– Томас! Посмотрите налево, мы у колонны.
Полицейский обернулся и сразу увидел их. Тип лица Джошуа Филдинга идеально подходил для передачи эмоций: подвижные черты, глаза, прикрытые тяжелыми веками, нервные губы, один изгиб которых мог мгновенно придать его лицу и комедийное, и трагическое выражение. Сейчас на нем просто отражалась радость при виде старого друга.
Кэролайн рядом с ними выглядела идеально. В ее внешности, как и у Шарлотты, преобладали теплые тона. У нее были золотисто-каштановые волосы, чуть тронутые сединой, и гордая посадка головы. Годы обошлись с этой дамой милостиво, но любой восприимчивый человек заметил бы на ее лице следы пережитых утрат. А Томас хорошо знал, что жизнь ее не щадила.
Он с искренним удовольствием приветствовал родственников и последовал за ними вверх по лестнице и дальше по плавно изгибающемуся коридору к зарезервированной Джошуа ложе. Оттуда открывался прекрасный вид на сцену: его не загораживали головы других зрителей, а кроме того, перед ними раскинулся весь зрительный зал, за исключением ряда лож, тянувшихся по их стороне бенуара.
Филдинг предложил кресло Кэролайн, после чего уселись и сами мужчины.
Питт пересказал супругам содержание письма Шарлотты, опустив подробности об обвинении молодого человека и ее интерес к посещению мест вроде «Мулен Руж».
– Надеюсь, она не наберется там радикальных идей, – с улыбкой заметила Кэролайн.
– Мир меняется, – возразил ее муж, – жизнь постоянно рождает новые идеи. Молодые поколения ищут в жизни новых поворотов, и, к счастью, их ведут новые пути.
Миссис Филдинг с удивленным видом взглянула на него.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она. – Еще за завтраком ты высказывал какие-то странные замечания…
– Я вот думаю, не стоит ли мне рассказать вам с Томасом немного о сегодняшней пьесе. Вероятно, стоит. Она поставлена в очень… авангардистском стиле, – сказал актер обоим собеседникам. Он выглядел слегка подавленным, и его добродушное лицо, затененное драпировками ложи от яркого блеска люстр, приняло виноватое выражение.
– Разве мы пришли смотреть не господина Ибсена? – неуверенно спросила Кэролайн.
– Конечно, его, моя милая, – Джошуа широко улыбнулся, – но сама пьеса пока вызывает бурные дискуссии. Сесиль Антрим не стала бы играть в пьесе неизвестного автора, если только не сочла бы его творчество исключительно либеральным и поддерживающим ее собственные взгляды, – произнес он проникновенным голосом, хотя в глазах его искрились смешинки.
Питту показалось, что на лице Кэролайн отразилось сомнение, но прежде чем они успели продолжить обсуждение столь животрепещущей темы, их внимание отвлекли знакомые из ложи на противоположной стороне зала.
Откинувшись на спинку кресла, Томас присмотрелся к живописной и возбужденной публике. По центральному проходу, гордо вскинув головы, шествовали модно одетые дамы, бросавшие оценивающие взгляды в основном на возможных чаровниц, а не на их спутников. Их оценки внешности других женщин основывались не на романтических идеалах, а скорее на чувстве соперничества. Суперинтендант подумал о гулявшей по Парижу Шарлотте и представил, как хорошо она могла бы оценить эти лица, понимая малейшие нюансы мимики, которые он мог лишь подметить. Томас мог бы попытаться описать их ей, если б, вернувшись после такого удивительного путешествия, она позволила ему вставить хоть слово и соблаговолила выслушать его.
Свет начал меркнуть, и зал погрузился в напряженную тишину. Зрители устроились поудобнее, и все взоры обратились на сцену.
Занавес поднялся, открыв прекрасно обставленную гостиную. Там находились с полдюжины людей, но луч прожектора высветил лишь одну из актрис. В сравнении с присущим ее натуре блеском остальные персонажи казались серыми тенями. Она была удивительно высокой и исключительно стройной, но в ее позе, даже неподвижной, проявлялась грациозность. Белокурые волосы поблескивали на свету, а четкие и правильные черты подчеркивали красоту ее вечно молодого, лишенного примет возраста лица.
Ее звонкий голос прорезал тишину зала, и драма началась.
От всего этого выхода в театр, в той же мере, как и от представляемого спектакля, Питт ожидал получить лишь легкое развлечение. Но произошло нечто иное. Он глубоко увлекся действием в тот же момент, как увидел на сцене Сесиль Антрим. Исходившие от нее флюиды передавали острейшее ощущение одиночества, и ее потрясающая неудовлетворенность невольно пробуждала сопереживание. Томас забыл обо всем на свете. Реальная жизнь сосредоточилась для него на воссозданной на сцене гостиной. Необычайно важными сейчас казались лишь люди, разыгрывающие там свои жизни.
