– Понял, – голос Лихно звучал спокойно. – Дополнить картину нечем. Я тоже вижу Аносова и его спутника. В доме внешних изменений не наблюдается. Внутренние ставни в окнах закрыты. На крыше дома и соседних строений людей нет. На дворе тоже никого не видно. Не волнуйся, Алексей. Мы страхуем вас от любых неожиданностей. Прием.
– У меня все, до связи.
Куприн опустил рацию в карман и поднялся. Он стоял возле камня и наблюдал, как медленно, словно нехотя, приближаются Аносов и его бородатый спутник. Если на глазок, до них метров сто с небольшим. Пускай подойдут на расстояние ближнего боя, где цель легко срезать из пистолета. Если со стороны дома все же начнется стрельба, Куприн успеет спрятать чемодан и рюкзак с деньгами за камнем.
– Эй, Коля, – сказал он, – встань и махни отцу рукой. Ему будет приятно.
Коля поднялся и пару раз взмахнул ладонью. Куприна охватило какое-то странное волнение. Срок жизни, который Создатель отмерил этому маленькому существу, подходил к концу.
Перед самым выходом из лагеря Лихно в приватном разговоре сказал как бы между делом, что мальчик должен умереть раньше отца. Точнее, Аносов должен видеть агонию и кончину своего отпрыска. Он помолчал и добавил, обращаясь к Куприну:
– Ну, в упор ты не промахнешься. Один выстрел по ногам. Сделаешь паузу. Еще раз по ногам. Потом в живот или в бок. Пуля должна пройти по касательной, чтобы не кончить пацана сразу. Тогда и крови будет много. Обилие крови производит впечатление. Щенок должен прожить хотя бы пару минут. А потом в голову…
– Меня в детей стрелять не учили, – ответил Куприн, опустив глаза.
Лихно эти слова позабавили.
– Некоторым наукам, друг мой, нас не учат, мы постигаем их сами. Сами, и только сами. Кстати, при разделе денег и других ценностей я учту ваше особо трогательное отношение к детям. Этот высокий гуманизм, достойный подражания. Учту обязательно… Так что мы будем делать с этой проблемой? Ну, с ребенком?
Он вопросительно посмотрел на Артема, и тот молча кивнул, мол, об этом даже не волнуйтесь, я не чистоплюй.
Два путника сблизились на расстояние пятидесяти метров. Для тренированного стрелка это не дистанция, и можно уже начинать. Но Куприн все стоял возле камня, подставляя лицо ветру, вдруг подувшему с гор и приятно холодившему кожу. В нескольких шагах от Куприна стоял Артем. Он поглядывал на старшего по группе, дожидаясь команды, но Куприн молчал, будто потерял дар речи. Он завел руку за спину, вытащил из-под ремня пистолет и выключил предохранитель.
– Ну, что? – терявший терпение Артем начал нервничать.
– Еще подпустим, – не шевеля губами прошептал Куприн, – чуть ближе.
– Ну? – процедил сквозь зубы Артем.
Он больше не хотел ждать приказаний, решив, что в критическую минуту Куприн наложил в штаны. Его самого впору пристрелить, чтобы не путался под ногами и не портил воздух.
Куприн подумал, что до цели метров тридцать или того меньше. Пора начинать. Он открыл рот, чтобы дать приказание, выдавил из себя какой-то мычащий звук и почувствовал во рту такую сухость, что едва ли мог пошевелить языком. Обернулся назад, и его взгляд встретился с презрительным взглядом Артема. Тот шагнул вперед, одной рукой схватил Колю за шиворот курточки, другой выдернул из-за пояса автоматический пистолет и медленно опустил ствол вниз, словно решая, в какую ногу мальчишки удобнее стрелять.
Куприн увидел, как Аносов бросил чемодан, что-то прокричал и побежал вперед, к сыну. Бородатый мужик остановился, сбрасывая с плеч лямки рюкзака, и готов был побежать следом. Куприн не услышал выстрела, только увидел, как на груди Артема появилось темное отверстие. Он пошатнулся и выпустил мальчишку. Вторая пуля попала Артему в голову.
Куприн не слышал и второго хлопка, он не понял, откуда прилетели пули, сразившие Артема, лишь подумал, что на равнине винтовочный выстрел слышен за километр. Значит, стреляет специалист. Сотник, кто же еще…
Он вышел из ступора, вскинул руку с пистолетом и, трижды нажав на спусковой крючок, пустил все три пули в живот. Мужик споткнулся на бегу, полетел лицом на землю, а мальчик встал на колени, прикрыл голову ладонями и громко заплакал.
Куприн снова не услышал выстрела. Пуля вошла под правое ребро, ударила, обожгла. Его отбросило к камню, пистолет вывалился из разжавшихся пальцев. Ветер налетел, бросив в лицо горсть пыли, слезы навернулись на глаза. Он сел на горячую землю. Еще не было слабости, голова оставалась ясной, и боли не было, только жжение в боку. Его фиалковые глаза сделались темными, словно южная ночь.
