— Мне кажется, это неизбежно, Оленька, — пробормотал Лаврушин. — Это нужно сделать, это вынужденная мера, иначе все просто теряет смысл…
Смертельно побледнел Шорохов. Действительно, одно дело — участвовать в убийстве одного или двух человек, и совсем другое — хладнокровно перестрелять шестерых. Но у них действительно нет другого выхода, и технически — нет препятствий. В обойме еще одиннадцать патронов…
— Вам придется доплатить, Ольга Андреевна… — пробормотал сведенными судорогой губами Шорохов.
— Доплатим, Сергей Викторович, — проглотил слюну Лаврушин.
— Троекратно…
— Хорошо…
Прогремел выстрел. Шорохов схватился за простреленную руку, выронил пистолет. Но быстро нагнулся, схватил его левой рукой. Второй выстрел встряхнул предрассветное пространство. Матрос рухнул навзничь — пуля угодила в сердце. Умер со сжатыми от боли зубами. Кровь хлынула из раны, залила куртку.
Закричал от страха Иван Максимович, подпрыгнул… и повалился — третья пуля угодила ему в голову. Ольга Андреевна медленно повернулась, зачарованно уставилась на мертвого мужа, под затылком у которого расползалась бурая лужа. Ее лицо сморщилось, изменилось до неузнаваемости, сделалось жалобным, вызывающим бездну сострадания. Не веря своим глазам, она уставилась вопросительно на Турецкого, как бы требуя подтверждения визуально полученной информации. Турецкий сочувственно пожал плечами, дескать, мне очень жаль, Ольга Андреевна, так хотелось, чтобы у вас все получилось…
Стрелок уже выбирался из-за ближайшей скалы. Манцевича сильно знобило, его можно было выжимать, плечо пиджака разорвано, глубокая царапина тянулась от виска до края рта, но пистолет с укороченным стволом в руке не дрожал. Он подошел, не опуская ствола. Люди потрясенно молчали. Ольга Андреевна приподнялась, ожидая выстрела. Но Манцевич не спешил нажимать на спусковой крючок. Ольга Андреевна облизнула пересохшие губы, обняла себя за плечи, попятилась. Она смотрела в дырочку ствола, как кролик на удава. Повернулась, стала выбираться из ямы, озираясь. Она тяжело дышала, шмыгала носом, слезы катились из глаз. Она не видела, что перед ней распахивается бездна — расщелина гораздо глубже, чем та, в которую угодил Глотов. Она отступала, а Манцевич шел за ней, не опуская пистолета. Наступил на руку Роберу — француз завизжал от боли, отдернул руку, стал зачем-то дуть на нее. Прошел мимо Турецкого, даже не покосился. Ольга Андреевна едва не оступилась — обнаружила провал, когда нога скользнула в пустоту. Посыпались камни, она упала на колено, удержалась. Манцевич картинно взвел курок.
— Может, не стоит, Альберт? — Турецкий покосился на «Беретту» у ног Шорохова.
— Хорошо, не буду, — подумав, согласился Манцевич, поиграл пистолетом и отвел ствол. С точки зрения Уголовного кодекса поступок был безупречен.
— Ольга Андреевна, прошу вас, спускайтесь, — предложил Турецкий. — Альберт не будет стрелять.
— Вы получите в районе двадцатки и умрете в тюрьме, — хмыкнул Манцевич.
Этот тип обладал иезуитской проницательностью. Он знал, что сейчас произойдет. Ольга Андреевна медленно распрямила спину, подняла голову, тяжело вздохнула, посмотрела на небо. Глаза ее закрылись, она шагнула назад, не оборачиваясь…
Манцевич опасливо приблизился к обрыву, посмотрел вниз. Турецкий тоже подошел. Изломанное тело лежало на дне расщелины, как тряпичная кукла. Вытекала кровь из разбитого черепа. Она не шевелилась. «Ну что ж, возможно, лучший выход для нее, — подумал Турецкий. — На что она еще могла рассчитывать в этой жизни?»
— Вы тоже склонны к драматическим эффектам, Альберт, — пробормотал Турецкий. — Дождались критического момента и уж тогда появились на сцене. Держу пари, вы давно уже томились за той скалой и получали удовольствие от услышанного.
— Возможно, — кивнул Манцевич. — Надеюсь, вы не в обиде, что заставил вас поволноваться?
— Вы слышали все? И знаете, что погибли ваш шеф и Глотов?
— Я все знаю… — он повернулся к Турецкому, водрузил на него исполненный сомнений взгляд.
