— Этот чертов полицейский. Тот самый, что звонил на днях… Ты уверена, что не хочешь виски? Нам есть о чем поговорить.
Время ползло, как улитка.
Кристофер спустился в метро на Центральном вокзале. Пока он ждал поезд зеленой линии, вспомнил странное желание, пришедшее ему в голову почти год назад. Они всей семьей ехали в Чимлинге. Они еще были все вместе — Лейф, Эбба, он сам и Хенрик.
Он тогда мечтал перепрыгнуть через несколько дней.
Три или четыре — точно он не помнил. Все для того, чтобы побыстрее вернуться в Сундсваль и увидеть Линду Гранберг. Линду Гранберг, которая потом изменила ему с одним из братьев Нисканен из Лидена, а недавно переехала с семьей в Норвегию. В Драммен.
Какой же он был тогда дурачок… всего-то год назад! Хотя нельзя отрицать — за это время много чего случилось. Но сейчас, когда поезд, слегка дернувшись, двинулся с места, ему пришло в голову то же самое желание — совершить путешествие в будущее. Перепрыгнуть через время. Хотя на этот раз он не стал бы просить так много — четыре дня. Двух часов вполне достаточно.
Чтобы не было темноты и холода.
А главное — ожидания. Через десять минут он выйдет на «Лесном кладбище». Скажем, без четверти десять. Вот бы уметь манипулировать временем, чтобы было не без четверти десять, а без четверти двенадцать!
Это было бы в самый раз. Сейчас ни в коем случае нельзя идти на Муссеронвеген. Ни минутой раньше полуночи. Даже для разведки. Рекогносцировки, вспомнил он слово. Даже для рекогносцировки туда идти нельзя. Кто-то может увидеть его и запомнить, как он выглядит.
В дом он проникнет не раньше чем в час. А может быть, и позже — это будет зависеть от того, когда Якоб и Кристина погасят свет в спальне. Они погасят свет, и он отсчитает ровно шестьдесят минут, это решено. План надо соблюдать неукоснительно. Если следуешь плану, случайные ошибки исключены.
Короче говоря, остается еще два часа мучительного ожидания. Целая вечность. Можно, конечно, провести время в метро — кататься туда-сюда, пересаживаясь с поезда на поезд. Но Кристофер терпеть не мог метро. Ему под землей было не по себе — казалось, здесь всегда царят страх и враждебность.
Что-то такое присутствует в воздухе… и в любую секунду может взорваться. Впереди в его вагоне ехала стайка горластых юнцов, скорее всего подвыпивших; напротив уселся здоровенный парень явно под какой-то дурью — глаза разъезжаются в разные стороны, все время кусает нижнюю губу и чешет запястья. Кило сто пятьдесят, не меньше; такому придет что-то в его бритую башку, к примеру, не понравится ему чем-то Кристофер — и ищите нас в приемном покое. С пистолетом. Мало ли что… может, ему покажется, что Кристофер нагло на него поглядел. Или по каким-то признакам догадается, что он не местный, а из Норрланда.
И тогда я этого амбала пристрелю, решил Кристофер… и всхлипнул — его вдруг начал душить истерический смех.
Он решил притвориться спящим, к спящему, надо надеяться, никто не станет приставать. Закрыл глаза и прислонил голову к окну. Поезд начал тормозить, механический голос сообщил: «Следующая остановка „Сканстулль“». Осталось пять остановок. Кристофер заучил их наизусть: «Гулльмаршплан», «Шермарбринк», «Блосут», «Сандсборг», «Лесное кладбище». Там ему выходить. Может быть, пройтись по кладбищу? Погулять между могилами; он слышал, это кладбище чуть ли не самое большое в Швеции. Неплохая подзарядка для убийцы. Или опробовать оружие?
Нет, это не годится. Не хватало только стрелять на кладбище. Нет. Побродить, собраться с мыслями. Выкурить пару сигарет, потом купить где-нибудь хот-дог и «Пукко» — молочный коктейль с шоколадом. Деньги у него еще оставались… и сосредоточиться, сосредоточиться… главное — сосредоточиться. И не замерзнуть.
А потом через тоннель под Нюнесвеген, в Старый Эншеде. Муссеронвеген. Как, Хенрик, нормальный план?
Поезд снова с визгом затормозил. Замечательный план, услышал он голос Хенрика. Просто превосходный.
В клинике Вассрогга не было официальных часов для посещений; посещения, как правило, не поощрялись. Незапланированные контакты с внешним миром могли помешать лечению. Но для Бениты Урмсон сделали исключение. Во-первых, она была старинной подругой Эббы Германссон Грундт, а во-вторых, сама была врачом-психиатром, к тому же довольно известным. Решили, что Бенита Урмсон сама сориентируется, как ей говорить с Эббой, чтобы не нанести вреда. К тому же сегодня пятница, а поначалу было задумано, что госпожа Германссон Грундт будет проводить выходные со своей семьей.
