Через сутки Муха понял, что на него идет охота.
Где-то к одиннадцати утра по молчаливому уговору решено было прекратить трехминутные сеансы проверки боевых качеств и реакции и увеличить время отдыха. Собственно, ни качеств этих, ни реакции уже не было в помине. К четырем часам дня два голых тела, раскинувшие в полубессознательном состоянии руки и ноги в стороны, казались живыми крестами на темной поверхности матов, именно такими их и вбирали в себя глазки видеокамер под высоким потолком.
– Я умираю, но не могу остановиться, – прошептал потрескавшимися губами Волков. – Делай со мной что хочешь. Добей меня, майор Курганова.
– Мне пора, – сползает с мата Ева.
Волков чуть шевелится, ему даже кажется, что он встал и забрал женщину себе, влепил в свое тело, но потом он видит, как Ева одевается, сидя на полу. Потом он вдруг замерз и обнаружил сумеречный свет в высоких окнах, подумал, что к вечеру обязательно надо появиться дома или хотя бы позвонить, но решил подремать еще полчасика. А это не были вечерние сумерки, это были сумерки начинавшегося дня: мартовский рассвет.
Ева спустилась по ступенькам в холл, подошла к стойке, посмотрела грустно на охранника. Охранник отвел глаза. Он видел, как женщина хлопает себя по карманам, он подумал, что она ищет сигареты или запиликавший телефон, и страшно удивился, когда обнаружил дуло, направленное точно в карточку с именем на его груди.
– Кассеты, – сказала Ева, сдерживая зевок.
Охранник медленным движением вытащил три кассеты из трех магнитофонов.
Ева покачала головой.
– Все, – сказала она, легко запрыгнула на стойку и села, болтая ногами.
Охранник выложил десятка полтора кассет. Она задумчиво потерла себе висок дулом и приказала открыть сумку. Сумка охранника стояла под стойкой. Наклонившись, он потной ладонью потрогал кобуру, но передумал, потому что дуло теперь неприятно упиралось ему в шею.
Две кассеты лежали на самом дне, под вещами. Женщина забрала все, загрузив в его же полиэтиленовый пакет.
– А переписать можно? – спросил он. – Я же никому и никогда, клянусь, в личное пользование! Ну что тебе, жалко?!
– Хватит с меня фотографий в «Плейбое», – помахала женщина рукой у вертушки дверей.
Она добралась на такси к дому Волкова. Осмотрела свою машину и поехала в квартиру Далилы. Проспала пятнадцать часов, забыв телефон и пейджер в машине, а когда пришла в себя, обнаружила, что правое плечо опухло, верхняя губа раздулась, воспалилась ахилла на левой ноге, голова кружилась, легкая тошнота намекала на сотрясение мозга. Кое-как дохромала до машины, по телефону выбрала ближайший медицинский центр, пересчитала деньги: все нормально, можно не заезжать домой.
Хирург, хрустя пальцами, обещал секунду боли, вопросов не задавал, плечо выправил профессионально. А вот на обследовании ей пришлось отвечать на вопросы. Доктор и медсестра застыли в неподвижности минуты на две, когда Ева разделась.
– Жертвам насилия, – выдавил наконец из себя доктор, – предлагается психологическая помощь и анонимность анализов.
– Да все нормально, – сказала Ева. – Но анализы я, пожалуй, сдам. И рентген, если можно, назначьте. Ребра слева побаливают.
– Нормально?! – Он приблизил к ней стеклышки очков и осторожно тронул особенно неприятный кровоподтек над левой грудью. – Что же тогда это было?
– Внезапный секс с элементами садомазохизма, – вздохнула Ева.
– Вы хотите сказать, что это было по обоюдному согласию? И кто же такое… Вы замужем? Кто ваш партнер?
– Он волк.
– Вот как… Тогда, пожалуйста, возьмите.
– Что это? – Ева берет энергично подписанную доктором бумажку.
– Направление к психиатру. Третий этаж.
Когда они садились в поезд, пошел дождь. Хрустов потерял ощущение времени, он не знал, в каком дне недели и в каком числе существуют не очень трезвый он сам, поезд и мокрый перрон, бродячие собаки и продавцы пирожков с корзинами, закрытыми кружевными накидками, как будто в них прогуливали уснувших младенцев. Вера устала веселиться, она заснула на незастеленной полке, когда поезд еще не двинулся, она лежала на боку в длинном блестящем платье-чулке, коротком норковом полушубке, прижимая к груди бутылку шампанского. Половину полки занимала она, подогнувшая ноги и приоткрывшая во сне рот, а другую половину – ее шляпа. В какой-то момент Хрустов почувствовал, что боится этого ребенка.
