхищения над замечательными трюками клоуна в желтом костюме и отстукивают такт, глядя на танцующих девушек.
Да, зрелище было умопомрачительным, и они от всей души наслаждались, часто обмениваясь взглядами, когда очередная острота забавляла их или, наоборот, ввергала в изумление. Политические каламбуры были злыми и рискованными.
А напоследок выступила ирландская певица. Это был гвоздь программы. Ее богатое, сочное сопрано заворожило публику. Она спела «Серебряные нити среди золотых», «Любовную песню бедуина», «Последний аккорд» Салливана, а затем, вызывая у присутствующих улыбки и слезы, – «Прощай» Тости[33].
Аудитория долго аплодировала ей, не отпуская. Наконец занавес упал, Нобби с Питером встали и вышли в теплый вечер, на шумную улицу, где зажигались газовые фонари, стучали копыта по булыжной мостовой, люди подзывали проезжающие кебы и ночной воздух ласково гладил лицо и был влажен, предвещая дождь.
Они шли молча. Все и так уже было понятно.
– Ничего, – сказал инспектор Телман, выпятив нижнюю губу. – По крайней мере, ничего обнадеживающего. – Он говорил о своем расследовании всего, что касалось Йена Хэзеуэя из Министерства по делам колоний. – Просто-напросто мирный, трезвый, пожилой книжный червь. Ничем особенно не выделяется из ряда обыкновенного. – Телман сел без приглашения напротив Питта. – Но все же не настолько обыкновенный, чтобы казаться совсем непримечательным. Это характер, со своими причудами и вкусами. Он любит дорогие сыры, например. И тратит на сыр столько, сколько я бы потратил на фунт мяса. Ненавидит рыбу и ни за что, ни за какие деньги не станет есть ее.
Томас, сидевший за столом спиной к свету, нахмурился.
– Покупает себе дешевые рубашки, – продолжал его коллега, – лишнего фартинга на них не истратит. Всегда спорит со своим портным, очень вежливо спорит, но умеет настоять на своем. – На его лице выразилось удивление. – Я сначала думал, что он трусоват и нерешителен, что это один из тех спокойных, тихих людей, которые не умеют за себя постоять, – глаза его округлились, – но я узнал, что если мистер Хэзеуэй захочет, он может быть человеком достаточно настойчивым. Всегда очень спокойный, очень вежливый, никогда и ни с кем не повышает голоса; однако есть в нем что-то такое, наверное, во взгляде, из-за чего портной никогда не спорит с ним больше минуты, а затем, пристально поглядев на него, вдруг отступает и только твердит: «Да, сэр, мистер Хэзеуэй», «Нет, сэр», «Конечно, нет», «Все, что пожелаете, сэр».
– Он занимает довольно высокую должность в Министерстве по делам колоний, – заметил Томас.
Телман коротко фыркнул, тем самым сполна выразив свое презрение:
– Я видел и не таких важных господ, которыми помыкали их портные! Нет, сэр, в нашем мистере Хэзеуэе побольше металла, чем кажется на первый взгляд.
Суперинтендант промолчал. Это было скорее впечатлением, оно ничего не доказывало и объяснялось тем, что Телман сначала принял Хэзеуэя за не очень активного человека.
– При этом он покупает очень хорошие носки и ночные рубашки, – продолжал свой рассказ инспектор. – Очень даже дорогие. И у него несколько шелковых галстуков.
– Экстравагантных?
Телман с сожалением покачал головой:
– Не в том смысле, какой вы имеете в виду. Он никогда не выходит за пределы своих средств. И даже, скорее, тратит меньше, чем может. Есть у него тихие радости. Время от времени он обедает в своем клубе или у друзей, вечерами гуляет по зеленой травке в парке.
– Есть ли у него приятельницы? – продолжил расспросы Питт.
Инспектор скорчил такую физиономию, что слов не требовалось.
– А что известно о его сыновьях? И есть ли у него еще родственники, братья, сестры?
– Сыновья его так же респектабельны, как и он сам, насколько я могу судить. Как бы то ни было, оба живут за границей, и ни от кого я не слышал о них худого слова. Насколько мне удалось выяснить, других родных у него нет. Но он точно не ездит к сыновьям и не переписывается с ними.
Томас откинулся на спинку кресла, подставив лицо под лучи солнечного света.
– А те друзья, с которыми он обедает раз в неделю, кто они? Они как-то связаны с Африкой или Германией? Или с финансами?