И тут вторая пуля ударила в середину груди. Куприн хотел что-то сказать, но почувствовал, что захлебывается горячей кровью, которая хлещет из горла.
Аносов добежал до сына так быстро, как только мог. Мальчик сидел на земле и закрывал глаза ладонями. Он не хотел видеть перекошенного от боли окровавленного лица Куприна, уже не дышавшего. Не хотел видеть другого мужчину, неподвижно лежавшего на песке. Мальчик решился открыть один глаз и посмотреть, что изменилось вокруг, но тут к нему подбежал Игорь Аносов и тоже упал на колени. Взял в ладони лицо мальчика, согнулся и поцеловал его в мокрые от слез щеки.
– Коленька… Сыночек… Дорогой мой…
За последнюю неделю, с того самого дня, когда он точно узнал, что обнимет Колю, Аносов не раз представлял себе сцену встречи с сыном. Бессонной ночью он, дожидаясь рассвета, думал о том, что скажет Коле, о чем спросит… Но сейчас все слова пропали, будто у Аносова отшибло память. Он гладил ребенка по голове, по худым плечам, по мокрым щекам. Он хотел вытереть детские слезы, но только размазывал по лицу пыль и грязь.
Аносов понимал, что сейчас и сам плачет. Понимал, что должен увести ребенка из этого опасного места. Понимал, что должен казаться сыну сильным и мужественным, но не мог сдержать слез, не мог подняться, будто ноги отнялись. Он заглядывал мальчику в глаза и говорил себе, что у покойной матери Коли глаза были точно такие же, светло-зеленые, миндалевидные. И ресницы длинные. Еще он подумал, что для руки, ампутированной чуть выше локтя, наверняка можно заказать такой протез… Такой… от настоящей руки не отличишь. Аносов задрал рукав курточки, глянул на неровные грубые швы, оставленные на детском теле, и заплакал еще сильнее.
– Коленька, мальчик мой, – повторял Аносов, – родной мой. Господи, я не верю… Сейчас мы пойдем домой. Сейчас пойдем. Дай мне немного посидеть, а то сердце лопнет.
– Сиди, папа, – сказал Коля. – Отдохни. Теперь куда торопиться?
Эти первые слова, сказанные сыном, вдруг успокоили душевную боль. Аносов подумал, что они с сыном встретились и теперь никогда не расстанутся. Это, в конце концов, самое главное. Все остальное – пустяки.
Лихно устроился в крайнем доме с восточной стороны поселка. Отсюда, через крохотное окошко, все пространство до большого камня просматривается прекрасно. Через армейский бинокль, установленный на штативе, Лихно во всех деталях видел сцену перестрелки и подумал, что оба бойца замешкались в самый последний решающий момент. Куприн опытный человек, исполнительный офицер, а как дошло до дела, повел себя хуже бабы. А Сотник из снайперской винтовки положил двух бывших офицеров, словно охотник пару жирных гусей. В том, что стрелял именно Сотник, сомнений не было. Другого хорошего стрелка поблизости нет.
– Что же делать, мать вашу? – прошептал Лихно. – Этот урка скоро и меня пристрелит.
Он нервно постукивал костяшками пальцев по стене, припав глазами к окулярам. Наблюдал, как Аносов, забыв самые простые правила осторожности, стоит на коленях и разговаривает со своим отпрыском. Словно нарочно подставляется под пулю. Лихно поманил пальцем молодого бойца, ожидающего команды, и приказал:
– Свяжи меня со снайпером.
Парнишка протянул Лихно ожившую коротковолновую рацию.
– Я Волна-один. Видишь цель?
– Так точно. Расстояние тысяча двести девять метров. Могу срезать его аккуратно, одним выстрелом.
– Нельзя ли, голубчик, чтобы сначала мальчишку, – спросил Лихно, – а этого олуха вторым номером? Ну, чуть погодя… Когда он поплачет над телом сына? Прием.
– Я Волна-два, никак нельзя, – ответил снайпер. – Как видите, он стоит на коленях, спиной к нам, и закрывает собой мальчишку. Так закрывает, что я его почти не вижу. Будем ждать, когда они переместятся? Или…
Лихно хотел матерно выругаться, но сказал:
– Ждать некогда. Положи Аносова так, чтобы тот упал и придавил своего ублюдка. Хорошо придавил. Чтобы мальчишка не выбрался из-под мертвого тела. Приказ ясен? Тогда выполнять. Нам еще с Сотником придется повозиться. Прием.
– Волна-два, приказ ясен.
Лихно снова шагнул к треноге с биноклем. Он увидел фигуру Аносова, влажная от пота рубаха прилипла к спине. Короткий, как хлопок в ладоши, выстрел, и пуля вошла чуть ниже шеи, разорвав позвоночник надвое. Аносов, не договорив, повалился на ребенка и, придавив его, прижал к земле.