– Дочке можете взять второе одеяло, – предложила проводница. – Народу до утра будет мало. Из окон дует.
Хрустов стелил постель и думал, что когда-то хотел сына.
В шесть утра в вагон повалил народ. Шумно расселяясь, верхние и боковые полки заняли цыгане. Вера проснулась, лежала тихо, наблюдая из-под опущенных ресниц возню рядом, а Хрустов наблюдал за ней, пока она не подстерегла его зрачки своими и прошипела:
– А купе не мог купить?
– Не мог. В купейный вагон не было билетов. Ты же сама не захотела ждать, ты хотела срочно уехать!
– Принеси чаю!
Хрустов поплелся в конец вагона.
Вернувшись с двумя стаканами, он обнаружил, что его полка занята: там сидели две женщины. Звеня немыслимыми бусами и цепями с монетками на шеях и браслетами на запястьях, они, смеясь, что-то обсуждали с Верой.
– Принеси еще чаю, – попросила Вера уже ласковей. – И коньяка спроси у проводницы. Видишь, какие у нас гости. Иди, иди, не слушай, это бабские разговоры.
– Пусть они тебе погадают, – сказал Хрустов.
Цыганки оживились, Вера посмотрела зло.
– Сотню даю, – Хрустов полез в карман брюк, – пусть скажут, сколько нам осталось быть вместе.
Под громкий смех и незнакомый говор он смотрел интересное кино: узкая ладошка Веры ложится полураскрытой розовой ракушкой в большую темную ладонь, цыганка гладит другой рукой, расправляя ракушку, а сама еще не смотрит, разговаривая с кем-то, отвернула породистое лицо. Другая женщина глянула через ее плечо на ладонь и толкнула напарницу. Смолкают разговоры и смех, женщины склоняются к ладошке Веры и как по команде хватаются за что-то у себя на шее, надеясь амулетами прогнать ужас.
– Что? – спрашивает Вера. – Ну что? Дай им еще! – это Хрустову.
Но цыганки денег не берут, они словно онемели. Без окрика или просьбы их дети, старухи и старик собирают только что разложенные вещи, они сами перекидывают через плечо какую-то перевязь, берут на руки грудных и, словно потерявшийся праздник, призрачно и ярко растворяются в проходе.
– Ты все испортил. Открой! – Вера протягивает бутылку шампанского.
Хрустов садится напротив, откручивает проволоку, отдирает фольгу. Подумав, исследует карманы куртки, которая висит у окна, и обнаруживает, что пропал бумажник.
– Деньги украли, – говорит он равнодушно. Встает, снимает с верхней полки сумку и нащупывает пистолет на дне. Не украли. Его это не радует и не огорчает, ему все равно.
– Ты оставил ей адрес? – спрашивает Вера. Дожидается кивка. – А какой это адрес?
– Просто город, до востребования.
– Как это – до востребования? Она не найдет!
– Захочет – найдет, – флегматично заявляет Хрустов, зажав ладонью выпирающую пробку. Хотя перспектива находиться в марте месяце в совершенно пустом пансионате у совершенно холодного моря с двумя девушками не совсем традиционного образа существования удручает его до накатившей хандры. – А что будет, если Су тебя не найдет? – с надеждой спрашивает Хрустов.
– Найдет.
– Просто не захочет искать, брать тебя маленькую на руки…
– Найдет!!
– Как это произошло с ней и с тобой? В смысле, я не понял, что случилось в тот момент, когда она… Когда ты прижала ее маленькую, а она исчезла?
– Отстань. Двадцать раз рассказывала. Не изображай лоха.
– Ну а все-таки? Если она не появится, брать мне тебя на руки или не брать?
– Отвали, Хрустов. Не пори чушь. Ну какого хрена тебе брать меня на руки?!
– Корневич тоже говорил, что я навряд ли смогу забеременеть, а вдруг? – от такой перспективы Хрустова сразу затошнило, он быстро отхлебнул из бутылки. – А если не брать, то что делать?
– Ну не нуди, а? И без тебя тошно. Заладил: «брать, не брать»! Отдай шампанское. Посмотри на мою ладонь.
– Ну и что? – Хрустов наклоняется и берет розовую удлиненную раковину в руку.
– А теперь? – Вера резко расправляет ладонь, растопырив пальцы, Хрустов дергается. – Видишь? Ни одной линии! Совсем ни одной!
– Действительно, – Хрустов заинтересованно проводит по абсолютно гладкой поверхности, чуть сжимает ладошку, опять раскрывает. Линий нет. – А вот интересно, – возбуждается он, – а отпечатки пальцев? – Он хватает указательный палец Веры и подносит к лицу. – Есть… Да, я помню, на чугунной женщине были маленькие отпечатки Сусанны Ли.
