Грачёв старался не смотреть на Аверина – так хотелось дать ему по шее.
– А Лиза тебя за что-то любила. Непонятные существа эти женщины, честное слово. С моей точки зрения, ты гроша ломаного не стоишь. Лиза всё мечтала тебя освободить, бегала, ко всем приставала. Вот и попалась на глаза Мамедову. Он использовал её в своих целях, а потом убрал от греха подальше.
– Как он её убил? – Аверин тусклым взглядом смотрел на Грачёва.
– Из пистолета.
– А Рогозина?
– Тоже. Ещё один с ними погиб, взрослый, Чолин, – добавил Всеволод.
– И Серёгу?.. – оторопел Аверин. – Он же в авторитете был.
– Ну и что? Самого Ювелира больше нет, что там о Чолине горевать? Говорю же – как Смерть с косой прошла. А ты вот остался – дуракам везёт, – подвёл итог Грачёв.
– Значит, Лизы больше нет. – Антон отвернулся и закрыл лицо руками.
Всеволод несколько минут молчал. Потом заговорил снова:
– Что ж делать, Антон Николаевич? Не нужно было и тебе, и ей таскаться по подвалам и садиться на иглу. Отец изнасиловал, мать убило молнией… Это всё ужасно, и нет таких слов, чтобы утешить пострадавших. Нет таких слов! – повторил Грачёв. – Но даже самый жестокий удар судьбы не даёт права на то, чем вы занимались. Нельзя сразу начинать колоться, бросаться в объятия шпаны и мафиози. Эта публика перестрадать не поможет. Да, тебе повезло. Лизе – нет. Ты вытащил счастливый билет в лотерее. Так будь же благодарен судьбе за спасение – и тогда, на Ржевке, и сейчас. Мог ведь и заживо сгореть.
– Я не знаю, как вас звать, – обратился Антон к Брагину. – Но я знаю, что вы всех спасли. Там, в траншеях, всё время не хватало воздуха. А когда начался пожар, многие сразу же умерли. Они и так-то еле дышали… Мы трупы оставили там, в огне. – Аверин улыбался, и глаза его были безумными. – Пламя бежало за нами, как живое. Стало жарко, будто в духовке. Многие посдирали с себя одежду. Ломанулись туда, ко второму входу. На одном пацане брюки вспыхнули, и он тоже умер. Мы поняли, что нас хотят сжечь, чтобы не вышли, не рассказали ничего. Но всё равно радость была – ведь нас нашли, спасают! Узнали откуда-то про «Лазарет Келль»! Только не могли понять, каким образом. Элеонора нас уверяла, что мы обречены на гибель, и заведение это недосягаемо. Карту даже показывала. Место, короче, совсем глухое, и ни одна живая душа сюда не забредёт. Подступы кругом заминированы, всё под контролем. И мы даже сразу не поверили, что нас вытащат. Женщин и детей пропустили поближе к решётке, к воздуху. Выстрелы мы все слышали. Кто молился, кто ругался, а кто ревел в голос. А потом вы подошли… Как вас зовут? – Антон вдруг стал очень похожим на своего отца-профессора.
– Роман Григорьевич, – ответил за Брагина Озирский.
– Роман Григорьевич нас успокаивал сквозь решётку, – сообщил Аверин. – Даже анекдоты рассказывал. Огонь ведь уже подпирал, и мы задыхались. Он руку просунул в щель, детей по головам гладил, а женщинам слёзы вытирал. Просил помочь, изнутри навалиться. Потом уже другие подоспели. Но он первым был. Я не запомнил тот момент, когда замки поддались. Очнулся уже под берёзой…
Из военного грузовика Озирский, Грачёв и Антон Аверин пересели в синие «Жигули», всё это время дожидавшиеся на парковке около аэродрома. В это время совсем рядом лихо развернулась чёрная милицейская «Волга», из которой выскочил Геннадий Иванович Петренко. Очки его блестели радостно, как лампочки на новогодней ёлке.
– Приветствую вас и поздравляю!
Он видел, что ребята торопятся поскорее доставить парня домой и не хотел их задерживать.
– Когда освободитесь, езжайте сразу на Литейный. Захар Сысоевич домой не уедет, пока с вами не пообщается. Кстати, родственники спасённых требуют свидания с Андреем – чтобы в ноги ему поклониться…
– Этого ещё не хватало! – испугался Озирский. – Я потому и из больницы сбежал, что у меня нет ни минуты свободного времени. Сегодня воскресенье, а в понедельник мне нужно быть на службе. Между прочим, как следует выспаться тоже не мешает…
– Ты, наверное, бредишь, – кротко заметил Петренко. – Раньше, чем через две недели, я тебя до работы не допущу, своей властью. Потом получишь осложнение, так вообще на месяц исчезнешь, а то и на два. Сегодня доложишься полковнику – и на больничный, шагом марш!
