– На некоторое время, – уточнил он. И Иннокентий услышал в его голосе страх и усталость. И еще какие-то новые, умоляющие нотки.
– Конечно, я сейчас же заберу Машу с Натальей Сергеевной, – мгновенно согласился Кентий. И добавил: – Не волнуйтесь: у меня квартира – как сейф. Они тут будут в сравнительной безопасти.
– Вот именно что в сравнительной, – мрачно ответил на это Яковлев, но тут же добавил прочувствованно: – Спасибо.
– Не за что, – машинально произнес Иннокентий, но в глубине души засело занозой: какого черта этот «джинсовый» благодарит его за то, чтобы он позаботился о Маше Каравай? Он, Иннокентий, заботится о ней последние пятнадцать лет и без просьб со стороны третьих лиц! Но тут же себя одернул: Машке на самом деле повезло с хмурым боссом. Он, в сущности, отличный мужик и переживает за нее. И Иннокентий спустился бегом вниз к машине и тронулся, даже предварительно не отзвонившись, в сторону Машиного дома.
Когда Маша открыла ему дверь, он содрогнулся. Вдруг показалось, что она похудела – болезненной худобой, когда видны ключицы в горловине халата, локти становятся острыми, а лицо… Машино лицо осунулось, проступили еще явственней, будто возвышенности, скулы. И над ними – темные круги под глазами. А под ними – впавшие щеки. Волосы висели патлами вдоль лица, а глаза казались очень светлыми, будто из них ушел весь цвет, оставив снаружи лишь безжизненную стеклянную оболочку. Она молча посторонилась, чтобы пропустить его вовнутрь. Прошла вперед него, чуть подволакивая ноги, на кухню, села напротив света. И улыбнулась нехорошей улыбкой:
– Мама в больнице, – сказала она. – Ей стало плохо с сердцем. Ты, наверное, уже знаешь, что произошло?
Иннокентий кивнул и попытался взять ее руку в свои, но она отняла ее и стала сосредоточенно отрывать заусеницу на пальце. Та поддалась, захватив за собой изрядный кусок кожи. Маша даже не поморщилась, лишь слизнула кровь и снова улыбнулась ему все той же пустой, без выражения, улыбкой.
– Маша, – начал он мягко. – Тебе нельзя находиться в этом доме. Это слишком опасно. Еще можно было себя убедить, что смерть твоей подруги была случайностью…
– Ее звали Катя, – тихо поправила его Маша.
– Да, – согласился Иннокентий. – Но теперь понятно, что и Катя не была случайностью, и твой отчим попал в список жертв не без причины…
– Да, – закивала с готовностью Маша. – Дело во мне, это я во всем виновата.
– Что за глупости! Что ты себе…
– Нет, Кентий, нет! Это же ясно, – быстро заговорила Маша, а пальцы продолжали лихорадочно сдирать заусеницу уже рядом с другим ногтем. – И мама мне то же сказала!
Иннокентий перехватил ее руки, но чувствовал, как шевелятся в его ладони, пытаясь вырваться, как насекомые под землей, подушечки пальцев. Переспросил:
– Мама сказала?!
– Да, да, и мама! Если бы я не стала копаться в этом, никто бы ничего не понял! Я уверена! Может, он даже перестал бы убивать, ему бы было неинтересно. А теперь… теперь это стало так захватывающе! У него появилась публика, ему есть с кем играть, понимаешь? Как в лесу: не будешь же ты, как дурак, прятаться в одиночку? А сейчас по лесу ходят десятки не самых глупых людей и все кричат: «Аууу! Аууу!» А я – ближе всех. Со мной – еще увлекательней. И вокруг меня много грешников – вот что он мне хочет показать. Что я слепая! Иду по его следу, а того, что у меня под носом, – не замечаю!
– Маша, – Иннокентий еще сильней сжал ее руки. – Нам надо собираться: возьми самое необходимое, чтобы ты могла пожить у меня пару дней.
– Зачем, Кентий? Я уже маму собрала, теперь сама? Ты думаешь, он у тебя меня не найдет?
– У меня – безопасней, – упрямо сказал Иннокентий, встал и сам пошел в ее комнату, открыл шкаф. Маша стояла в дверях с неясной улыбкой.
– Кентий, – сказала она мягко, – ты так ничего и не понял. Не меня надо охранять, а тебя. Тебя, маму… Всех, кто имеет ко мне какое-либо отношение. Вы все сейчас рискуете.
Кентий, не поворачивая головы, доставал и складывал в пакет ее джинсы, какие-то свитера, любимые ею черные футболки. Маша вздохнула. Сказала чуть более живым голосом, в котором слышалась тень былой насмешливости:
– Ты и трусы мои тоже будешь собирать?
– Кстати, а где они лежат? – повернулся он к ней и улыбнулся. И она – слава богу – улыбнулась в ответ. Уже более естественной улыбкой.
Они вышли из квартиры десятью минутами позже с пакетом в руках, и Иннокентий сам запер дверь на все четыре оборота.
