– Да. Это мальчик, представь себе.
– Подожди, я сяду, – на том конце провода слышен стук и сопение, – сейчас… черт, уронил табуретку. Ты помнишь, кого она тогда цитировала?
– Нет, – Хрустов вдруг обнаружил, что улыбается, – всегда на посту, да? Всегда готов анализировать, находить выход из положения! А ее больше нет, Веры нет, она не скажет, кого тогда цитировала, она теперь просто пена. Соленая пена. А зачем тебе?
– Ну, я ведь буду жить вечно только до тех пор, пока не появится тот, кто найдет женщину, помнишь?
– Помню, – кивнул Хрустов.
– Женщину, которая спряталась от жизни и от смерти. Кое-что происходит, – на другом конце Москвы полковник Корневич де Валуа медленным движением захватил прядь волос и вытащил их из головы. Сложил на столе перед собой. Захватил другую. Подумал, тремя пальцами провел по щеке, оттянул кожу. Кожа отошла легко, обнажив розовую – в сукровице – мышцу под глазом. – И такая досада, – вздохнул он, укладывая кусок кожи рядом с волосами, – Менцель умер. Придется тебе взять это на себя.
– Взять – что?
– Полное и тщательное исследование моих останков. Но пока я все-таки еще хочу знать, кого она цитировала. Нет ли там других полезных высказываний? Ты же знаешь, я всегда борюсь до конца.
– Знаю. Она тогда переводила книгу. Книгу… Что-то такое о женщинах, мужчинах, детях, животных всяких и богах. Ангел Кумус написал.
– Лихо, – заметил Корневич. – Сразу про всех, да? Ну что, отстрельщик Хрустов, найдешь своему старому другу эту книгу, пока я не разложил себя по частям тела на кухонном столе?
– Я почему помню, там все мужики определены животными. Я был Орел, точно помню, Вера сама говорила, а ты – Лис или Змея.
– Хрустов… Ты меня слышишь? Все так и было. Она не смогла ни любить меня, ни убить, слышишь?
Сказать на это Хрустову было нечего.
К шести утра Хрустов подъехал к дому Веры, постоял во дворе, посмотрел на темные окна ее квартиры и совершенно неожиданно для себя вдруг понял, насколько ему все опротивело. Ему стало все равно, что будет с Корневичем, кого цитировала Вера, как назовут мальчика Сусанны Ли. Спираль жизни соприкоснулась со своим отражением в воде вечности: маленькая женщина, прячась от заверченного Корневичем преследования, должна была бежать и прятаться, она направится в Египет на облезлом осле, прижимая к себе запеленутого мальчика, она еще не знает, что ее ждет, но она уже найдена! А он, Хрустов, вдруг понял, что потерялся. Не было на земле места, где бы его ждали. Где бы он был нужен. Так нужен, что все остальное – ерунда. Или?..
Через час он садился в электричку. Еще через сорок минут шел, проваливаясь в снег, к деревне за лесом. В полнейшей тишине над ним постепенно растворялось в небе розовое морозное утро. В деревне Рыжики столбиками дыма дышали только четыре трубы над деревянными домами.
На столе у Маруси притягивали теплом пирожки на большом блюде. Хрустов, отряхиваясь, молча поклонился, Маруся подошла к нему вплотную, внимательно осмотрела его лицо, медленно притянула к себе и поцеловала в щеки. Хрустов смутился. Он сел на подставленную табуретку и наблюдал, впав в полный ступор, как женщина становится на колени, снимает с него ботинки и ставит за печку.
Молча сели они за стол. Молча принял Хрустов чашку чая от самовара и разломил душистый пирожок. Молча покачал головой, отказываясь, когда Муся поставила на стол графинчик с водкой и две рюмочки.
– Где твой сын? – спросил Хрустов шепотом, боясь нарушить обволакивающую теплом и спокойствием тишину.
– Спит еще. Почему спросил? – прищурилась Маруся.
– Так. Кеша говорил, он у тебя трудный.
– У каждого свой крест, – Маруся вздохнула и заправила под платок выбившуюся прядку.
– Ему нужен отец.
– Зачем это? – напряглась женщина.
– Чтобы пороть за подобное, – Хрустов кивнул на покрытые царапинами и укусами руки Маруси. – Есть тут у вас мужики?
– Чего нет, – вздохнула Маруся, – того нет. А какие есть – все пьющие. Считай, и не мужики.
– Вот что. Я задержусь у тебя немного. Надоело стрелять. Поживу спокойно. Ты мне постели в комнате, где спит твой сынок. Как его зовут, кстати?
