Эмили удивилась.
– Но почему же он решил, что это Карвел? Я хочу сказать, почему он решил, что знает на этот раз достаточно, чтобы его арестовать? А дворецкий был настоящей свиньей! – Она произнесла это с несвойственной ей злостью. – У него могло быть много врагов. И если бы мне самой пришлось иметь с ним дело, я обязательно бы почувствовала искушение его убить.
– Не преувеличивай, – хмыкнула Шарлотта. – Хотя он действительно держал себя очень заносчиво, и у него всегда был такой насмешливый вид.
– Он рассчитал девушку-горничную только за то, что она пела, – запротестовала Эмили с искренним гневом. – Это жестоко. Он пользовался своим положением и властью, чтобы унижать других людей, что непростительно. Он был хам. Я не желала бы, чтобы ему отрубили голову, но, раз так случилось, не могу сказать, что хоть сколько-нибудь об этом сожалею.
Подошел Питт, неся тарелку с разными вкусностями для Шарлотты, и, наверное, услышал последнее замечание, которое его слегка позабавило.
– А вот тебя я еще как раз ни в чем не подозревал, – сказал он, но затем серьезно прибавил: – Поздравляю, Эмили. Я очень рад за вас обоих. Надеюсь, это начало блестящей карьеры.
В комнате раздался взрыв смеха, и кто-то что-то весело выкрикнул.
– О, так и будет, – ответила Эмили убежденно и столь же решительно. – Но кого же ты подозреваешь? – спросила она напористо. – Ты не думаешь, что, в конечном счете, кондуктор омнибуса не имеет никакого отношения ко всем остальным?
– И его убил кто-то другой? – удивился Питт. – Но почему?
Эмили пожала плечами.
– Не знаю.
Шарлотта взяла тарелку.
– А может, он был таким же противным и нахальным, как тот, который не пустил меня позавчера в омнибус, – сказала она мстительно, что было довольно неожиданно. – И если кто-нибудь ему тоже отрубит голову, я не слишком огорчусь.
Эмили с любопытством взглянула на сестру, ровно ничего не понимая.
– О чем ты это толкуешь?
– О! – Шарлотта сделала гримасу, не зная, рассказать обо всем Эмили или не надо, и решила, что вскользь коснется происшествия, но это было нелегко. – Этот зловредный маленький… – Она никак не могла подыскать подходящего слова. Она все еще кипела от злости при воспоминании об унизительном происшествии.
Эмили ждала, а Томас поглядел на жену со внезапно ожившим интересом, словно вся эта история приобрела в его глазах новый смысл.
– …червяк, – процедила Шарлотта, – не пустил меня в омнибус потому, что у меня в руках был узел с двумя диванными подушечками, завернутыми в простыню, а он подумал, что это грязное белье.
Эмили захихикала.
– Извини, – сказала она весело, – но, честное слово… – Она фыркнула, стараясь подавить смешок, в то время как воображение живо рисовало ей всю эту сцену.
Но Шарлотта уже не могла сдержаться.
– Он был такой самонадеянный и надутый, – сказала она, все еще полная гнева. – И я многое дала бы за то, чтобы ему прищемили нос. – Она прямо-таки затряслась от негодования. – И он так гадко вел себя с мужчиной, который встал с места и подошел к нам, чтобы мне помочь… Можешь себе представить всю эту сцену? – Она взглянула на мужа и увидела, что он глубоко погрузился в какие-то свои мысли. – Ты меня не слушаешь, да? Ты считаешь, что это смешно с моей стороны, так злиться?
Подошел лакей с подносом, предложил им пирожки, и каждый взял по одному.
– Нет, – медленно ответил Питт, – думаю, что большинство отреагировали бы так же. И ты – не исключение…
– Но я же ничего не сделала, – возразила Шарлотта, – хотела бы, но ничего не могла придумать.
– Точно, – согласился он, – ты пришла домой, кипя от возмущения, но ничего не сделала.
Эмили удивленно взглянула на него.
– Кондуктор омнибуса, – сказала раздумчиво Шарлотта, начиная что-то понимать. – О нет, это же нелепо! Никто не отрубает… – Она запнулась.
Полная дама пронеслась мимо них, широкими рукавами едва не сметя на ходу печенье. Кто-то засмеялся.
– Может быть, и нет, – нахмурился Питт. – Нет, это глупо… Но я должен рассматривать все варианты… Нет, здесь должен быть какой-то более серьезный повод. Что-нибудь очень личное… – Он повернулся к Эмили. – Но у тебя сегодня праздник. Давайте же говорить о тебе и твоей победе. Когда Джек займет место в парламенте? Он уже решил, о чем скажет в своей первой вступительной речи? Надеюсь, он будет говорить недолго, особенно если речь пойдет о полиции.
