Хейз был сама непосредственность.
— Я войду, не возражаете?
— Сожалею, но в мастерскую входить не положено. Она закрыта.
— Да, но вы внутри, не так ли?
— Я лыжный тренер, — заявил Курц. — Нам разрешено.
— Я только что видел свет, — продолжал Хейз, — а мне очень нужно с кем-нибудь поговорить.
— Гм…
— А что вы, кстати, здесь делаете? — небрежно спросил Хейз, небрежно нажал на дверь плечом, небрежно миновал Курца, а потом, жмурясь от света голой лампы над верстаком в другом конце помещения, попытался обнаружить источник наполнявшего мастерскую жужжания.
— Вы, в сущности, не имеете права, — начал неуверенно Курц, но Хейз уже оказался посреди комнаты, направляясь к другому освещенному месту, где над столом висела лампа под зеленым абажуром. Жужжание слышалось тут сильнее — жужжание старой машины, жужжание…
Тут он его увидел. К краю стола было прикреплено точило. Колесо продолжало вертеться. Хейз посмотрел на него, кивнул сам себе, а потом нажал на кнопку, чтобы остановить, и с улыбкой обернулся к Курцу:
— Точите что-нибудь?
— Да, эти коньки, — он показал на лежащую рядом пару коньков для фигурного катания.
— Это что, ваши? — осведомился Хейз.
Курц усмехнулся.
— Нет. Они ведь женские.
— Чьи?
— Гм, думаю, что вас это не касается. А вы как думаете? — учтиво поинтересовался Курц.
— Думаю, что касается, — спокойно ответил Хейз, продолжая улыбаться. — Вы и прошлой ночью здесь что-нибудь точили, мистер Курц?
— Извините, не понял.
— Я спросил, не вы ли…
— Нет, не я. — Курц подошел к верстаку и холодно взглянул ни Хейза: — Кто вы такой?
— Меня зовут Коттон Хейз.
— Очень приятно. Мистер Хейз, прошу прощения за то, что я вынужден проявить резкость, но вы в самом деле не имеете права…
— Да, я знаю. Сюда имеют право входить только лыжные тренеры, не так ли, мистер Курц?
— После закрытия мастерской — да. Иногда мы приходим для мелкого ремонта лыж или…
— Или для того, чтобы что-нибудь наточить, а, мистер Курц?
— Да. Коньки, например.
— Да, — повторил Хейз, — коньки. Но ведь вас здесь не было прошлой ночью, верно, мистер Курц?
— Да, не было.
— А то, понимаете, я слышал что-то вроде визга пилы или, точнее, напильника, а потом загудело и это точило. Так вы уверены, что не были здесь и ничего не оттачивали? Коньки, например? Или, — Хейз скрестил руки на груди, — палку?
— Палку? Зачем… — Курц вдруг замолчал. Потом взглянул на Хейза. — Кто вы? — спросил он. — Полицейский?
— Почему? Вы не любите полицейских?
— Я не имею никакого отношения к смерти Хельги, — поспешил заявить Курц.
— Никто не говорил, что вы имеете какое-то отношение.
— Но вы это подразумевали.
— Я ничего не подразумевал.
— Вы спросили, не оттачивал ли я палку прошлой ночью. Из этого я сделал вывод…
— Но палку вы не оттачивали?
— Нет! — отрезал Курц.
— Тогда что вы здесь делали прошлой ночью?
— Ничего. Прошлой ночью я не заходил в мастерскую.
— Нет, вы были здесь, мистер Курц. Я встретил вас у двери, помните? Вы еще очень торопились, спускаясь по лестнице. Разве забыли?
— Это было раньше…
— Раньше чего? Я не называл вам время, мистер Курц. Я спросил, приходили ли вы в мастерскую ночью, не уточняя, в котором часу.
— Я не приходил в мастерскую! Ни в котором часу!
— Но вы только что сказали: «Это было раньше». Раньше чего, мистер Курц?
Курц помолчал минуту. Потом ответил:
— Раньше… Раньше того, другого, который тут был.
— Вы здесь кого-то видели?
— Я… видел здесь свет.
— Когда? В котором часу?
— Не помню. После того, как я с вами встретился, я зашел в бар… выпил кое-чего, а потом вышел прогуляться. Вот тогда и увидел свет.
— Где ваша комната, мистер Курц?
— В главном здании.
— Вы видели Хельгу прошлой ночью?
— Нет.
— Ни разу?
— Нет.
— Тогда что вы делали наверху?
— Зашел взять коньки Мэри. Вот эти. — Он кивнул на коньки для фигурного катания.
— Кто это Мэри?
— Мэри Файрс.
— Молоденькая девушка с темными волосами?
— Вы ее знаете?
— По-моему, я только что видел ее в коридоре, — сказал Хейз. — Значит, вы зашли взять коньки, потом отправились выпить, а после — прогуляться. В котором часу это было?