Бенита Урмсон принесла подруге два подарка: коробку карамели «Марианна» и Библию.
— Я не религиозна, — слабо улыбнулась Эбба.
— Я тоже, — возразила Бенита. — Никогда такое и в голову не приходило. Но Библия — это нечто иное.
— Ну-ну, — сказала Эбба.
— Как ты? — спросила Бенита. — На самом деле?
— Что значит — на самом деле?
— Я прекрасно понимаю, что тебе здесь лучше и что ты достаточно умна, чтобы попробовать это себе объяснить.
Эбба довольно долго молчала.
— Я думаю, роль ума сильно преувеличена.
— Согласна. У сердца есть пути, уму неизвестные.
— Это я слышала… но думаю, главная моя проблема заключается в том, что я не хочу больше жить.
— А почему ты живешь?
— Почему я живу?
— Да. Почему ты живешь?
— Не могу объяснить. Может быть, считаю жизнь своего рода долгом… как и все остальное. Если получил в дар жизнь, будь любезен жить до конца.
Бенита Урмсон кивнула:
— Ты пришла к этому выводу после исчезновения сына?
— Да… Я понимаю, что такое бывает со всеми… в той или иной степени… и большинство как-то с этим справляется и находит в себе силы жить дальше. А я не нахожу… Чересчур жестоко.
— Ты считаешь, что Хенрик погиб?
— Да… да, наверное… он погиб.
— Значит, Хенрик для тебя — всё? Почему?
— Это вне моей власти. Можно взять «марианнку»?
— Конечно. Это тебе.
— Спасибо… знаешь, я, по-моему, не ела «Марианну» с тех пор, как мы сдавали экзамены.
— И я тоже… Но почему именно Хенрик? Когда заводишь детей, одно из условий такое: может случиться, что они умрут раньше вас. Нет никаких гарантий, и ты знаешь это так же хорошо, как и другие родители.
— Мне кажется… мне кажется, я забыла это условие.
Бенита Урмсон засмеялась:
— В том-то и дело, малышка. Есть вещи, которые забываешь по дороге. Но ради бога… это же касается всех, и забывчивость к сорока обычно проходит. После сорока все всё вспоминают. Так что ты в хорошей компании.
— Я не хочу быть в такой компании.
— Знаю. Ты человек не слишком социальный, но в определенных ситуациях человеку одному не справиться. Поэтому я принесла Библию.
— Бенита, ради всего святого! Ты же прекрасно знаешь, что я не…
— С кем-то общаться необходимо, — твердо сказала Бенита Урмсон. — C кем-то надо разговаривать. Ты сорок лет не разговаривала ни с кем, кроме себя самой. Ты устала. Любой устанет. И ты должна выбрать — либо другие люди, либо Господь.
— Благодарю за поистине спасительную…
Бенита резко подняла руку, и Эбба осеклась. Она взяла еще карамельку и уставилась на подругу, даже не заботясь скрыть скепсис:
— Понятно. Ты хочешь по-прежнему держать все двери на замке. И мою скромную дверцу — тоже. Это твой выбор, Эбба. Это касается только тебя. Я, как и ты, не имею ни малейшего отношения к религии. Но в этой книге собран тысячелетний опыт человечества… да почему опыт человечества, дурацкое выражение… здесь собран человеческий опыт. Это не пропаганда, а мудрость. Тебе нужно утешение. Утешение, любовь и хорошая доза милосердия. Помнишь, как мы выписывали рецепты на фармакологии: утешения — пятнадцать частей, любви — двадцать пять частей, милосердия — quantum satis. Столько, сколько нужно. Нет ничего другого, что могло бы тебе помочь, все остальное… все остальное — мелочи. Думаю, ты и сама это понимаешь. Ты умная, Эбба, но мудрости в тебе — кот наплакал. Ты сама себя затолкала вместе с Хенриком в темный чулан, скорчилась там и ждешь чего-то. Тесный, темный чулан. Впусти немного света или, по крайней мере, выбери другой чулан, побольше… но, конечно, ты, как всегда, сама лучше знаешь, а я…
— А ты?
— Я всего лишь почтальон. Don’t shoot the messenger.[69]
— Это-то я понимаю…
— Вот и хорошо.
— А они и в самом деле очень вкусные, «марианнки». Подумать только, как давно это было… а их еще продают?
— Конечно, Эбба. Конечно их продают.
Они долго сидели молча. В дверь заглянул санитар и убедился, что все в порядке: женщины сидят на кровати, по разные ее стороны.
— О чем ты думаешь, Эбба?
— О Кристофере… Извини, Бенита, я должна позвонить мужу.
