— А зачем вам? — И снова щеки Аркаши багрово вспыхнули.
— Я просто, Аркадий... не подумай что-то там!.. Ну ладно — иди, иди! Это я так... извини, если я вроде б как превысил...
— Раньше писала, — тихо сказал Аркаша и поспешно вышел.
«То-то и оно — раньше!»
По-прежнему долетал в кабинет противный скрежет пилы, вгрызающейся в неподатливое дерево. «Обещал я мастера Варваре, — вспомнил Чухлов. — Да пусть сама оформит заявку в комбинате бытового обслуживания. Должны ж быть там умельцы...»
Его не очень-то зацепило, что Варвара, упрекая за бездействие — когда ж, мол, ремонт начнем, — бросила с досадой: «Денег тебе жалко...» Это она, чтобы поддеть побольнее, подзадорить, с места сдвинуть! Ей ли не известно, что в чем-чем, а в скупости, скаредности его не уличишь... Лишних рублей в доме у них не бывало, но на те деньги, что имеют они в руках, он всегда смотрит легко и просто: сегодня есть — и завтра будут! Не лежебоки же, работаем. Лишь рассчитывай, Варвара, чтоб до следующей получки хватило, чтоб по соседям не ходить, в долг не брать. В долг, известно, взять не трудно, отдавать тяжело. И по-всякому может быть... Он, помнится, в пехотном училище, соблазнившись увиденным на базарной барахолке фотоаппаратом, набрал у ребят, таких же безденежных курсантов, как сам, полтинников да целковых, купил эту дурацкую камеру на треноге — и по сей день памятны ему те монеты! Не успев сделать ни одного снимка, беспризорно оставив громоздкий аппарат в училищной казарме, он, выпущенный досрочно, неожиданно, с маршевой ротой отбыл на фронт, а в записной книжке у него значилось: «Тихонов — 2 р., Клыч — 2 р. 25 коп., Витька — 1 р., старшина — 50 коп.» — и т. д. Военным вихрем разметало младших лейтенантов, как странички той самой его новенькой записной книжки, — и рад был бы отдать юношеский должок, только не докличешься никого... И не тот должок уже... Долг. Он вернулся оттуда, а они — нет.
Он — в майорах, а они — в героях.
Тех, что смертью храбрых.
И чем дальше время уводит, тем ближе все они ему. Это уже возрастная потребность — назад оглядываться. А они — за спиной. В лихо сбитых набекрень пилотках, локоть к локтю в тугом строю, в котором он, курсант Чухлов, ходил запевалой.
И разношенные сапоги по булыжной мостовой — бух, бух, бух! В такт ухающим ударам большого оркестрового барабана...
Так было?
Кто же спорит...
Ну, а это — ремонт угловой комнаты, — это, Варвара, мелочь! Что нам стоит дом построить!
А почему тянул-дотянул — тоже причина есть. Обклеить стены обоями, побелить потолок, полы покрасить — все хотел он сделать своими руками. Надеялся, выкроит время на это, в субботу, воскресенье... Так хочется самому, собственными руками! Чтоб гвозди забивать молотком, кистью по доскам водить, шпаклевать, тесать, землю, наконец, рыхлить! Еще что-нибудь такое... Прямо ладони зудят, требуют. Желание, равносильно другому его душевному позыву: чтобы отрешиться на время от будничных забот, пойти — свободному, не обремененному ничем — цветущими лугами, оврагами, краем курчавых дубрав, по рыжим, выжженным солнцем взгоркам... Куда? А все равно куда!
Разумеется, блажь.
Но призадуматься если: это, наверно, в нем крестьянская, вековой закваски кровь бушует, зовет к тому, что было у предков его...
А, майор?
...Снова скрип двери, она распахивается резко, по-хозяйски: это старший лейтенант Сердюк входит. Он только с улицы, с жары — шумно отдувается, красное лицо потно, форменная рубашка под мышками в мокрых разводах. А к толстой губе — без этого он не может — прилипла дымящаяся сигарета.
— Пивка б из холодильника! — говорит он.
— Нам, Павел, пиво еще заслужить нужно.
Сердюк сидит, отдыхает; сняв фуражку, обмахивает ею лицо... Сменил размокшую сигарету на новую, щелкнул зажигалкой и, сладко затягиваясь дымом, произнес с улыбкой:
— А что — наш Чапай все думает? И что дельного надумал Чапай?
— Это ты, Павел, про меня? Заглазно зовут так, Чапаем-то?
— Н-нет, пожалуй. Сегодня кто-то обронил...
— Ясно. Однако я просил бы своего заместителя не следовать дурным примерам подчиненных и называть меня, как положено. Если не по имени — по званию, должности...
— Григорий Силыч, да что ты в самом деле?!
— Только так, Павел. Ты еще не в областном управлении, чтоб меня по плечу похлопывать... здесь пока ты.
— Ну не знал!..
