Неужели, и впрямь влюбился? – подумал Вересень.
Несмотря на прямо таки ангельскую (или, лучше сказать, дьявольскую) красоту и окружающую ее роскошь, Ника была мила и демократична: ни капли спеси – лишь мягкая доброжелательность. Доброжелательность не изменила Нике даже тогда, когда Литовченко стал задавать вопросы из категории «глубоко личное».
– Как давно вы замужем за господином Бартошем?
– Думаю, вы это знаете и без меня, капитан. Раз уж приехали сюда. Семь лет.
– А чем занимались до замужества?
– Неужели до сих пор не прочли в интернете? Конкурсы красоты, модельный бизнес. Словом, то, что обычно диктует женщине выигрышная внешность.
Сказав это, Ника в упор посмотрела на комиссара полиции Нойманн. И до этого она время от времени останавливала взгляд на Мише, и взгляд этот был полон откровенного любопытства. Она не сравнивала себя и Мишу, – просто наблюдала за ней. Как иногда наблюдают простые смертные за публичными людьми: знакомыми и незнакомыми одновременно.
Мишин же взгляд был абсолютно непроницаем.
Аллилуйя!
– Вы ведь закончили физмат, не так ли?
– Каюсь.
– А чем занимаетесь теперь?
– Помогаю мужу в финансовых делах. Иногда – в выработке стратегии развития бизнеса. Арсен Бартош – это не только аптеки. Ну и традиционно занимаюсь благотворительностью. Это ведь уголовно не наказуемо?
– Нет.
Капитан явно проигрывал жене аптечного магната. Пока – только по очкам.
– Хотелось бы поговорить о бизнесе вашего мужа. Который – «не только аптеки».
– Об этом вам лучше говорить с ним самим. Он возвращается в Россию второго сентября.
– И все же… Не только аптеки – это…
– Фармацевтика. Арсен много вкладывает в производство новых препаратов.
– Надо полагать, контактирует по этому вопросу и с зарубежными инвесторами? Лекарственное сырье и все такое.
– «Все такое», – Ника рассмеялась грудным смехом, как будто где-то рядом зазвенели серебристые рождественские колокольчики. – Это вы точно подметили.
– Скажите, ваш муж никогда не упоминал имени Вернер Лоденбах?
Пауза продлилась несколько секунд.
– Кажется, я слышала это имя. К сожалению, теперь не вспомнить контекст..
– Он никогда не приезжал к вашему мужу? Не вел с ним общих дел?
– Если бы вы назвали компанию, в которой он работает – мне было бы легче сориентироваться.
– Увы, – Литовченко сокрушенно развел руками.
– И мне было бы легче сориентироваться, если бы вы сказали, что произошло.
– Вернер Лоденбах убит.
– Сожалею, – блондинка снова улыбнулась. – Но при чем тут Арсен?
– Они были знакомы.
– Надо полагать, мой муж не единственный его знакомый?
Литовченко пропустил очередной прямой удар в челюсть и только и смог вымолвить:
– Конечно же, нет. Мы просто выясняем все контакты покойного. В рамках мероприятий по розыску убийцы.
– Бог в помощь!
Если Ника до сих пор была сама доброжелательность, то теперь она откровенно издевалась над капитаном Литовченко.
– Еще раз повторяю: о всех контактах мужа лучше всего говорить с ним самим.
Все последующие попытки пробить верную жену состоятельного мужа оказались безрезультатными. А теория Литовченко, зиждущаяся на раздельном проживании супругов в испанском городе Дения, потерпела крах.
Ретировавшись из особняка, и.о. начальника убойного отдела все никак не мог успокоиться.
– Бывают же такие стервы! Да уж… Дурацкая была идея… Не сработало. Признаюсь.
– Я так не думаю.
Вересень и Литовченко синхронно повернули головы к Мише. Не проронившая за последние полчаса ни слова, она, наконец, заговорила.
– Я уже видела эту женщину.
– Жену Бартоша? – на всякий случай уточнил Вересень.
– Да. Жену Бартоша и любовницу Айди… Вернера Лоденбаха. Я видела ее. Видела их вдвоем. Год назад, в Гонконге.
…Вересень вернулся домой даже позже, чем накануне: вечер все трое провели в управлении, сидя на телефонах и за компьютерами, а также согласовывая кое-какие вопросы с непосредственным Вересневским начальством – старшим советником юстиции Балмасовым. После того, как Миша сообщила о гонконгском следе в истории утопленника из Канельярве, и была выработана первая, довольно убедительная, рабочая версия, дела завертелись с невероятной быстротой. Капитан Литовченко, используя только ему присущий напор и потрясая недюжинной харизмой, получил санкцию на наружное наблюдение за особняком Бартоша. И ордер на обыск его ретро-дачи: там Вересень и Литовченко очень надеялись найти следы красного кабриолета. И возможно чего-то еще. Или кого-то.