– Ноблесс оближ – положение обязывает. – Озирский причесал волосы перед маленьким зеркальцем. – Приказ приказом, Иваныч, но дело по «Лазарету Келль», к сожалению, не окончено. К Горбовскому, разумеется, я приеду, а вот пресс-конференцию для родственников давать не стану. Пусть своими близкими занимаются, а не мне кланяются в ножки.
– Ладно, там видно будет, – махнул рукой Петренко.
Он уже знал, что нашёлся Антон Аверин – Грачёв сообщил ему это по рации.
– Не буду сейчас болтаться под ногами. Везите парня к отцу, и быстро назад. Полковник тоже отдохнуть хочет. А уж генералу он будет докладывать в понедельник днём, когда дело окончательно прояснится.
Грачёв гнал машину и жалел, что не может заставить её взлететь. «Жигули», визжа покрышками, то и дело подрезали попутчиков. Всеволод сигналил даже чаще, чем было нужно, и ему хотелось ехать с сиреной, с мигалкой. Уже стемнело так, что даже при свете фонарей приходилось напрягать зрение. Антон Аверин жадно смотрел на мигающие огоньки, шевелил губами, словно у него начисто пропал голос. Потом он как будто очнулся и поднял голову.
– У меня день рождения девятого сентября, – неожиданно сказал он, и Озирский с Грачёвым вздрогнули. – В тот день Ромена, толстая свинья, закатила мне оплеуху и плеснула горячим кофе в лицо. Мне повезло, потому что брызги не попали в глаза. Сейчас я решил, что девятого никогда больше не стану праздновать. Стану отмечать в конце месяца. Двадцать девятого числа буду звать гостей и зак5атывать пир. Целый год стану горбатиться, копить «бабки», а потрачу за один великий день. Жалко, что Лизка Сазонова уже никогда не придёт. Мы ведь пожениться с ней через год хотели. Её похоронили уже?
– Да, прямо сразу зарыли около кладбища, – хмуро ответил Озирский. – Рогозин и Чолин лежат с ней в одной могиле. Но, конечно же, их оттуда извлекут для проведения экспертизы, а потом перезахоронят по-человечески. Если хочешь, можешь поучаствовать. Место нам известно, так что с этим проблем не будет.
В этот момент машина затормозила около того самого дома на Витебском проспекте, куда Всеволод с Андреем приезжали тринадцать дней назад. Сейчас им казалось, что с того далёкого вечера пошло по крайней мере несколько лет.
Все трое вошли в подъезд, и Антон долго гладил почтовый ящик, перила на лестнице, ручку двери, стёкла и подоконники. Когда они оказались около квартиры, парень обессиленно привалился к косяку и закрыл глаза. Ему очень хотелось встретиться с отцом, и в то же время было стыдно, страшно.
Сопровождающим Антона тоже вспомнилось своё, недавнее. Всеволод будто бы снова увидел онемевшую от неожиданности и восторга Лилию, когда он субботним поздним вечером позвонил в её квартиру, держа в руке чемодан. Он слышал радостный визг Костика и Яшки, которые сразу же вскарабкались на руки, обхватили за шею, чуть не задушив его от избытка чувств. Наконец-то они дождались своего настоящего отца, по которому так долго скучали.
Андрей же вспоминал, как выбирался из забытья, не понимая, куда его везут, и кто находится рядом. Он сразу же увидел Филиппа и узнал его, но ещё долго не показывал этого – потому что не верил в своё чудесное освобождение. Потом из тумана выплыл Севыч, и за рулём «Волги» оказался Тим Крафт – ещё двое его спасителей, которым Андрей до конца дней своих будет обязан и благодарен.
Ради него три человека пошли на стволы и ножи, подставили свои головы под топор закона, но даже не подумали об этом. И сейчас в ушах Озирского снова прозвучал тихий, хриплый, прокуренный голос человека, имя которого только что пытались вырвать у него под пытками: «Андрей, я тебе не кажусь. Ты действительно свободен. Всё происходит наяву. Мы успели вовремя…»
– Нажимай звонок, а то нам некогда! – шепнул Озирский Антону Аверину.
Тот, еле-еле подняв руку, ткнул пальцем в кнопку. За дверью слабо звякнуло, и Всеволод отвёл холодную руку парня, позвонил сам. Послышались шаги, потом стихли.
Профессор раскашлялся, а потом спросил простуженным голосом:
– Кто там?
– Мы, Николай Николаевич! – весело сказал Озирский.
Профессор поспешно защёлкал замками и загремел цепочкой. Всеволод отодрал Антона от стены и поставил его перед собой, поддерживая сзади.
Хозяин распахнул дверь и дико вскрикнул, не веря своим глазам. Потом медленно развёл руки в стороны, качнулся вперёд и сомкнул объятия. Антон, всхлипывая, впился пальцами в отцовский пуловер. Каждый из них уткнулся лбом в плечо другого, и на лестнице воцарилась тишина. Лишь где-то внизу звонко щёлкали подкованные каблучки, а на Витебском проспекте рычали машины.