Сердюк развел руками, отошел к окну, стоял там, посапывая, обволакиваясь сизым дымком, смотрел на улицу. Его опущенные плечи, ссутуленная спина выражали обиду. Не оборачиваясь, он глухо, нехотя — только, дескать, необходимость заставляет! — заговорил:
— Лодочников проверили. Три посудины всего ночью, после двенадцати, на плаву были. Старик Крысин удил рыбу, еще Федор Сыромятников с Озерной улицы... они видели друг дружку, сближались на лодках: перекурить, улов посмотреть. Потом еще мальчишка Умновых, тех самых, что на молокозаводе работают, свою девчонку до вторых петухов катал по озеру. Он, я разговаривал с ним, ничего не приметил. Тоже одних этих удильщиков, Крысина и Сыромятникова, видал.
— Бледно.
— Федор Сыромятников лишь сказал, что, когда свою лодку брал и когда на место ставил, не было лодки Петра Мятлова. У них лодочные цепи на одном столбе... И вот посудины Мятлова не было. А сейчас на приколе.
— Осмотрели?
— Мокрая, чистая... ничего существенного.
— Угу... Да ты что, Павел, спиной ко мне? Давай ближе, итог подведем... Твое мнение?
Сердюк с прежним обиженным видом переместился от окна к столу, сказал:
— С Мятловым — зацепка слабая. Шалопай он, однако, из безобидных, по-моему. Голубей гоняет, заядлый голубятник, рыбу тоже ловит...
— В эту субботу свадьба у него, — продолжил Чухлов. — Зину, разносчицу телеграмм на почте, в жены берет. Вернее, кто кого берет — это еще вопрос. Зинаида — девка аховая. А он, Петька, где работает сейчас?
— В леспромхоз устроился. Кем придется. Бери больше — тащи дальше. Может, побеседовать с ним — где на своей лодке был, что видел?
— Он, Павел, скорее всего, за камышами где-нибудь сидел, подальше от других глаз. Разве к свадебному столу удочками наловишь? Промышлял Петька, факт! Браконьерил... Однако расспросить не мешает. И не густо у нас, Павел! Можно считать, совсем пока ничего не имеем...
Сердюк, кивнув, пошел к себе в кабинет.
До часу дня дважды вскидывались по сигналам, оперативники выезжали на место... Увы! В первом случае позвонили из Едрова: трое неизвестных, не остановившись ни у магазинчика, ни у колодца, торопливо, вроде б даже озираясь, углубились в лес, в сторону Горелой пади. Когда их настигли — оказалось, обыкновенные туристы, псковские ребята, один причем офицер-отпускник... В другом случае — это уже на железнодорожной станции — проверили документы у человека в обтрепанной одежде, с опухшим от пьянки, в свежих ссадинах лицом: он, расплачиваясь в буфете, бросил на стойку зеленую пятидесятирублевую бумажку. Выяснилось, что это подзагулявший техник геологической партии: из Мурманска едет в отпуск на родину, в Тамбовскую область, да отстал от поезда.
Был звонок от помощника секретаря райкома: можете ли уже доложить о чем-нибудь конкретном? Чухлов ответил, что еще рано. Арбузов, выходило, тоже — в тревоге и нетерпении — поторапливал... Хорошо, что не теребили из областного управления — выдерживая, ждали. Все равно ему, Чухлову, вечером придется сообщать туда, как да что... А как? Никак!
Пока шла утомительная черновая работа: отбор, отсев, анализ, проверка разных версий...
И вдруг — после всяких тревожных для Чухлова телефонных звонков — еще один: от Варвары, из ее сберкассы.
— Гриша, Таенька приехала!
— Ну вот, — ответил он, — а ты боялась!
И засмеялся, ощущая в себе возникновение легкого радостного озноба: наконец-то! Ждал он дочь, очень ждал...
Хотелось, конечно, узнать — одна дочь или с кем-то и кто же с ней; и не хотелось почему-то задавать такой вопрос Варваре. Даже секундная надежда — где-то далеко-далеко, в самой глубине сердца — проблеснула: а если одна, разве хуже?!
— Да я тоже ее не видела! — объясняла Варвара. — Позвонила мне из дома. Вот, говорит, мамка, чемоданы бросаем и — на озеро,
«Бросаем... значит, не одна!»
— Ты придешь обедать?
— Постараюсь.
— Ух, какой ты, Чухлов! Сухарь. По-ста-ра-юсь... Не совестно? Дочь же, да еще с молодым человеком!
— Что еще за молодой человек?
— Папина ж дочка — пусть сам отец и спросит у нее!
Варвара, смеясь, положила трубку.
Чуть позже Чухлов вышел из дверей райотдела. Его нагнал капитан Чернущенко.
Разговор крутился вокруг того же — самого главного сейчас.
— Был у меня Куропаткин. Что-то он знает, Миша. Чую!
— Не расколоть?
— Как угорь, выскользнет.