Если судьба бедолаги Рупасова прояснилась окончательно, то о судьбе Марины Даниловой Вересень предпочитал не думать. Во всяком случае – не думать дурное. В глубине его души еще теплилась надежда, что в самый последний момент Марине подвернется волшебный трамвай, и она сообразит вскочить на подножку, где помахивает хвостом дурацкий парень. И дурацкий парень обязательно найдет для нее слова утешения, и препроводит в относительно безопасное место.
Относительно – потому что абсолютной безопасности не бывает.
Мандарин, вопреки опасениям Вересня, не стал устраивать обструкцию хозяину и даже повисел у него на шее. Но довольно быстро отлип и снова отправился на холодильник: последние сутки американо-азербайджанский реликт занимал дурацкого парня больше всего. И даже не столько он сам, сколько магниты, развешанные на дверце. За исключением разбитого вчера Катиного мадридского медведя, коллекция состояла из семи экземпляров, призванных проиллюстрировать передвижения Вересня по миру. Путешественником он был неважнецким, так что все ограничилось видами турецкой Анталии (куда Вересень ездил в отпуск четыре года назад), отечественными Петрозаводском и Кандалакшей (куда он ездил в командировку) и не совсем уже отечественным, но дружественным городом Алма-Ата. Алма-Атинский магнит Вересню вручил стажер их управления Серик Джумабаев, а взамен Вересень подарил Серику магнит с храмом Спаса-На-Крови. Но вовсе не Алма-Ата интересовала дурацкого парня, и не Кандалакша с Петрозаводском. Он явно нацелился на Амстердамскую набережную с крошечными лодками и – английского гвардейца. Доедая яичницу, Вересень наблюдал, как Мандарин пытается поддеть лапой медвежью шапку стража Букингемского дворца и Тауэра. Шапка, как и сам гвардеец, были керамическими.
– Эй, ты! Безродный космополит! – крикнул Вересень дурацкому парню. – Не знаешь, что ли, что англосаксов лучше не трогать? Не разгребемся потом.
Он еще успел подумать, что нужно перевесить гвардейца пониже, чтобы шаловливые лапчонки Мандарина не достали его. А лучше было бы перевесить его еще вчера, чтобы медвежья шапка не повторила судьбу медведя. Но не поздно это сделать и сейчас…
Поздно.
Изловчившись, Мандарин смахнул гвардейца на пол.
И за то время, что он летел к полу, Вересень успел сто раз пожалеть, что в позапрошлом году заменил скрипучий советский паркет, из которого время от времени вылетали плашки, не на ламинат и даже не на паркетную доску, а на плитку. Черно-белые шашечки, как на старых английских (гвардейскую мать их!) кухнях.
Черно-белые шашечки.
Да.
Вересень, ты – идиот.
Так подумал про себя Боря, когда гвардеец встретился с черно-белыми шашечками и разлетелся на куски.
Мандарин, ты – гений.
Так подумал про себя Боря, когда гвардеец встретился с черно-белыми шашечками и разлетелся на куски. А среди останков бравого англичанина блеснуло тельце крошечной флешки. Упав на четвереньки, Вересень двинулся в сторону usb-устройства. С другой стороны к нему, на полусогнутых лапах, двигался Мандарин. Встретившись где-то в районе флешки, они посмотрели друг на друга: Вересень – с восхищением, а дурацкий парень — с чеширской улыбкой.
– Думаешь? – шепотом спросил Боря у Мандарина. – Думаешь, это она? Думаешь, это – они?
Под «ими» Вересень, конечно, подразумевал документы, которые стоили жизни Кате Азимовой. Все эти два года, спрятанные в маленьком керамическом англичанине, они маячили перед носом у Вересня. И Боря ничего – ровным счетом ничего! – не подозревал. Воистину, если хочешь спрятать что-то получше, да так, чтобы и концов не нашли – выставь это «что-то» на видное место!
Трясущимися пальцами Боря подхватил флешку и опрометью бросился в комнату, к компьютеру. Мандарин потрусил за ним и немедленно оккупировал Вересневскую шею. Осторожно поглаживая кота, Вересень открыл папку, отобразившуюся на мониторе. В ней оказалось еще с три десятка папок с надписями на немецком языке. Ткнув стрелкой в первую попавшуюся, Вересень обнаружил там какие-то таблицы, схемы и цифры. Другая папка состояла сплошь из фотографий, но Вересень не знал никого из изображенных на них людей.
