– Сейчас я тебе покажу. Я обещала. Этот момент наступил, а ты мне не верил, – незнакомым высоким голосом сообщает девочка. Сколько ей, интересно? Пятнадцать? Тринадцать? Она встает, держа руки перед собой, берет с пола его бутылку, отпивает, кривится, и Хрустову кажется, что он подсмотрел чудо: от отвращения девочка вздрагивает, и дрожь проходит по длинному телу от дернувшейся головы до ягодиц, словно кто-то изнутри, под кожей перебрал по одному позвонки.
– Долго мне ждать, иди сюда?! – кричит девочка из ванной. Хрустов, совершенно не чувствуя своего тела, встает и смотрит сверху на двинувшиеся к ванной знакомые голые ступни.
Она стоит у раковины. Дождавшись его, опускает руки пальцами вниз. Со звоном скатываются кольца, ударяясь в блестящую эмаль, и движутся по вогнутой поверхности отжившими иллюзиями серебряной надежды. Хрустов, покачнувшись, еле удерживается за притолоку. Девочка поднимает голову и видит себя в зеркале.
– Вот это да-а-а-а… – она выдыхает восторг и ужас, хватается за щеки, поднимает руками волосы, скашивает на схваченную прядку глаза, потом ощупывает тело, разглядывает низ живота и сообщает в бледное лицо мужчины над ней: – Вот это кайф, скажу я тебе!
– Нет, – говорит Хрустов. Он видит себя как бы со стороны: большой и слегка не в своем уме мужик лежит на спине на кровати, на нем сидит голая девочка и застегивает пуговицы на его рубашке. Когда он надел рубашку на совершенно голое тело и лег на кровать, Хрустов не помнит, но зато отлично знает, что последует дальше. Рубашка застегнута, зеленовато-карие глаза туманятся, ему приказано приступить к расстегиванию пуговиц. Хрустов сопротивляется. Он чувствует, как девочка поднимает его руки, кладет ладони на грудь, трясет его. – Нет, Вера, – он осторожно и очень тихо выговаривает имя.
Еще часа три Вера мучает его приставаниями, Хрустов сдается, но это не приносит удовольствия ни ему, ни ей. Вера пугается, ей было больно, она замыкается в себе и полдня не разговаривает. Здоровое чувство жизни побеждает в юном теле к вечеру, она одета, накрашена, она не может устоять на месте, она подавляет его своей энергией. И покачивающийся Хрустов, который проходит гостиничный коридор с легкой улыбкой дебила на осунувшемся лице, вызывает у дежурного такой приступ сочувствия, что тот готов как следует обложить эту вертихвостку – еще и шляпу нацепила, посмотрите только, какая под шляпой шмакодявка!
– Мы поедем во Францию! Нет, мы поедем в Италию! У тебя много денег? Хочу эту сумочку! Нет, мы сначала поедем к морю, почему мы еще не у моря, почему мы застряли в этом тухлом городке? Когда поезд? Мы собрали вещи? Хрустов, я тебя люблю!! – подпрыгнув, она виснет, уцепившись за Хрустова руками и ногами, стонет и смеется одновременно. Хрустов стоит с опущенными руками, смотрит в близкое веснушчатое лицо и неожиданно для себя вытирает губы после того, как Вера, прежде чем сползти вниз, закатывает показательно-громкий и влажный поцелуй посередине главной улицы.
Первым заказ на Волка прочел в «отстреле» Муха. Он сразу же схватился за телефон и уже набрал номер Волкова, но потом вдруг задумался и сделал сброс. Чего звонить, когда Волков, конечно, узнал это раньше. Ему же не надо дежурить через день в Службе ЧС, водить дочку в садик и вывозить тещу на выходные на дачу. А если узнал, почему не стер? Два раза на его памяти, после небольшого совещания, заказы в «отстреле» стирались. Если не считать «шизы», как называет Декан приколы, типа «плачу три рубля и шестьдесят три копейки тому, кто отстрелит к вечеру президента».
