«Посетите психолога. Прочтите отчеты опросов населения. Народ перепуган в целом по стране до желания удрать любым путем за границу, а в Москве в частности, до исступления погромов и мести. Поэтому работникам всех отделов, а особенно отделу аналитических разработок, предписано посетить психолога. Снайперам второй и третьей категории, фактурщикам и криминалистам-патологоанатомам отчитаться о посещении и предоставить выписку».
В два часа сорок минут ночи пиликнул телефон, вырвав Еву из беспокойного сна.
– Запиши номер, – сказал в трубку голос Карпелова, – перезвони из автомата.
– Иди ты к черту! Какой еще автомат?!
– У тебя есть у метро. Не ори.
– Минутку. Мне надо будет работать?
– Разве что по специальности, – Карпелов хмыкнул.
Ева массирует живот, делает несколько упражнений на ковре, но лениво, стараясь не напрягать еще сонный организм. Она натягивает шерстяное тонкое белье и комбинезон. «Аптечка первой помощи» – дорожная сумка – всегда наготове. Подумав, она берет еще и личное оружие, надевает наплечную кобуру, потом обтягивающую черную шапочку, ветровку и кроссовки. У дверей квартиры достает пистолет, а потом минуты три стоит, прислушиваясь, когда замок щелкнет за спиной. Внизу, на лестнице спуска в подвал, четвертый день живет бомж. Ева бесшумно спускается по ступенькам, обходит лифты и заглядывает вниз. Бомж спит у батареи, завернувшись в одеяло, из темного кокона торчат подошвы кед. Ева задерживает дыхание, и натужный хрип старика медленно отсчитывает время, словно старые часы скрипят изношенным организмом, угрожая вот-вот остановиться.
Улицы пусты, но у метро дежурит наряд. Два здоровяка в пятнистой форме с автоматами долго изучают удостоверение Евы и отпускают ее почти с сожалением: сумка притягивает взгляды. У них строжайшее предписание проверять ночью все крупные предметы, переносимые гражданами, но в удостоверении этой женщины штамп неприкосновенности.
– Говори, – Ева старается не прижимать трубку к щеке.
– Надо подъехать минут на тридцать-сорок. Назови какое хочешь оружие, – Карпелова плохо слышно.
– Свое, – отвечает Ева.
– Это понятно, только работа трудная. Расстояние.
– Ты что, нашел в Москве открытое место больше, чем на километр?
– Уважаю, – Карпелов почти отдает честь по телефону: открытое место и на километр, это значит, Ева все поняла и прихватила с собой снайперскую винтовку. – Заверни за метро. Третья машина от киоска, старый «Москвич» серого цвета, ключи в зажигании. Забери меня на повороте с Таганки на Рогожский.
У машины Ева достает сканер и краем глаза видит, что два здоровяка с удовольствием наблюдают за ее действиями. Машина чистая, она заводит мотор и делает им на прощание ручкой.
– А я бы все-таки заглянул в эту сумку, – с сожалением говорит один, провожая взглядом огни машины на пустой улице.
– А я бы пощупал, что у нее под мышкой, – вздыхает другой.
– Набирай номер справки. Курганова Е. Н. Номер машины запомнил?
– А как же. Я и глазищи запомнил. Такие синие… твою мать! – Здоровяк огляделся, вздохнул и объяснил свое возмущение: – Не люблю баб на войне.
– Не люблю безобъяснительных прогулок, – заявила Ева ввалившемуся на заднее сиденье Карпелову.
– Тут недалеко проехать, минут семь. Все сама и увидишь.
Семь минут едут молча. Ева разглядывает в зеркальце усталое усатое лицо Карпелова. Второй месяц он дежурит в спецнарядах МВД, второй месяц в Москве количество уголовных преступлений сведено до фантастического минимума: вчера милиционеры его отдела пили «за сутки без трупака», а идиот, повесившийся в своем туалете и чуть было не испоганивший им этот праздник, конечно, не в счет. Москва затаилась и ждет смертей повальных, массовых.
– Приехали.
Ева, прищурившись после затемненных улиц, всматривается в яркие огни оцепления. Около десятка «Скорых», милицейские мигалки, кран «спасателей» и черный дым над огромной необозримой воронкой. К ним подбегает пожилой мужчина в синей униформе, стучит по окну грязными руками и требует шприцы. Ева достает из «бардачка» аптечку, он разочарован, ругается матом, но аптечку берет. Ева выходит медленно, Карпелов вылезает, сопя, они молча оглядывают ряд тел, закрытых полиэтиленом и брезентом – большие и маленькие, на мокрой холодной земле.
– Не трогай! – кричит Ева, когда Карпелов приподнимает мокрую тряпку над самой маленькой кучкой. – Мы опоздали? – спрашивает она в машине.