Андрей подумал, что никогда еще не видел перед собой такой красивой женщины. Не в современном понимании этого слова – когда часто некая непропорциональность придает лицу свой шарм, делая звезду экрана признанной красавицей. Нет. В ней было что-то от граций девятнадцатого века, от Натальи Гончаровой. Соразмерность черт складывалась в идеальную картину: нежный овал лица, большие голубые глаза, ровные темно-русые брови, тонкий нос, чистый лоб. Лицо завораживало, но Андрей с удивлением понял, что оно его не трогает. Было ли тут дело в том, что он был влюблен в Машу? Или просто подобное совершенство не внушает никаких иных желаний, кроме как желания им любоваться? Впрочем, что это он? Машин отчим, судя по тому, что сообщил ему, с соседкиных слов, Камышов, явно был обуреваем совсем другими чувствами.
– Анна Алексеевна, – начал он. – Почему вы вчера не пришли на встречу с Юрием Аркадьевичем?
Анна чуть приподняла ровные брови – мимика у нее была явно небогатой:
– Он отменил ее. По собственной инициативе.
– Он позвонил вам?
– Да. То есть нет. Позвонил его коллега из университета. И сказал, что у Юры… что Юрию Аркадьевичу нужно принимать дополнительный экзамен, что ли. И он не сможет прийти.
– Ему случалось раньше аннулировать ваши встречи?
Анна задумалась:
– Да, пару или тройку раз. Но он всегда это делал лично. Я не знала, что он доверяет своим коллегам настолько, чтобы дать мой номер телефона и посвятить в эту… сторону своей жизни. Меня это покоробило… Чуть-чуть.
– И как давно вы… встречались?
– Года два, – спокойно ответила она, отведя от лица блестящую прядь, и Андрей не мог не засмотреться: все-таки красота – страшная сила. – Я была его пациенткой. – Она слегка улыбнулась, обнажив идеальные зубы. – Он меня жалел.
И не успел Андрей удивиться такой характеристике отношений, как она, впервые посмотрев прямо ему в глаза, спросила:
– Может быть, вы все-таки скажете мне, что с ним случилось?
– Он… – Андрей прочистил горло, – погиб. Его убили вчера вечером. Мне очень жаль. – Андрей ожидал любой реакции: от прозрачных слез до глухих рыданий. Но «Гончарова» его удивила: лицо ее, недавно столь прекрасное в своей неподвижности, вдруг начало дергаться, будто в пляске святого Витта. Ломался и перекашивался рот, задрожали веки, подбородок задвигался вперед-назад, брови поползли наверх, смяв в гармошку только что бывший идеально гладким лоб. Выглядело это настолько фантасмагорически, что Андрей испугался, вскочил, чуть не опрокинув стул.
– Лекарство… – проговорила Кузнецова чужим, низким голосом сквозь стиснутые челюсти и показала рукой на кухонный шкафчик над обеденным столом. Андрей распахнул дверцы и сразу увидел его: флакон главенствовал на нижней полке. Со строгой надписью на этикетке: «Только по назначению врача». – Тридцать капель, – прохрипела Кузнецова, и он стал отсчитывать лекарство в стакан, предусмотрительно поставленный рядом. Казалось, секунды замерли, Андрей отключил периферийное зрение – только капли, постепенно набухающие и падающие в стакан: пятнадцать, шестнадцать! Не ошибиться и не смотреть на страшное лицо рядом.
Наконец он протянул ей лекарство, придержал, пока она, стуча зубами, выпила его содержимое и откинулась на спинку стула. Андрей отвернулся к окну: квартира у Кузнецовой была в тихом сквере, в старинном доме на три этажа. Сколько таких еще осталось в Москве? «Стоить должна дорого, – вдруг подумал он. – Интересно, кем она работает? Или просто удачливая супруга бандитообразного мильтона?»
– Простите, – раздался сзади спокойный голос. – Я это и предполагала. Должна была привыкнуть.
Андрей повернулся и вновь увидел перед собой безупречную красавицу.
– Все это было странно: и звонок, и что Юра отменил свидание не сам. Он знал, как нам важно встречаться хотя бы раз в неделю. Вы думаете, – она чуть склонила голову, – он был только моим любовником? – Она грустно усмехнулась: – Все не так просто. Он был еще и моим психотерапевтом. У вас есть сигареты? – Андрей кивнул и достал пачку из кармана. Кузнецова неловко затянулась. – Я вообще-то редко курю. Но после приступа, Юра сказал, можно. Успокаивает. Да. Меня привел в «Психею» мой муж. Он, знаете, не делал разницы между психологами, психотерапевтами или психиатрами. Для него все они были «психо». Ну, и я тоже. Так что нормально. Место дорогое, чистое. Не Канатчикова дача. Но Юра… Он очень быстро понял, что мне нужен уже не психолог, а совсем другой доктор. Он очень за меня боялся. Муж тоже очень боялся. – Она снова усмехнулась: – А я боялась мужа. В общем, Юра прописал мне лекарства и интенсивную терапию. А муж приревновал – думал, я хочу ходить в «Психею», только чтобы увидеть Юру. Впрочем, так оно и было – только Юра об этом не знал. Одним словом, муж запретил мне ходить в психологический центр под страхом Юриной смерти – своей я уже давно не боялась. Тогда Юра вызвался помогать мне не в центре, а в каком-нибудь другом месте. Думаю, поначалу он даже и не предполагал, как все обернется.