– Ничего подобного обнаружить не удалось.
Вид у Телмана был одновременно торжествующим и сердитым. Ему доставляло удовольствие озадачивать суперинтенданта новыми проблемами, но сильно не нравилось, что он пока не смог узнать ничего по-настоящему важного. Питта позабавила эта двойственность.
– Ну а ваше собственное мнение о нем? – спросил он, едва заметно улыбнувшись.
Инспектор как будто удивился. Очевидно, такого вопроса он не предвидел, и теперь ему пришлось спешно обдумывать ответ.
– Мне бы очень хотелось сказать, что внутри у него запрятано больше, чем видно снаружи. – Лицо Телмана приняло кислое выражение. – Но я думаю, что он просто самый обычный, лысый, маленький человек с обычной и очень скучной жизнью, в которой нет ничего таинственного. Таких, как он, в Лондоне десятки тысяч. У меня нет никаких оснований думать, что он шпион или вроде того; он именно то, чем кажется.
Томас уважал мнение своего коллеги. У Телмана были предрассудки, пристрастия и недовольства – как личные, так и коренящиеся в его социальном положении, – но нюх на преступления, на способность человека совершить его, у этого человека был обостренным, и ошибался он редко.
– Спасибо, – искренно ответил Питт, что заставило его собеседника отбросить настороженность. – Вы, наверное, правы.
Тем не менее суперинтендант не упустил возможность явиться в Министерство по делам колоний, чтобы побеседовать с Хэзеуэем и составить о нем личное представление. Было бы упущением не поговорить с ним, а в таком не ясном еще деле никаких упущений, даже мельчайших, Питт себе позволить не мог.
Кабинет Йена Хэзеуэя был поменьше, чем у Чэнселлора или Иеремии Торна, но тем не менее он выглядел величественно и был довольно комфортабельным. В нем, казалось, не было ничего нового: все вещи хорошего качества, на всем чувствуется налет времени. Дерево, которое полировали на протяжении нескольких поколений, сверкало, кожа поблескивала, на ковре виднелась слегка вытертая дорожка, ведущая от двери к письменному столу. Книги, стоящие на единственной полке, были переплетены в марокканскую кожу и сияли золотом названий.
У самого Хэзеуэя, сидевшего за письменным столом, вид был снисходительный и любезный. Он почти полностью облысел, если не считать коротких седых прядей над ушами, был чисто выбрит, имел несколько великоватый нос и светло-голубые круглые глаза. Вглядевшись в них пристальнее, можно было оценить в должной мере ясность его взгляда и ум.
– Доброе утро, суперинтендант, – сказал Йен спокойно. У него был прекрасный голос и отличная дикция. – Чем могу быть вам полезен? Пожалуйста, садитесь.
– Доброе утро, мистер Хэзеуэй.
Питт принял предложение и сел в кресло напротив письменного стола. Это кресло было удивительно удобным; казалось, оно обнимает человека, как только он в него опускается, и тем не менее оно было твердым во всех необходимых местах. При всей легкой манере общения Хэзеуэй был государственным служащим на довольно высокой должности и лишним временем не располагал.
– Это касается неприятной случайности с утечкой информации, – продолжал Томас. Ходить вокруг да около не следовало, его собеседник был слишком умен, чтобы сразу же не понять смысла проводимых разысканий.
Однако выражение его лица не изменилось.
– Я думал об этом, суперинтендант, но, к сожалению, не пришел ни к какому определенному выводу. – Он слегка улыбнулся. – О такой новости не забудешь. Вы говорили об этом во время нашей прошлой встречи с некоторой беззаботностью, но я-то знаю, что это ни в коем случае не пустячное дело. Не знаю точно, что это за материал и кому он был передан, но дело от этого принципиально не меняется. В следующий раз это может затронуть жизненные интересы Англии или ее благополучие. И конечно, мы не всегда способны распознать, кто наши враги. Сегодня мы числим их среди друзей, однако завтра…
Идея была неприятная. От нее веяло холодком, и светлый удобный кабинет Хэзеуэя, казалось, только усиливал это ощущение. Питт не знал, каких врагов Англии подразумевает Йен, в более узком смысле или в более общем. Вдруг в памяти у него всплыло лицо Артура Десмонда. Догадывался ли тот, сколько у него врагов? И как бы он удивился, если бы мог слышать некоторые свидетельские показания на заседании, рассматривавшем причины его смерти! Какие бы лица его неприятно удивили, какие показания?
