Тем не менее в Ренни верила настоящая, серьезная телекомпания – достаточно верила, чтобы устроить ему бенефис. Хотя, если подумать, они и Роберта на главную роль взяли… а с другой стороны, взяли и Джекки. В общем, я расценил шансы как пятьдесят на пятьдесят. И как знать? Все может быть. Возможно, он сумеет рассмешить даже меня. Я, конечно, сильно сомневаюсь в этом, но случались вещи и куда как более странные – и со мной в том числе. Например, то, что я женат, имею детей и все считают меня классным.
Из динамиков грянула бравурная музыка, на сцену вышел какой-то жизнерадостный молодой человек и снял микрофон со штатива.
– Эге-е-еей, МАЙАМИ! – проревел он голосом счастливой пароходной сирены, и по какой-то непонятной мне причине зал отозвался радостными воплями.
Некоторое время он рассказывал нам, что именно сегодня будут снимать, то есть то, что я знал и так, потом попросил нас вырубить свои мобильники, не снимать со вспышкой и не забывать смеяться. Он сказал еще одну или две шутки, которым, наверное, полагалось быть смешными, и наконец, проорав «Оооо-КЕЙ! Наслаждайтесь концертом!», повесил микрофон обратно на штатив и под общие аплодисменты ушел за кулисы.
Секундой спустя погас свет, шум зрительного зала понизился до приглушенного шепота, и конферансье объявил:
– Леди и джентльмены, мистер РЕННИ… БОДРО!
Ренни позволил аплодисментам стать громче, и еще громче, и еще немножко – до тех пор, пока зрители не повскакивали на ноги, заревели и затопали ногами так, что старый театр весь затрясся. Дождавшись этого, он сделал три шага по сцене и снова остановился, глядя на публику с нескрываемым отвращением. Крики сделались громче; Ренни покачал головой и подошел к микрофону. В зале засмеялись, и смех постепенно сделался таким же громким, как и приветственные вопли. Ренни снял микрофон со штатива, но молчал, глядя на зрителей.
Смех и крики сделались громче; Ренни продолжал хмуриться. В то самое мгновение, когда шум в зале начал стихать, Ренни наконец заговорил.
– Что это, мать вашу, с вами не так, ребята?
Зал опять разразился счастливым шумом.
Ренни снова выждал абсолютно нужного мгновения.
– А я вам скажу, что не так. Вы все болваны.
Странное дело, вместо того чтобы обидеться, зал радостно заржал. Похоже, это здорово разозлило Ренни.
– Я это серьезно! – заорал он, и смех сделался даже громче и звучал до тех пор, пока комик не поднял руку, призывая всех к тишине. Даже так ему пришлось ждать, когда шум немного утихнет. – Сядьте же, мать вашу!
Я испытал небольшое потрясение, обнаружив, что стою вместе со всеми остальными, и сел обратно. Все остальные тоже. Ренни подождал, когда в зале установится тишина, а потом заговорил. Он упомянул пилотную серию, которую мы снимали, представил Роберта, а потом Джекки, и когда она поднялась, чтобы раскланяться в ответ на аплодисменты, я увидел, как Дебора шарит по залу настороженным взглядом профессионального телохранителя. Тут я вспомнил, что и мне положено охранять Джекки, поэтому оглянулся и сделал вид, что тоже высматриваю потенциальную угрозу. Ничего такого я, разумеется, не увидел. Джекки благополучно села обратно, а Ренни достал из кармана мятый листок бумаги, хмуро уставился в него и снова поднял взгляд.
– Мне тут написали, что я должен сказать спасибо копам города Майами. – Он покачал головой. – Нет, представляете? Чтобы Я – говорил спасибо копам? Но компания сказала – надо, а она платит за все это дерьмо, так что – спасибо, копы. – Он снова заглянул в свою мятую бумажку. – Эй, капитан Мэтьюз, вы здесь?
Капитан встал с мужественной улыбкой на лице и помахал рукой. Ему вежливо поаплодировали.
– Эй, капитан, я только спросил, здесь ли вы. Я не просил вас вставать и красть у меня гребаную славу! – Тут Ренни в первый раз улыбнулся. – Надо же, а ведь правда: в первый раз я могу сказать фак полицейскому, к тому же целому капитану. Эй, капитан Мэтьюз! Фак, фак, фак, фак, факфакфакфак!
Ренни дождался, пока смех стихнет, и заговорил о Майами, уличном движении в Майами, еде в Майами, разных здешних людях – и каждый раз, когда в ответ на его циничные наблюдения зал разражался хохотом, он выжидал паузу, злобно смотрел на публику и кричал: «Я это серьезно!» Судя по всему, это была его фирменная фишка, словечко, которым он прославился, – ну вроде как «Извините!» у Стива Мартина, и каждый раз, когда он повторял это, половина зала нараспев повторяла: «Я это серьезно!» вместе с ним.
И ведь он действительно говорил серьезно; просто выходило это у него довольно забавно. Ренни говорил о серьезных вещах и заставлял всех посмотреть на них под новым углом, причем делал это вызывающе и одновременно смешно.