— Вам не отказало чувство самосохранения, — усмехнулся Турецкий, — в отличие от всех нас. Не собираюсь упрекать вас в малодушии. После смерти Салима и первого покушения на Голицына вас охватила паника. Вы не смогли разобраться в ситуации. Вы не знали, на кого обрушится следующий удар. Но дар предвидения работал аккуратно — в предчувствии дальнейших событий вы скромно удалились со сцены. Решили отсидеться. На каждом судне должны иметься потайные уголки. О таковых может не знать даже владелец судна, не знают наемные матросы, но знаете вы — человек, ведущий дела своего могущественного шефа. В подобных закутках, недоступных для таможенников, перевозят наркотики, оружие, рабов, другой деликатный груз. Я сразу должен был догадаться, что на «Антигоне» имеется нечто подобное.
— Не припомню, чтобы мы перевозили наркотики, оружие и рабов, но парочка таких мест в наличии имелась, — Манцевич тщательно подбирал слова. — Одно из укрытий — за силовой установкой в машинном отделении. Другое — будете удивлены — соседствует с кают-компанией. Вход в него сразу за баром, рельефный рисунок настенного покрытия вуалирует контур двери. Внутри имеется кушетка, и прекрасно слышно все, что происходит в кают-компании.
— Вы уходили с судна последним — когда оно уже практически затонуло. Вы хороший пловец.
— Научили, — Манцевич усмехнулся. — Я видел, как вы гнались за Глотовым. Все понятно было — я успел после вас посетить апартаменты Игоря Максимовича. Я видел, как вы вышли из скал и брели к шлюпке. Судя по вашей осанке, Глотов не ушел от ответственности. Проследить за вами не составило труда…
— И что теперь?
Манцевич раздраженно поморщился. Поиск ответа на этот вопрос не давал ему покоя.
— Ничего, — натужно выдавил он. — Вернее, то, что и должно быть. Не собираюсь способствовать утаиванию всех этих смертей. Надеюсь… — он замялся, — последний инцидент понят всеми присутствующими верно?
— Без вариантов, — решительно кивнул Турецкий. — Как бы я ни относился к вам лично, потопить вас, Манцевич, не дам. Все видели, как вы предотвратили массовую бойню. Шорохов собрался стрелять. Лаврушин хотел схватить его пистолет, но не успел. Ольга Андреевна покончила с собой, у нас просто не было возможности ей помешать.
— Хорошо… держите, — Манцевич извлек из кармана сложенный вчетверо целлофановый пакет, развернул, покопался в документах, извлек визитную карточку, на которой значился только номер телефона. — Будет нужда, свяжетесь со мной по этому номеру. Если будет… крайняя нужда.
Неудержимо светало. Люди выбирались из оцепенения, начинали шевелиться. Молчаливые, нелюдимые, похожие на призраков. Первой захромала из низины Николь. Остальные потянулись за ней…
В пятом часу утра измученные пассажиры «Антигоны» вышли из каменного лабиринта. За цепочкой кустов в утренней серости поблескивала разделительная полоса федерального шоссе. Проехала одинокая машина, посверкивая фарами. Робер и Николь побрели, обнявшись, по направлению к Сочи. Ни «спасибо», ни «до свидания». Ирина Сергеевна села на росистую траву, закрыла лицо руками, заплакала.
— Спасибо, Альберт, — пробурчал взопревший Феликс. — Поживем еще немного, стало быть. И вам, Турецкий, спасибо, — он пожал Турецкому руку. — Не знаю, за что, но спасибо. Надеюсь, больше не увидимся, — он махнул расстроено рукой и побрел по проторенной французами дорожке, подволакивая подвернутую ногу.
— Феликс, подождите… — Герда засеменила за ним, волоча на лямке сумку.
Манцевич помялся в нерешительности, подошел к Ирине Сергеевне, пристроился рядом с ней, начал что-то тихо ей говорить. Меньше всего волновало Турецкого, что будет дальше с этими людьми. Он побрел в обратную сторону — лишь бы не видеть их больше…
Он брел по обочине, чувствуя, как холод добирается, наконец, до организма. Хлюпало в ботинках — он снял их. Пошел босиком, помахивая обувкой. Проехала машина — он проголосовал ботинками, она не остановилась. Проехала еще одна — с тем же успехом.
Вскоре он выбрался к автозаправке, посидел у колонки, дождался, пока из чрева кукольного домика появится зевающий служитель в комбинезоне.
— Вас заправить? — простодушно спросил он.
— Я похож на человека, которому требуется горючее? — удивился Турецкий, доставая из кармана неведомо каким чудом уцелевшую мокрую пятидесятирублевку. — Держи, приятель. Дай позвонить.
— Ну, на, — парень сунул ему телефон, подозрительно осмотрел «казначейский билет», понюхал его зачем-то, недоуменно пожал плечами. Ирина отозвалась после третьего гудка. Она хотела казаться спокойной, но голос жены подрагивал от волнения.
— Это я, Ириша, — он справился с волнением.