Сесиль играла роль жены пожилого мужчины, справедливого, честного, но не способного на страсть. Будучи преданным семье, он любил ее по-своему и относился к ней как к своей собственности. Разумеется, муж ценил жену и не мог даже помыслить об измене. Однако унылое однообразие его поведения, как замечал зритель, постепенно убивало в ее душе нечто очень важное, побуждая ее на борьбу за выживание.
Другой, более молодой герой обладал изрядной пылкостью и воображением и как раз жаждал более душевных отношений, так что их знакомство неизбежно породило взаимное влечение. Но драматург хотел вскрыть не эту проблему, и не она увлекла большинство зрителей. Интрига заключалась в том, как именно каждый из героев воспринимал сложившееся положение. Муж, жена, молодой человек, его невеста, ее родители – каждый из них имел свои страхи и убеждения, что и было причиной их реакции, так же, как и то, чего ожидали от них общество и сама жизнь. Сложившиеся веками запреты искажали правду, которую в ином случае они могли бы осознать и высказать. А самым главным стал вопрос какого-то спасения или бегства для центральной героини, которая не имела права подать на развод, хотя муж при желании мог бы ей его предоставить.
Следя за развитием событий на сцене, Питт вдруг поймал себя на том, что задумался о собственных понятиях о судьбах мужчин и женщин, о том, что именно каждый из них ожидал от другого и каковы допустимые или недопустимые обстоятельства счастливого супружества. Томас ожидал пылких чувств и их удовлетворения, и его ожидания оправдались. Конечно, у него порой бывало ощущение одиночества, непонимания и раздражения, но в целом он чувствовал лишь глубокую и неизменную радость семейного бытия. Но много ли людей чувствовали то же самое? Вправе ли ожидать такого каждый человек?
Более насущно и гораздо более мучительно вставал вопрос о том, имел ли право мужчина ожидать, что женщина будет готова скрывать и терпеть его недостатки, как требовал сейчас на сцене герой драмы от своей жены. Зрителей глубоко встревожило ее одиночество и бремя его недостатков, давившее на нее, но помочь ей никто не мог, за исключением молодого любовника, хотя он тоже понял ее потребности лишь отчасти. Горевшее в ней пламя страсти оказалось слишком сильным также и для него, и в итоге он испугался, что оно сожжет его.
Жена имела по отношению к мужу определенные обязанности. Изредка, когда он пожелает, она должна была удовлетворять его физические потребности, а в остальном примерная супруга служила образцом послушания и тактичности, примером домашней хозяйки, которой надлежало вести себя с неизменной сдержанностью, соблюдая внешние приличия.
С юридической точки зрения муж не имел особых обязанностей перед женой, но имел ли он обязанности моральные? Бесспорно, ему надлежало обеспечивать ей достойную жизнь, быть воздержанным и честным в своих привычках и случайных любовных интрижках, а также вести себя с приличествующей отцу семейства осмотрительностью. Но обязан ли он был проявлять физическую страсть? И подобает ли желать такого приличной женщине? Достаточно ли того, что супруг способствовал рождению детей?
Всем своим видом, малейшим жестом и легкой интонацией голоса Сесиль Антрим показывала, что этого недостаточно. Она умирала от духовного одиночества, которое разъедало ее душу. Вела ли она себя неразумно, излишне требовательно, эгоистично и даже непристойно? Или же выражала тайные чувства множества других безропотных, смиренных женщин?
Драма наводила на тревожные размышления. Когда занавес закрылся, люстры вновь ярко загорелись, и Томас, развернувшись, взглянул на Кэролайн.
Миссис Филдинг, так же как и ее зятя, глубоко взволновало первое действие спектакля, хотя волнение это имело иные причины. Ее встревожили в основном не вопросы страсти или верности – она, по крайней мере, не нуждалась в ответе на них, – а сам факт постановки таких вопросов. Подобные вещи считались сугубо личными. О них размышляли в уединении, в тайные моменты смущения или неуверенности в себе, но торжество здравого смысла помогало выбрасывать их из головы.
Кэролайн даже не взглянула на Джошуа, боясь встретиться с ним взглядом. Не хотелось ей смотреть и на Питта. Демонстрируя так откровенно чувства на сцене, Антрим добилась успеха в самом реальном смысле, сорвав приличные одежды скромности и смирения со всех женщин. И мать Шарлотты не могла с легкостью простить ей такую откровенность.
