Ее невинность и одновременно знание прозы жизни ужаснули его.
— Сюда одна девушка постоянно ходила, а теперь у нее есть своя квартира. Она всегда говорит, что я могу перейти к ней в горничные. С мужчинами-то я, конечно, никаких дел иметь не буду, только дверь им отворять.
— Нет, нет! — воскликнул он.
Как прозрение явилась мысль о вине, которую каждый, не ведая того, носит в себе. Никто из нас не подозревает, сколько неповинных душ мы предаем. Теперь на него ложится ответственность…
— Подожди, пока я не поговорю с управляющей.
— Да ну, что тут вообще хорошего! — сказала она с горечью. — Хоть служанкой не буду. А с Кларой мы будем ходить в кино каждый вечер. Ей нужна подруга, она мне сама сказала. У нее никого нет, кроме мопса. Мужчины-то не в счет.
Она была еще чудовищно мала для такого близкого, пусть даже только теоретического знакомства с пороком.
— Обожди немного. Я уверен, что смогу как-нибудь тебе помочь.
Он понятия не имел, как это сделать. Разве что дочь Бендича… Но после истории с машиной это маловероятно.
— Больше недели я тут не останусь. У Клары телефон вделан в куклу. А кукла одета, как испанская танцовщица. И еще Клара говорит, что своей горничной она всегда дарит шоколадные конфеты.
— Клара подождет, — сказал он.
Он уже вполне живо представлял себе эту молодую особу. Сердце у нее, вероятно, действительно доброе, но он и о дочери Бендича был такого же мнения. Угостила его сдобной булочкой на платформе и этой своей небрежной щедростью произвела на него в тот момент сильное впечатление.
— Что ты там делаешь, Эльза? — донесся из коридора голос управляющей.
— Я позвал ее к себе, чтобы выяснить, кто заходил в номер.
Он не успел еще как следует обдумать то, что ему рассказала девочка. Была ли управляющая еще одной его сообщницей, как и К., желавшей убедиться, что он следует по узкой тропе добродетели, или она уже продалась Л.? Зачем же в таком случае ему велели остановиться именно в этой гостинице? Номер был заказан заранее, и вообще все было приготовлено с таким расчетом, чтобы он не терял контакта со своими шефами. С другой стороны, все это, конечно, могло быть организовано человеком, который одновременно снабжал информацией и Л. Кто знает… Не было конца кругам этого ада.
— Никто сюда не заходил, кроме меня и Эльзы, — сказала управляющая.
— Я просил Эльзу никого ко мне не впускать.
— Вы должны были предупредить меня. — У нее было квадратное тяжелое лицо, к тому же еще обезображенное какой-то болезнью. — Вообще, у нас в отеле никто не ходит по чужим комнатам, кроме прислуги, и то по делу.
— И все-таки кто-то интересовался моими бумагами.
— Эльза, ты их трогала?
— Конечно, нет.
Управляющая повернула к нему свою квадратную, усеянную красными прыщами физиономию — старая крепостная башня, еще способная выдержать атаку неприятеля.
— Итак, вы, безусловно, ошиблись, если, конечно, верите этой девочке.
— Ей я верю.
— Значит, и говорить больше не о чем. Тем более, что все на месте, ничего не пропало.
Он не ответил. Не стоит продолжать спор. Кому бы она ни служила, им или противнику, он все равно обязан жить в этом отеле — так предписывала инструкция.
— А теперь вы, может быть, все-таки позволите мне сказать, ради чего я поднималась сюда, — какая-то дама желает поговорить с вами по телефону. Телефон — в холле.
Он переспросил с удивлением:
— Дама?
— Насколько я могу судить…
— Она назвала свое имя?
— Нет.
Он заметил взволнованный взгляд Эльзы и подумал: Господи, только этого еще не хватало — детской влюбленности. — Шагнув к двери, он тронул ее за рукав и сказал:
— Мне ты можешь доверять.
Четырнадцать лет — ужасный возраст: так много знаешь и так мало можешь. Если это и есть цивилизация — людные улицы, богатые витрины, дамы, стайками идущие пить кофе к «Буссару», мемуары фрейлины при дворе короля Эдуарда, и тут же рядом гибнущий, тонущий в пучине ребенок — нет, тогда он предпочитает варварство, разбомбленные улицы, очереди у продовольственных магазинов. Там самое худшее, что ждет ребенка — это смерть. Да, именно ради таких, как Эльза, он борется, чтобы подобная цивилизация не вернулась в его страну.
Он взял трубку.
— Алло. Простите, кто говорит?
Голос, раздраженный ожиданием, ответил:
— Роз Каллен.
Что бы это значило? — подумал он. — Неужели они, как в дешевых романах, ставят ему ловушку с красоткой для приманки?
