Лава пять
Мартин Брахам занял место Толстяка на кафеле ванной комнаты. Его снежная шевелюра в области затылка стала немного розовой. Он в отключке на довольно длительное время.
— Я отмерил классную дозу, — уверяет Храбрец. — Я знал, что если не сорвать такой плод, как он, с первого раза, возможности переэкзаменовки не будет. С этим партнером играть надо серьезно. Доказательство его сомнений налицо.
Он поднимает пистолет Маэстро.
— Нет, посмотри снаряжение! Инструмент высшего качества. Этим ты ухлопаешь мэра города прямо во время заседания муниципального совета так, что он сам не заметит. Грация и гибкость! Не петарда, а балерина. Смерть под сурдину, квазиточно! Ты не жмешь, а только думаешь о гашетке, и удар наносится, производя не больше шума, чем пуканье незабудки. Знаешь, этот объект стоит дороже, чем оружейный склад нашего курятника.
Он кладет пистолет в карман.
— Надо проверить его багаж, думаю, что у принца там много чего. В его деле аксессуары — это все! Как и в нашем тоже. Потому что, как говаривал мой племянник-боксер: «Лучше иметь свою хорошую правую, чем все права!»
Разговаривая, он разматывает нейлоновый шнур, которым, как человек предусмотрительный, запасся заранее, и энергично связывает щиколотки и кисти своей жертвы.
— Зачем все это кино? — спрашиваю я. — Было же условлено, что ты просто спрячешься, чтобы его успокоить…
— Йес, месье, только этот хитрец, как тот старый пьяница, который если не сидит с бутылкой, то берет бутылку с собой. Иди взгляни…
И он увлекает меня в комнату.
С грацией толстокожего и необыкновенной легкостью Его Величество вспархивает на стул, по виду крепкий, и пока тот не развалился, запускает руку в один из шелковых тюльпанов люстрвески. Вы же его знаете: если что-то не поддается, он его ломает. Сейчас жиртрест попадает в яблочко. Люстра иллюстрирует это, танцуя испанскую джигу. Качаясь, лампионы придают комнате иллюзорное движение вращения, которое напоминает последствия сильного похмелья.
— А вот и объект, барон! — триумфально соскакивает Большой со стула именно тогда, когда тот подламывает колени, как услужливый верблюд, чтобы облегчить высадку своему седоку.
Сам объект представляет собой черную кубическую коробочку со стороной пять или шесть сантиметров (не имея при себе рулетки, прошу простить мою неточность). На одной из ее сторон имеется красная кнопка. На другой — миниатюрная металлическая трубка, длинная, как мизинец моего кузена Эрнеста (того, у которого нет ногтевых фаланг, поэтому он никогда не мучается окоченением кончиков пальцев). Остальные стороны (которых должно быть числом четыре, если моя дедукция верна) в дырочках.
— Что это? — спрашиваю я.
Мамонт встряхивает своей лошадиной шеей.
— Не знаю, как называется, — отвечает он, — но, по крайней мере, знаю, зачем это.
Образованный объясняет.
— Представь себе, неделю назад проходя через лабораторию, я увидел рыжего Матиаса с брошюрой про эту штуковину. Он квохтал над ней, как дюжина ряб над яйцами. Он объяснил мне что, почему и как. Не думал я, что это так быстро мне пригодится. Видишь, мы не правы, что не занимаемся самообразованием; вот вернусь я подпишусь на «Французский охотник».
— К делу, пожалуйста!
— Эту блямбу кладешь на середину комнаты. В кармане у тебя что-то вроде хронометра. Достаточно нажать на кнопку хроно и стрелка показывает, что в комнате кто-то есть. Волны чего-то трянсхрянс, вот! Распределяют…
— Ясно, — прерываю я, — как ты нашел?
Мастард надувается, как вол, который хочет показать лягушке, что надо сделать, чтобы быть таким же толстым, как он.
— Только благодаря интенсивной мощи моего ума. Парень, сказал я себе, Маэстро самый потрясный из всех зловредных, с которыми приходилось соприкасаться до сего дня. Он предупрежден, что его хотят прогладить. Он принял все предосторожности: техника, наука, прогресс. Держу пари, что он добыл игрушку-сигнал того типа, который показывал мне Матиас. Хорошо, вламываюсь в его кладовку. Разнюхиваю. Натыкаюсь на аппарат. Браво, Берю! Двадцать из десяти! Первая мысль: «Я тебе налью маслица в сухие шестеренки». Только я ж ни бельмеса не петрю в этой механике. Есть риск заблокировать счетчик Жайжера нашего нажимателя на гашетку. Надо родить что-то другое. Учесть психиатрию персонажа, обстоятельства, топографо… В итоге, игра состоит в чем? Чтобы старичок-хитрячок приблизился ко мне вплотную и я сумел бы его вырубить, так? Ведь предупрежденный этой штукой на расстоянии, да с его арсеналом, он занял бы почетное место на официальной трибуне, а я болтался бы, как цветочек в проруби, мне осталось бы схлопотать в хавало зеленый банан, чтобы довести его до созревания! Я занялся столь же глубокой дедукцией, как маршал Фош в битве при Галльени. «Хорошо, — сказал я себе, — он переварит сигнал, что ты здесь. Следовательно, вооружится… Единственный выход: надо тебе сойти за мертвого, чтобы успокоить его подозрения, ведь мертвые не кусаются». Ты прослеживаешь, Сан-А?