Муха был не просто профессиональный снайпер, он был композитор. Это значит, он чувствовал инструмент на звук. Он любил оружие исступленно и глупо, до краж. У себя в Службе по чрезвычайным ситуациям он дважды похищал с показательного стенда новые образцы короткоствольных автоматов. К Волкову Муха попал по рекламе из почтового ящика. Сейчас-то он понимает, что эта бумажка с изображением совершенно прозрачного корпусом дальнобойного пулемета и надписью внизу: «Тоскующим снайперам предлагаю хорошо оплачиваемый досуг», была брошена только в его ящик, а тогда посмеялся над сумасшедшей жизнью. Он пришел в похоронное бюро вторым, после Декана. После Мухи появился еще один специалист, но с таким зашибенным прикрытием, что ни Муха, ни Декан его никогда не видели. Муха сразу подумал, что Корица не иначе как профессиональный киллер, поэтому особо на знакомстве и не настаивал и в конторе на совещаниях Волка старался головы не поднимать и не проявлять лишнее любопытство. А Декан говорил, что Корица просто имеет чин в органах, поэтому и боится засветки. На вопрос Декана, заданный как-то в тире спортивного клуба, кто стреляет лучше, Волк ответил «одна шкала», но ответил гордо. Ему было чем гордиться: заполучив лучших снайперов, он и платил гордо, от души. Декан по своей привычке бывшего разведчика сразу стал копить на Волка компромат, но запутался. Получалось, что Волк совершенно ни при чем. Просто диспетчер, просто советчик. Это они трое, подбирающие себе невыполненные заказы и получающие за них деньги, могут сразу заказывать гроб в своем же бюро, если хоть что-то из этого компромата просочится.
Муха промучился часа два, ремонтируя в гараже машину. Потом не вытерпел и позвонил Декану. Декан сказал, что в курсе, прочел полчаса назад, но Волка на работе нет, дома нет, телефон не отвечает. Пока звонил, Декан напряженно думал и тут же предложил Мухе некоторые версии происходящего. Там было что-то о проверке, затеянной самим Волком, чтобы узнать их реакцию, и происки спецслужб, и американская контрразведка, которая таким образом уберет Волка и пришлет на его место своего агента, и ревность жены, и месть проигравшего Волкову на последних городских соревнованиях по карате. Дальше Муха слушать не стал, потому что его посетила совершенно удивительная мысль. Пришибленный ею, он отключил телефон и сел думать, вдыхая короткими порциями холодный мартовский воздух с запахом бензина, словно готовился к выстрелу.
Огромный спортивный зал едва освещался несколькими тусклыми лампами у самого пола, искажая силуэты тренажеров вдоль стен и множа тенью шведские лестницы. Волков двигался медленно, словно экономя силы. Ева нервничала, глядя, как он тащит из кучи в углу маты. Но разделась она первой. Оставшись в майке, трусах и носках, стала разминаться, Волков включил свет.
Он ничего не говорил, ходил вокруг нее кругами, раздувая ноздри, как будто покупал скакуна.
– А ты как вообще, еще тренируешься? – спросила Ева, сидя на шпагате и глядя на него снизу.
На лице Волкова появилось недоумение, словно этот скакун запел или стал читать стихи. Он скинул куртку и снял ботинки. Подумал и бросил на куртку часы. Еще подумал и снял ремень. Бросать не стал, намотал на руку мягкий конец, подошел к Еве и, размахнувшись, просвистел металлической пряжкой у ее лица. Ева не шелохнулась.
– Так себе, – ответил наконец Волков, бросая ремень, – тренируюсь понемногу. А если так? – спросил он, наклонился, резким движением подхватил ремень и полоснул им воздух, уже явно целясь в женщину. Ева резко прогнулась назад, упала на руки, а ногами подсекла его ноги. Волков упал. – Неплохо, – кивнул он. – Совсем неплохо. А так? – в положении лежа на спине он раскрутился, управляя ногами, и смерчем приблизился к ней, завораживая ритмичным движением напряженных ладоней. Ева отпрыгнула, сделав в воздухе сальто. Волков сел, положил руки на колени. Пугала чернота его взгляда, пугало то, что он старался не смотреть в ее глаза, пугала сдерживаемая дрожь и ярость сцепленных до онемения пальцев.
– Расслабься, Волков, ну не убьешь же ты меня, в конце концов. Не нервничай. Я хочу провести с тобой… – Ева замялась. Волков решил, что она считает время.
– Давай как получится, – предложил он, вставая. – Не будем загадывать. Давай предположим, что ты пришла подучиться. Помнишь наши уроки? Ты учила меня стрелять, а я учил тебя правильно держать меч. Я так и не научился стрелять, как ты.
– Я не могу драться мечом, – улыбнулась Ева. – Давай без оружия минуты по три с перерывами. Куда мне до тебя, но три минуты я продержусь.
– Одно условие, – сказал Волков.
– Все, что хочешь, – тут же заявила Ева.
– Я только хотел сказать, – Волков удивленно посмотрел и понял, что она его подловила: она поймала глазами его глаза, – я хотел сказать, что никаких телефонов, пейджеров, прослушек. Никаких лезвий, иголок, порошка.
– Как скажешь.
Волков сам унес одежду из зала, а вернувшись, попросил разрешения осмотреть то, что осталось на ней. Он застыл лицом, проводя по мокрой спине женщины, оттягивая резинку трусов, ощупывая щиколотки, проводя ладонями по волосам.
– А ты не разденешься? – спросила Ева, видя, что он в ожидании остановился в двух шагах от нее.