— Пожалуй, после полуночи.
— И в мастерской горел свет?
— Да.
— Но вы не видели, кто был внутри?
— Нет, не видел.
— Вы хорошо знали Хельгу?
— Очень хорошо. Мы работали вместе.
— Что значит «очень хорошо»?
— Я же вам сказал!
— Вы с ней спали?
— Как вы смеете?
— Ладно-ладно, — Хейз показал на коньки. — Вы говорите, что они принадлежат Мэри?
— Да, она тоже лыжный тренер. Но и коньками владеет хорошо. Почти так же, как лыжами.
— Значит, вы с ней хорошие друзья, мистер Курц?
— Я всем хороший друг, — вскинулся Курц. — Я просто дружелюбный человек. — Он помолчал. — Так вы не полицейский?
— Полицейский.
— Я не люблю полицейских, — тихо произнес Курц. — Я не любил их в Вене, где они носили свастики на рукавах, не люблю и здесь. И я никакого отношения к гибели Хельги не имею.
— У вас есть ключ от этой мастерской, мистер Курц?
— Да. У нас у всех есть ключи. Мы сами делаем мелкий ремонт. Днем здесь много народу. А ночью можно…
— Кто это — все? Лыжные тренеры?
— Да.
— Ясно. Значит, любой из них мог…
Визг, словно нечто осязаемое, хлынул в помещение так внезапно, что содрогнулись стены. Он донесся откуда-то сверху, пронзив старые доски пола и старую штукатурку потолка, резко ворвался в комнату, и оба мужчины вскинули головы в тревожном ожидании. Визг раздался снова.
— Бланш, — прошептал Хейз и бросился к выходу.
Бланш стояла в коридоре перед ванной, в сущности, не стояла, а бессильно опиралась на стену, так как ее балетные ноги потеряли свою силу и твердость. Поверх длинной фланелевой рубашки на ней был пеньюар. Она стояла у стены закрыв глаза, русые волосы были растрепаны, крик как бы застыл на неподвижном лице и трепещущих раскрытых губах. Хейз, грохоча, взбежал по лестнице, резко свернул вправо и замер на месте, увидев ее, замер только на долю секунды, а потом снова кинулся вперед тремя огромными шагами.
— Что случилось?
Она не могла говорить. Лицо ее было белей стены, глаза все еще оставались плотно зажмуренными, крик замер в горле и душил ее. Голова моталась из стороны в сторону.
— Бланш, в чем дело?
Она опять покачала головой, а потом оторвала одну руку от стены так осторожно, словно боясь, что та упадет на пол. Рука бессильно поднялась. Бланш не указывала, только направляла, да и то — совсем неопределенно, как будто рука у нее оцепенела.
— В ванной? — спросил Хейз.
Она кивнула. Он обернулся. Дверь ванной была полуоткрыта. Хейз распахнул ее, вошел и застыл на месте, словно наткнувшись на каменную стену.
Мэри Файрс была ни одета, ни раздета. Убийца застал ее в тот момент, когда она одевалась или раздевалась, находясь, видимо, в полном уединении. Одна нога ее оказалась внутри пижамной брючины, а другая, голая, была подвернута под тело. Пижамная куртка вздернулась над нежно закругленной грудью, может быть, при падении, а может быть, при борьбе. Даже волосы остались в каком-то неопределенном состоянии — часть накручена на бигуди, а часть разметалась как попало. Рассыпавшиеся бигуди валялись на полу. Засов с внутренней стороны двери висел на одном винте. Вода все еще текла из крана. Девушка лежала, замерев в своем нарушенном уединении, полураздетая, удивление и ужас читались на смертной маске ее лица. Вокруг шеи обвилось вафельное полотенце, его стянули с такой страшной силой, что оно рассекло кожу. Из носа текла кровь — при падении она ударилась лицом об кафельные плитки пола.
Хейз тихо вышел спиной вперед.
Он нашел в главном здании телефон-автомат и вызвал Теодора Вэйта.
Бланш сидела на краешке кровати в 105-й комнате, дрожала в ночной рубашке с пеньюаром, укутанная сверху одеялом. Теодор Вэйт, устало опираясь на туалетный столик, заговорил:
— Может быть, теперь вы расскажете мне подробно, что случилось, мисс Колби?
Бланш сидела растрепанная, бледная и напряженная. Она попыталась заговорить, не смогла, мотнула головой, прокашлялась и явно удивилась, что ей все же удалось ответить:
— Я… я была одна. Коттон спустился проверить, что… что… там за шум…
— Какой шум, Хейз? — спросил Вэйт.
— Гудение точила. Внизу, в лыжной мастерской. Я слышал его и прошлой ночью.
— Вы выяснили, кто работал на точиле?
— Сегодня там был некто по имени Хельмут Курц. Тоже лыжный тренер. Он утверждает, что прошлой ночью не приходил в мастерскую. Но после полуночи видел там свет.