— Так же легко, как следуют за одноногим экскурсоводом по музею, Толстый.
— Прекрасно. Взвесив все «за» и «проконтра», решаю сыграть убитого, чтобы лучше долбануть его по мозгам. Натягиваю, стало быть, самую старую размахайку. Напротив сердца засандаливаю сигаретой две дырки, обсмаркиваюсь гемоглобином и жду на кафеле ванной, развалившись, как сто телят.
Не переставая излагать, Берю моет руки. У его ног Мартин Брахам все еще где-то далеко.
— Критический момент наступил, когда вместо него явился ты. К счастью, я услышал, как вы разговаривали в коридоре. Я усек, что, предупрежденный счетчиком, он побежал разыскивать тебя, чтобы разоблачить покушение. Я чуть-чуть не заорал тебе «первое апреля»! Что меня удержало? Думаю, инстинкт… Я почувствовал, что если ты поверишь в мое «тютю», другой тоже поверит и, значит, будет менее подозрительным! Именно так и произошло.
Ужасный выпячивает грудь.
— Да, я малый не дурак, — говорит он, — хоть и дурак не малый, но слушай сюда: это геройство или подвиг?
— Ты никогда не был более величественным, Берю, — утверждаю я торжественно.
— Я знаю, — удовлетворяется Храбрец. — Я знаю… Но это еще не все, приятель. Потому что явилась мысль, как покончить с ним полностью…
— Вправду? — подбадриваю я.
— Видишь ли, я подумывал о бассейне, но тащить его туда, даже в полном отрубе, было бы слишком рискованно. Гостиница огромна, и всегда найдется чудак, который не смог придавить комарика и желает подышать ноктюрным бризом у окна.
— Ну и каков же твой заменитель?
— Самоубийство! Он ныряет вниз со своего балкона, там у перил и стульчак подставим, чтобы все поверили.
— М-м, а если, к несчастью, коридорный или какая-нибудь сомнамбулическая англичанка увидит нас, выходящими из его номера именно в этот момент, тогда ку-ку!
— Мы не будем выходить из его номера. Слушай…
Он увлекает меня на террасу.
— Наши апартаменты точно под этими. Спустим его на веревке на мой балкон. Кто нас увидит, если номера фасадом на море? После ты идешь в бар поддать с последними пивососами. Я развяжу приятеля, снова усыпив его дубинкой, и закажу по фону у обслуги аспирин. Следи как следует за схемой!
— Гоу!
— Ночной пампон приносит таблетки и стакан журчащей. Я говорю: «Поставьте сюда, пойду поищу пиастры за ваше беспокойство». И иду в спальню, где оставляю открытым окно. Выпихиваю гуся-лебедя через балюстраж и сразу же выскакиваю из спальни в салон с бифнотом, который у меня наготове. Сечешь маневр?
— Безупречное преступление, Толстый. Ты нокаутируешь старушку Агату Кристи.
Он скромно покачивает головой.
— Когда наш Убивец ляпнется в бегонии на расстоянии десяти метров от портье, начнется тарарам. Будь спок, я сам наведу шороху. Как то: «О, что это! Зачем это? Несчастье! Гарсон, вы ничего не слышали! Вроде что-то упало?» Я ему устрою, этому служителю, сцену из «Дева и злоумышленники». Забью баки так, что он подтвердит мою невиновность, надеюсь! Ну, ладно, раз уж ты здесь, помоги-ка перекантовать парашютиста на его первую стартовую площадку.
В этот момент в дверь Трезвонят.
Да-да, ведь я забыл вам сказать, что двери каждого номера в «Святом Николасе» снабжены звонком. Мы замираем. Звонят снова.
— Твое мнение, доктор? — шепчу я Толстяку на ушище. Он делает отчаянную гримасу.
— Надо посмотреть, — вздыхает он удрученно.
Это рассыльный. Мальчуган, похожий на карлика. Как будто спрыгнувший с полотна Веласкеса. Мордочка у него в форме груши. Волосы вьются на концах. Вид спесивый и туповатый. Поверьте мне, нужна только последняя капля, чтобы этот паренек начал и кончил свою жизнь заспиртованным в банке. Я так иногда жалею, что не обосновался в банке. Не то, что я без ума от формалина, а просто думаю, что у меня есть к этому предрасположение. Такой вот вкус к отшельничеству. А также жуткое желание не обременяться выводами, заключениями и смотреть, как другие меня разглядывают. Завидую обезьянам в зоопарке, которые ищут блох и дерутся на глазах толпы посетителей. У них насмешливые дразнящие манеры. Очевидное пренебрежение к праздношатающимся, которые робко указывают на них пальцем. Где истинные обезьяны? Кто больше наслаждается спектаклем, который дает другой?