— А-а… Надеюсь, вы благополучно добрались до вашего Гвин-коттеджа.
Только Л. мог дать ей его адрес, никто другой.
— Конечно, добралась. Но послушайте…
— Я сожалею, что был вынужден оставить вас в столь сомнительной компании.
— Ладно, не валяйте дурака. Вы, правда, вор?
— Я начал угонять машины раньше, чем вы появились на свет.
— Но ведь у вас назначена встреча с моим отцом?
— Это он вам сказал?
Из трубки вырвался нетерпеливый возглас:
— Вы думаете, мне нечего больше делать, как болтать с отцом? О встрече написано в вашем блокноте, который вы выронили.
— И адрес отеля тоже был в блокноте?
— Да.
— Не худо бы получить его обратно. Я имею в виду блокнот. Он мне трогательно напоминает о других моих кражах.
— О, ради бога, — сказал голос, — не нужно так…
Он мрачно оглядел маленький гостиничный холл: азиатские ландыши в высокой напольной вазе, стойка для зонтиков, напоминающая формой гильзу артиллерийского снаряда. У него на родине валяется столько гильз, что их хватило бы на весь мир. Пустые снарядные гильзы на экспорт! Спешите приобрести… Отличный подарок к Рождеству — изящная стойка для зонтиков, доставленная из разрушенного войной города.
— Вы что там, уснули? — спросил голос в трубке.
— Нет, я просто жду, чем это кончится. Ваш звонок, признаться, меня несколько удивил. Последняя наша встреча произошла, как вы помните, при необычных обстоятельствах.
— Я хочу поговорить с вами.
— Да? — Если бы знать точно — работает она на Л. или нет.
— Но не по телефону. Может быть, поужинаем сегодня вечером?
— Вы ведь знаете, что у меня нет для этого подходящего костюма.
— Ну пойдем, куда вы захотите, в какое-нибудь местечко поскромнее.
Странно, в голосе Роз Каллен слышалось не свойственное ей напряжение. Если она в сговоре с Л., тогда, конечно, можно понять ее нервозность — у них оставалось слишком мало времени. Его встреча с Бендичем была назначена на завтрашний полдень. Можно и повидаться с ней, пожалуй, беды от этого не будет. Если, конечно, он не потащит с собой свои рекомендательные письма, пусть даже запрятав их в носок. С другой стороны, и оставлять их нельзя — они могут снова обыскать его номер… Тут было над чем подумать.
— Где мы встретимся? — спросил он.
— На остановке «Рассел-сквер», ровно в семь, — быстро ответила она.
Звучало вполне невинно.
— Вы не знаете, никому не нужна хорошая горничная? Может быть, вам или вашему отцу?
— Вы с ума сошли?
— Ничуть. Ладно, поговорим об этом вечером. До свидания.
Он медленно поднялся к себе в номер. Рисковать он не хотел. Рекомендательные письма необходимо спрятать. Нужно продержаться лишь двадцать четыре часа, после чего он свободен — свободен вернуться к своему истерзанному бомбежками и голодом народу. Нет, конечно же, они не собираются подсунуть ему любовницу — только герои мелодрам попадаются на такие трюки. К тому же в мелодрамах тайный агент никогда не бывает усталым, безразличным к девушкам, влюбленным в свою покойную жену. А если Л. поклонник мелодрам? В конце концов, он представитель аристократии — все эти маркизы, генералы и епископы живут в собственном странном мире, позвякивая орденами и медалями, которыми награждают друг друга. На остальной мир они смотрят, как рыбы, сквозь стекла аквариумов; даже по своим физиологическим потребностям они принадлежат к одному виду, роду, семейству. Следовательно, вполне возможно, что они черпают свои представления о внешнем мире — о людях мыслящих и работающих — именно из мелодрам. Было бы ошибкой недооценивать невежество правящего класса. Сказала же Мария-Антуанетта[9] о бедняках: «У них нет хлеба? Пусть едят бриоши».
Управляющая ушла. Возможно, она слушала его разговор с Роз через отводную трубку. Эльза с яростным усердием наводила чистоту в коридоре. Он остановился и с минуту понаблюдал за девочкой. Рискнуть?
— Загляни-ка ко мне в номер на минутку. — Она вошла, и он плотно затворил за ней дверь. — Я буду говорить шепотом, чтобы она не подслушала.
И снова его поразил ее преданный взгляд. Господи, ну что он такого сделал, чтобы заслужить ее преданность? Немолодой иностранец с израненным лицом, с которого он только что смыл кровь. Ну, сказал несколько добрых слов, но неужели слова эти были для нее такой редкостью, что вызвали столь трогательную реакцию?