Он набросился на политику, как изголодавшийся волк, увидевший кусок мяса, а потом перешел к образованию.
– Вот вы урезали финансирование общих школ. Потырили, можно сказать, эти деньги, чтобы дать образование вашим собственным чертовым деткам, – и еще жалуетесь потом, что все врачи из Индии? Или посмотрите на американского врача, который окончил вашу среднюю школу: этот гребаный тупица, поди, уверен, что Моби Дик – это такое инфекционное заболевание!
А потом вы говорите: эй! Ладно, мы все исправим со школами – с помощью лотереи! Чтоб все деньги от нее пошли на общие школы! Тут, конечно, за дело берутся лоббисты, и кое-какие деньги вроде бы идут на школы. Но нет, тут в дело вмешиваются политики, и – вот те на! – теперь на школы идет только часть прибыли. А теперь подумайте, что вы сделали: это уже не просто вопрос финансирования – вы всю нашу систему начального образования превратили в лотерею. А знаете, как устроена лотерея, а? Кто-то один на миллион выигрывает, и он весь такой в белом, а все остальные как были в дерьме, так и остались.
Я это серьезно!
А кто, скажите на милость, все эти обладатели проигравших билетов? Ага, вот именно, это черные. Все то же дерьмо. Вот вы все думаете: ах, все теперь поменялось, потому как мы выбрали черного президента. И я вам скажу – все равно жить черным в Америке ненамного лучше, чем в аду. Особенно мне, потому как я терпеть не могу этот гребаный баскетбол!
Но все могло быть еще хуже, – продолжал Ренни, дождавшись, пока стихнет смех. – Я мог оказаться геем, – он уставился в зал. – Поднимите руки – много ли пидоров собралось здесь сегодня?
Хотите верьте, хотите нет, но несколько поднятых рук в зале я увидел. Ренни, однако, покачал головой.
– Ну же, ребята, я точно знаю, что вас здесь гораздо больше: я видел ваши ботинки. – Он тряхнул головой и снова подождал, пока в зале перестанут смеяться. – Ну да, жизнь сейчас у геев – отстой… Я хочу сказать, вы все, остальные, дайте им передышку, ладно? Вам это кажется противным, и ладно: никто же вас не заставляет смотреть. Нет, правда, какое вам на хрен дело, кто кого трахает? А если кто-то с кем-то трахается достаточно долго, они, само собой, хотят пожениться, и какое вам до этого гребаное дело? – Он изобразил серьезное лицо и произнес елейным голосом: «Но, Ренни, как же Библия?» – Ренни фыркнул и тряхнул головой. – Да, есть в Библии и это дерьмо. Сам читал. Вы все, мазафаки, внимательно читали Библию? Сильно сомневаюсь. Ну а я читал. Да, говорится об этом в Библии. Черным по белому, там же, где сказано, что нельзя носить круглую прическу и есть креветки. Вот я смотрю сейчас в зал и вижу там, у вас, несколько гребаных круглых причесок. И скажите, кто из вас, тех, кто не любит пидоров, ест креветки? Короче, если вы считаете, что Господь Бог велел вам чморить геев, отказывайтесь уж тогда и от коктейлей с креветками… Я это серьезно!
– Пидор! – проревел громкий голос всего в паре рядов от нас. Ренни посмотрел на кричавшего и улыбнулся.
– Ну не прелесть? Видите, что бывает, когда пиво наливают человеку с маленьким стручком?
Публика заржала, но кричавшего это не успокоило.
– Это ты – ПИДОР! – заорал он еще громче.
Ренни улыбнулся еще шире.
– А если ты и правда считаешь, что я пидор, отсоси-ка у меня. Если мне понравится – блин, значит, ты прав. А если нет – ну, утешься, что хоть чем-то полезным занимался.
Зал наградил комика овацией, кричавший как-то съежился у себя на месте, а Ренни продолжал. И кажется, в этом обмене репликами не было ничего особенного: наверное, такие штуки случаются каждый раз, когда комик выступает перед большой аудиторией. Однако мне он запомнился, хотя и по совсем другой причине.
Потому что когда Ренни искал кричавшего и взгляд его скользнул по мне, волосы у меня на загривке стали дыбом, и глубоко в подземельях Цитадели Декстера зазвенел тревожный колокол, а проснувшийся Попутчик предостерегающе зашипел.
А когда Ренни высмотрел-таки обидчика и сокрушил его, я увидел-таки в его глазах Тварь – ту, которую, мне казалось, я видел уже раньше, но не был в этом уверен. Теперь же у меня не осталось ни малейших сомнений. И, перекрывая шум толпы, до меня донесся рев огромной Темной Твари, реявшей торжествующе в глубоких тенях за улыбкой Ренни. И на моих глазах она распрямилась во всю свою призрачную длину и потянулась длинными острыми когтями к обидчику, больше не прячась от мира. И хотя никто другой ее, похоже, не заметил, я-то увидел и понял, кто она такая.