– Не сказал пока еще, – пожала плечами Маруся. – Вырастет, сам выберет себе имя. А насчет комнаты, так со мной он спит.
– Постели-постели. А сама отдохни в другом месте.
Маруся забеспокоилась, проводила Хрустова в комнату, постояла, настороженно прислушиваясь, за закрытой дверью.
Хрустов осмотрелся, подошел к детской кроватке. Мальчик спал, уже с трудом помещаясь в ограниченном деревянными спинками пространстве.
– Вставай, богатырь. Утро уже, – Хрустов потряс мальчика за плечо. В него тут же глянул темнеющий черным провалом глаз. – Утро, зима, новый год наступил, все только начинается.
Мальчик сел. Он смотрел на Хрустова изучающе, без страха.
– Для начала, – огляделся Хрустов, – пойдем на речку рыбу ловить, я видел, там уже сидит на льду пара мужичков. Но ты должен сам одеться. Я подожду. Потом дровами займемся. Я помню этот дом. Я уже жил здесь. Я помню, ты тогда был совсем маленький, вот такой, – Хрустов показал руками перед собой предполагаемый размер полугодовалого ребенка, – нет, такой, – он чуть раздвинул руки. – А теперь ты вырос, пора и делом заняться. Читать тебе пора, сказки слушать, а то все про лошадь, да про лошадь дохлую.
– Она не дохлая, – тихо сказал мальчик.
– Ну мертвая.
– Она не мертвая.
– А какая же она? – Хрустов легко подхватил мальчика и поставил на пол. Мальчик тут же сел. – Ноги у тебя слабоваты. Ничего. Мы их находим, нагуляем. Знаешь, есть множество интересных способов провести жизнь. И мучить женщину не самый интересный.
– Она просто смерть, – не успокаивался мальчик.
– Лошадь – это не смерть. Лошадь – это лошадь. Я расскажу тебе потом, как выглядит смерть. Я видел. Что? – удивился Хрустов, заметив на лице ребенка ехидную усмешку. – Что смешного?
– Я сам тебе ее покажу, – прищурился мальчик.
– Вот и ладно. Вот и хорошо. Мне и покажи. Но только мне! Силу нагуляй, научись терпеть и думать. А то ведь знаешь, как в жизни бывает. Ангел ты или дьявол, жизнь все равно – только борьба. Вставай. Берись за мою руку и вставай. Вот так… Эй, когти спрячь! Во что ты любишь играть?
– В смерть.
– Заладил… Начни со штанов, – Хрустов кивнул на сложенную на стуле одежду, не собираясь помогать. – Смерть – она умная, хитрая, азартная, справедливая. А ты? Шевелись, всю рыбу вытащат, пока ты возишься. Маруся! – вдруг громко крикнул Хрустов и с удовольствием отметил испуг и удивление в черных глазах ребенка. – Найди-ка мне валенки! Гулять идем. А недельки через две, – он наклонился и помог мальчику натянуть свитер, – поедем в Москву, пойдем в одну квартирку и посмотрим, какая бывает смерть. Если будет на что смотреть, – задумчиво пробормотал Хрустов сам себе.
– Это будет мертвец? – возбудился мальчик.
– Как тебе сказать…
– Это будет скелет?
– Думаю, да. Скелет точно будет. А там посмотрим, что еще остается от ангелов.
Две женщины сидели на корме парусника, свесив ноги в брызги от набегающих волн. Одна сказала, показывая рукой на лунную дорожку на воде, что на самом деле они плывут по небу. Другая тут же подхватила, шепча: «По небу проплывают корабли. И можно свесить ноги в чьи-то звезды… Я оглянусь, ты скажешь – нет, не поздно, я оттолкнусь от медленной Земли. Рукой чуть трону краешек горячий, и от звезды на новую звезду свое дыханье тихо уведу. Не закричу. И даже не заплачу».
Оглушительно хлопал парус, покачивался фонарик на корме, у горизонта скользнула по небу звезда, падая.
– Загадала? – спросила та, которая читала стихи. У нее были раскосые карие глаза, длинные волосы темного шелка, крепкие мускулистые ноги и плавные движения манекенщицы.
– Давно ничего не загадываю, – ответила Ева. – Просто подумала, что чья-то пуля заблудилась.
– А я подумала, что бог чиркнул спичкой, прикуривая, – улыбнулась Полина.
– Для циника ты чересчур романтична в стихах!
– Это ты, зараза мореглазая, меня расслабляешь.
Потом они замолчали, вбирая в себя зрачками ночь, а звезды то и дело падали, срываясь, но женщины ничего не загадывали, и потерянные желания просто тонули в море.
Арсений Тарковский. «Первые свидания».
