раз глубоко вздохнул, пересек комнату и принял первого посетителя.
— Это в самом деле ты, Эван? Совсем не изменился!
— Входи, Мустафа. Рад видеть тебя снова.
— Тебя ли я вижу? — воскликнул Мустафа, одетый в темно-коричневый деловой костюм. — Что с твоей кожей? Она, пожалуй, такого же оттенка, как моя, если не темнее.
— Сейчас все тебе объясню. — Кендрик жестом пригласил гостя сесть. — Я заказал шотландского виски. Выпьешь?
— О, дух Менни Уэйнграсса вечно будет витать здесь. — Мустафа опустился на софу. — Старый плут часто оказывался прав.
— Погоди, Мустафа, — засмеялся Эван и головой кивнул в сторону бара. — Он вас ведь не принуждал.
— Конечно, нет. Никто из вас или ваших партнеров этого не делал. Каково вам теперь без них, друг мой? Многие из нас вспоминают о них и теперь.
— Порой мне нелегко, — признался Кендрик и сделал глоток. — Но пришлось с этим смириться. Надо бороться с самим собой, а это самая тяжелая борьба.
Он протянул Мустафе виски, уселся в одно из трех кресел напротив софы и поднял стакан.
— За все лучшее, Мустафа.
— Увы, старый дружище, сейчас худшие из времен, как писал когда-то ваш писатель Диккенс.
— Дождемся лучших.
Мустафа сделал глоток.
— Они могут и не прийти.
— Что?
— Одним словом этого не рассказать. На многих конференциях я представляю интересы большого количества людей. И мне хотелось бы установить в правительстве консенсус, но…
— Не понял. Ты забегаешь вперед.
— Это ты забегаешь вперед, Эван. Ты приехал и позвал нас. Двое или трое могут приехать сюда, но не семь. Твой поступок отважен, старый друг, однако для других это опасно.
— Почему?
— Опасно. Три человека из семи — уже много. А с незнакомыми людьми вообще никто общаться не будет.
Эван изучающе посмотрел на собеседника.
— Что такое, Мустафа? Зачем ты пытаешься все это объяснить мне? Ты говоришь о правительстве, о консенсусе… Но то, что сейчас творится за стенами посольства, не имеет отношения ни к правительству, ни к здравоохранению.
— Разумеется, нет, — твердо сказал араб. — Просто я пытаюсь объяснить, тебе, что здесь многое изменилось. Почему эти изменения возникли, не знает никто.
— Мне ясно пока одно: ты в террористы не подался.
— Естественно, нет. А ты бы хотел знать, что обо всем этом говорят «влиятельные» люди?
— Да, да. Продолжай.
— «Это пройдет, — успокаивают они себя и окружающих. — Только не надо вмешиваться — это только обозлит „крутых“».
— Не вмешиваться? — недоверчиво переспросил Эван.
— Да. Они считают, что политикой должны заниматься политики, а государственными делами — государственные деятели.
— Политики сами не разрешат конфликта.
— «Нет дыма без огня, — покачивают головами „влиятельные“. — Значит, был какой-то повод, из-за которого страсти разгорелись. Убийство, конечно, недопустимо, но в контексте текущих событий…»
— В контексте текущих событий? Каких событий?
— Текущих, старый друг, исторических, а если точнее — истерических. Так они реагируют на непродуманную политику Соединенных Штатов на Востоке. Это катастрофа, Эван. «Все захватил Израиль, — жалуются они, — а у нас не осталось ничего». Людей сгоняют с их исконных земель, отнимают дома и силой заталкивают в грязные лагеря, а израильтяне благоденствуют.
— Ни фига себе! — взорвался Кендрик. — Это же все выдумки фанатиков! Почему ни слова не сказано о двухстах тридцати шести заложниках, не говоря уже об одиннадцати убитых? Ведь заложники эти никакого отношения к политике не имеют. Ни к большой, ни к малой. Невинные люди были грубо и нагло захвачены и безжалостно казнены этими проклятыми животными. Как могут «влиятельные» люди возлагать на этих несчастных хоть какую-то ответственность за происходящее? Это же не члены кабинета министров или Кнессета. Это обычные гражданские служащие, туристы и семьи строителей. Повторяю: все это дурно пахнет!
Мустафа поудобнее уселся на софе и внимательно взглянул на Эвана.
— Я это понимаю. И ты понимаешь. Не сомневаюсь, что они знают об этом тоже и прекрасно все понимают, друг мой.
— Тогда почему?
— Правду говоря, — продолжал араб, и его голос звучал так же негромко, — произошли два события, которые послужили толчком для создания преступного содружества. Я не буду называть участников их настоящими именами, потому что не очень хочется создавать из собственного тела мишень.
— Непонятно. Мишень? Из собственного тела?
— Расскажу тебе интересную историю — быль. Жили да были двое мужчин, назовем их условно Махмудом и Абдулой. Разумеется, это не их настоящие имена; лучше и не знать их настоящих имен. Дочь Махмуда изнасиловали, лицо исполосовали лезвием; тело сына Абдулы с перерезанным горлом нашли в переулке недалеко от конторы отца. «Преступники, убийцы!» — кричали «влиятельные» люди. Но мы-то знали, где собака зарыта.
Во всем были виноваты Махмуд и Абдула, враждовавшие между собой. «К оружию! — кричали придурки. — Не дадим Маскату стать вторым Тегераном!» Главные герои нашей истории физически не пострадали. Пострадали те, кто был им дороже всего. Это, Эван, предостерегающий перст. Наивысшая ценность для нас — наши семьи. Даже истинный герой может преодолевать страх и жертвовать собственной жизнью, но не жизнью близких. Это касается и меня, а я далеко не герой.
— О Господи… — прошептал Эван. — Значит, друг, ты ничем не сможешь мне помочь.
— Но есть человек, который хочет увидеть тебя и узнать, что ты можешь предложить. Встреча должна состояться при соблюдении чрезвычайных мер предосторожности, в пустынной местности — в миле отсюда — не доезжая гор Джейбель Шем.
— Кто этот человек?
— Султан.
Кендрик молча смотрел на стакан. Через минуту он поднял глаза на Мустафу.
— Я не должен вступать в официальные контакты, — сказал он. — Тем более с султаном. Вношу ясность в вопрос: я не завишу от моего правительства и ничего ему не докладываю.
— Ты уверен, что не хочешь встретиться с султаном?
— Наоборот, очень хочу. Но должен уточнить свою позицию. Я не связан с разведкой, Госдепартаментом или Белым Домом — с последним в особенности.
— Не сомневаюсь. Это доказывает и твой наряд, и цвет кожи. Султан тоже не очень заинтересован вступать в контакты с Вашингтоном.
— Мои сведения несколько устарели, — признался Эван. — Старый султан приказал долго жить где-то через год после моего отъезда. Мне не нравится, что сейчас здесь происходит. Скверные дела. Таково мое мнение.
— Понятно. Султан, который сейчас находится у власти, — его сын; по возрасту он ближе к тебе, чем ко мне. После окончания школы в Англии он продолжил обучение в вашей стране. Дортмунд, Гарвард, если быть точным.
— Его зовут Ахмет! — вырвалось у Эвана. — Я встречал его пару раз. — Конгрессмен нахмурился. — Экономика и международные связи.
— Что?
— Это его профиль. Этим он занимался и в учебном заведении, и после.
— Он блестяще образован. Но, боюсь, слишком молод, чтобы