– В какой-то мере да, – вздыхает Карпелов. – Смотри бумаги. Меня они убедили.
– Это был ребенок? – Ева протянула руку за пакетом, не поворачиваясь, и посмотрела на Карпелова в зеркало.
– Голова мужчины. Десять минут тебе, не больше, на ознакомление.
Сначала Ева ничего не понимает. Отчеты участкового милиционера, постановление суда о прекращении дела, номер и марка машины, адреса квартир, копия удостоверения помощника депутата Госдумы, фотографии, фотографии…
– Скажи сам, – она нервно отбрасывает от себя фотографии.
– Это один из десяти корректировщиков по взрывам в Москве. Пристрели собаку, я тебя очень прошу. Можешь задавать вопросы, только имей в виду, из меня эмоции, конечно, прут. Ты сейчас видела остатки девятиэтажки. Час назад рванули. Еще репортеры не успели набежать. Я боюсь, что к утру его – человека семейного – обязательно дернут и могут даже задержать до выяснения обстоятельств. Но через какое-то время отпустят как благонадежного, а потом я его уже не найду!
– Нам на собраниях говорят, что корректировщики засланы специально для управления террористическими актами, а этот человек с набором документов живет в Москве не первый год, так?
– Так-то оно так, но имей в виду: по всем паспортным проверкам мы не нашли ни одного засланного. Такую мелкую сошку потрошим, смотреть на убогеньких жалко. Я думаю, что корректировщиками стали люди из московской диаспоры. Сами или по принуждению. По логике думай, Ева Николаевна, ну как внедрят они в Москву засланных? Их же зарегистрировать надо, на работу устроить, поселить, вживить в легенду! Проще дернуть имеющихся и поставить перед фактом «помощи своему народу».
– Где ты взял эти документы? Есть хоть что-нибудь конкретное?
– Документы получил по почте. А конкретика тут такая. Кстати, ты еще ничего не получала по почте? – Карпелов смотрит внимательно, как Ева отрицательно качает головой, – глаза в глаза через узкое зеркальце. – У корректировщика нельзя найти взрывчатку или явный компромат. Я его слушал два дня. Он перебрасывал людей по городу, называл им адреса, двоих уберег от задержания. Вчера вечером он обедал с заместителем прокурора, а перед этим участвовал в съемке передачи о благонадежных чеченских семьях в Москве. Один из его убереженных снял офис в этом доме, – Карпелов кивнул на близкие огни. – Когда я услышал на дежурстве сводку, когда назвали адрес взрыва, меня словно кипятком обварили!
Ева завела мотор.
– Говори, куда ехать. Устала.
Карпелов назвал адрес.
– Я даже не пытался, ты пойми! Куда мне. У него ведь охрана, и зона такая, не подойти, и снайпер я проблемный, а можно будет сделать только один выстрел, если хочешь успеть смотаться, уж я-то своих ребят знаю, про федералов и не говорю! Здесь поверни. Еще раз направо. Приехали, Ева Николаевна.
Они проходят на стройку, Ева медленно оглядывает снизу вверх стрелу башенного крана. Жужжа «молнией», раскрывает сумку и начинает собирать винтовку. Движения ее словно замедленные, на руки она не смотрит, а смотрит на стоящие через полосу деревьев высотные дома элитного района.
– Значит, Киреев? – Она перекидывает ремень через плечо и поудобнее пристраивает винтовку на спине. Карпелов видит, как от тяжести комбинезон стягивается в складку. Ему не по себе, но предложить дотащить на высоту тяжеленную винтовку не решается. Однажды он протянул ей руку, чтобы помочь перелезть через ограждение, на что получил в ответ убийственный взгляд и пронаблюдал двойной прыжок с переворотом с места.
– Киреев, – он становится на перекладины крана и ползет за Евой.
– Александр?
– Ну да, как же. Алихан! Алихан Алиевич. Но в паспорте да, Александр.
На первой площадке они останавливаются передохнуть. Карпелов, шумно дыша, оглядывает редкие зажженные окна. Ева стоит, закрыв глаза, и медленно вдыхает холодный воздух.
– А мне говорили, что наши сделали такую винтовку, которая сама отсчитывает скорость ветра и корректирует полет пули, – Карпелов достает платок и вытирает потное лицо.
– Знаю. Стреляла. «Взломщик» называется. Пули разрывные, любую броню пробить могут запросто. Но эту дуру ты уж точно сам бы сюда волок. Я – пас. Огромная, как противотанковое ружье сорок третьего года.
– Твоя-то тоже ничего себе. Я это… Может, поднесу наверх?
– Нет. Это моя ноша. Она не тянет. Подарок. Ты постой, успокой дыхание. Я полезу, а то холодно стоять, мне еще долго устраиваться наверху.