Эмили посерьезнела, но сразу же рассмеялась, и разговор перешел на политические темы и о будущем, о надеждах и устремлениях Джека.
Прошло больше часа, пока Шарлотта снова не осталась с Томасом наедине. Несколько минут она опять развивала свои предположения насчет Палача. Несмотря на большую и искреннюю радость, связанную с победой Джека и Эмили, Шарлотта начинала понимать, насколько трудным становится положение Питта и какими серьезными последствиями может сейчас обернуться для него его недавнее продвижение по службе.
– А что ты собираешься делать теперь? – тихо спросила она, так чтобы худощавая женщина в клетчатой юбке и с громким голосом, стоявшая около, не смогла бы ее услышать. И так как муж пребывал в рассеянности, продолжала: – Если не Карвел, то кто?
– Не знаю. Возможно, Барт Митчелл. У него действительно были все основания убить Уинтропа и, возможно, Арледжа, если он превратно истолковал его внимание к Мине. Но я никак не могу понять: почему ему надо было убивать кондуктора или Скарборо? Разве только они что-то знали… Митчелл, очевидно, склонный к насилию человек. Его африканский опыт, свободная игра жизнью и смертью… – Он замолчал, оставив мысль недосказанной.
– Но ты в это сам не очень веришь, да?
– Мне эта точка зрения не кажется достаточно убедительной, – ответил Питт. Он кивнул знакомому и продолжал: – Правда, мы еще не знаем, что у него было в прошлом или дату его возвращения из Африки. Возможно, он даже не подозревал до самого последнего времени, чтона самом деле собой представляет Уинтроп. Очевидно, Мина отчаянно стыдится того, как с ней поступал муж, и делает все, чтобы скрыть это. И почему-то думает, что это отчасти и ее вина. – Томас нахмурился, голос стал тише, но более резок и даже сердит. – Я и прежде встречал женщин, которых били. И все они брали вину на себя. Вспоминаю, как несколько лет назад, когда я был констеблем, меня часто вызывали из-за нанесенных побоев, и я видел, как женщины, все в крови, избитые до полусмерти, уверяли, что это они виноваты, а не мужчины. Но это были женщины, которые утратили все надежды, всякую веру в лучшее, последние остатки достоинства. Обычно виной всему было пьянство…
Шарлотта долго смотрела на него, и перед ней во всей своей страшной правде открывались картины ужасного мира, о существовании которого она почти не догадывалась. Шарлотта припомнила, как Мина была подавлена стыдом, как принижена – и как она на глазах расцвела после смерти Уинтропа. Да, все ясно; лишь удивительно, почему так долго не наступала трагическая развязка.
– Но это все-таки не объясняет, почему он также убил и Арледжа, – продолжал размышлять Питт. – Разве только из-за того, что Мина знала, кто убил Уинтропа, и каким-то образом проговорилась Арледжу… конечно, ненамеренно.
– Да, в том, что ты говоришь, есть смысл, – быстро ответила Шарлотта. – Это похоже на правду. Но тогда почему же все-таки убили кондуктора и дворецкого? Может, дворецкий попытался шантажировать Карвела, полагая, что это он убил Арледжа, и Карвел убил дворецкого, опасаясь доноса и потому, что не мог доказать свою невиновность?
Питт невесело улыбнулся.
– Чересчур уж притянуто за уши. Но я велел Бейли поточнее разузнать, был ли Карвел на концерте. Мне нужно доказательство покрепче, что-нибудь совершенно неопровержимое.
– А в этом ты сомневаешься?
– Не знаю. – Вид у него был усталый и растерянный. – Часть меня верит в его вину. По всей вероятности, мозг.
Группа возбужденных гостей неподалеку подняла бокалы. Женщина в персиковом кружевном платье так воодушевилась, что голос у нее стал пронзительным.
– А сердце – нет? – спросила тихо Шарлотта, глядя на него.
Томас улыбнулся.
– Немножко нелепо думать сердцем. Я предпочел бы слово «инстинкт», который представляет собой связку прежних, далеких воспоминаний под покровом какого-то одного, поверхностного, и вот эти-то глубинные воспоминания и ответственны за мысли, которые мы сами не можем объяснить.
– Очень логично, – согласилась она. – Но в результате то же самое. Ты не веришь, что это сделал он, хотя не можешь быть уверен. Эмили говорит, что Скарборо был законченной свиньей. Он выгнал бедную горничную только за то, что она пела. Девушка была просто вне себя от горя. И самое непростительное тут – он ведь не мог не знать, что означает для нее потерять место. Ведь она не может получить другое без хорошей характеристики. Она же умерла бы от голода. – Шарлотта говорила все более взволнованно, ее голос становился все тоньше и выше: ей и девушку было жалко, и она была очень возмущена поведением Скарборо.
