На подходе к площади Барбеса ему то и дело приходилось протискиваться сквозь толпы любопытных, теснившихся вокруг вешалок с дешевой одеждой в открытых витринах магазинов. Молодые женщины в уже знакомых серых балахонах совали листовки в руки каждого, кто хотя бы чуть-чуть походил на араба. Билла это заинтересовало, и он замедлил шаг. Большинство людей комкали листовки, даже не взглянув на них, и бросали на мокрый тротуар. Какой-то парень из любопытства бегло просмотрел листовку, и это не ускользнуло от внимания женщины в сером. Она сделала знак, и тотчас же от группы бритоголовых молодых арабов, стоявших наготове в дверях магазина, отделился агитатор, приблизился к парню и что-то горячо начал говорить ему. Билл остановился, сделал вид, что рассматривает нейлоновые рубашки, а сам не сводил глаз с араба и парня.
Тридцать секунд спустя бритоголовый вывел парня из толпы, и они подошли к поджидавшей их женщине в сером. Она быстро задавала вопросы по-арабски, а ответы записывала в карточку. Кто-то толкнул Билла в плечо. «Карманник», — мелькнуло у него в голове. Одну руку опустил в карман, а другую сжал в кулак и обернулся назад. Нет, это были не воришки. На него в упор смотрели трое суровых бритоголовых юнцов. Билл с ироничной признательностью кивнул и пошел своей дорогой.
Повернув на север, он вышел на сравнительно спокойный бульвар Барбеса. С невольным восхищением покрутил головой: эти арабы умеют вербовать новичков нисколько не хуже мунистов, а их таланту убеждать позавидовали бы нацистские уличные агитаторы тридцатых годов. В Алжире движение Бухилы, возникшее буквально на ровном месте, набрало уже такую силу, что тамошнее правительство потеряло голову. Во Франции они никогда не станут настолько многочисленными, чтобы парализовать власти, но президент еще не оправился от удара, а предвыборная лихорадка потрясает страну. Так что от них можно ожидать больших неприятностей.
На повороте с обезображенного пачкуном портрета улыбался де Медем. Ничего не поделаешь, ему нужно улыбаться. И за тридцать лет вращения на политической орбите де Медем не добьется того, чего уже достигли Бухила и его движение. Смеющийся скот превратился в простого политического маклера.
Билл обошел кучи дешевой обуви, свернул на улицу Золотой Капли и остановился как вкопанный. Рядом с магазином Бенгана толпа запрудила улицу, люди вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть, что творилось за цепью полицейских машин с синими мигалками. Билл ускорил шаг, локтями проложил себе дорогу в толпе и быстро оказался впереди всех зевак.
Взмокшие полицейские, образовав живое заграждение, деликатно сдерживали толпу. За их спинами угрюмо слонялись молодые североафриканцы с красными нарукавными повязками, недовольные, что их лишили возможности командовать толпой. Билл наконец разглядел, что делалось за этой компанией, и громко вздохнул.
Перед магазином стояли беспорядочно припаркованные, сверкающие на солнце машины — не менее двух дюжин. Возле них теснились загорелые мужчины и женщины. Они оживленно болтали, откровенно позируя фотографам. С некоторыми из этих людей Билл встречался в разных компаниях. Актеры и актрисы, диктор второго телевизионного канала, читавший дневные новости, знаменитая манекенщица с глупеньким личиком, известная под именем Тая Беркли, ее фотографии регулярно появлялись в этом году в журналах Евразийского континента. А еще там было полно всяких ничтожеств с умопомрачительными оскалами искусственных зубов, чьим основным занятием было фотографироваться на благотворительных праздниках.
Билл подошел вплотную к одному из полицейских, с кривой улыбкой глядевшему на это сборище.
— Моя фамилия Дюваль. Меня там действительно ждут.
Недоверчиво ухмыляясь, полицейский что-то сказал в портативную рацию, громкий пронзительный голос ответил ему, и Билл прошел через оцепление, провожаемый удивленным взглядом блюстителя порядка. Протиснулся сквозь небольшую толпу осанистых знаменитостей, моргнул несколько раз, когда двое фотографов поймали его в свои объективы. Ничтожный, но все-таки шанс ненадолго прославиться.
Не успели глаза привыкнуть к полутьме, как он почувствовал сильный удар в грудь и отпрянул назад, с трудом перевел дух и попытался разглядеть в темноте хулигана. Им оказался тот самый парень, который не пожелал с ним разговаривать накануне. Он стоял, уперев руки в бока, и дерзко смотрел на Билла. На рукаве — красная повязка, точно такая же, как у юнцов за оцеплением, и это, казалось, придавало ему в собственных глазах какую-то значительность. Рядом стоял еще один молодчик и с трудом сдерживал ухмылку, глядя на удивленное лицо Билла.
— Сюда входят только члены семьи, — глумливо усмехнулся первый.
Билл переводил взгляд с одного лица на другое, щурясь в темноте.
— Ты плохо понял инструкцию, приятель. Отойдите в сторону.
Парни не пошевелились. Тогда Билл, улыбаясь, словно собирался убедить их в чем-то, двинул кулаком в лицо того, кто его ударил. Закрыв лицо руками, парень отшатнулся, а Билл быстро сделал шаг вперед, зацепил ногой лодыжку другого парня и ударил его под подбородок. Бритоголовый отлетел назад и с грохотом повалился на бочку с маслом. Не успело утихнуть эхо в магазине, как Билл коротким ударом ткнул парня кулаком в незащищенный живот и с сознанием исполненного долга направился к лестнице.
Дверь открыла Кельтум, с нескрываемым удивлением она уставилась на Билла, а потом заглянула через его плечо.
— Не беспокойтесь! Я оставил их присматривать за магазином. Не вы ли велели этим молодчикам принять меня?
— Простите, — ее лицо вспыхнуло густым румянцем, — но мне было совершенно не до этого.
Она пропустила его в квартиру и захлопнула дверь.
Сиди Бей сидел на краю дивана, кто-то побрил его, и сделал это очень скверно, с большими огрехами. Кровь запеклась в уголках рта и под подбородком. Одет он был в белую рубашку, шелковый галстук с рисунком виднелся из-под костюма из серой шерсти в мелкую полоску. Единственным знаком траура на его одежде была тонкая полоска черной ткани, пришитая к лацкану пиджака.
Лицо Билла омрачилось, ему было тяжело смотреть, как, словно на вешалке, все висело на исхудавшем теле старика. Тощая, сморщенная, как у черепахи, шея торчала из воротника рубашки. Раньше Сиди Бей всегда следил за своим внешним видом, это было его слабостью. Теперь же он так болен и беспомощен, и из него сделали чучело. Билл подошел к старику, сел рядом с ним, осторожно обнял костлявые плечи.
— Как вы себя чувствуете, старый мой дружище? — прошептал он.
Сиди Бей медленно поднял на него глаза, такие огромные на изможденном лице.
— Мне тяжело, Уильям, и горько. — Глаза его невольно обратились на дверь комнаты, где покоился гроб. Кельтум стояла к ним спиной — в ее позе явственно чувствовалось напряжение — и кому-то отдавала краткие распоряжения. — Все, что я делал, я делал для своих детей. Хотел, чтобы они стали личностями, нашли себе место под солнцем, были современными людьми. — Его лицо вдруг оживилось улыбкой. — Не то что их отец, он-то всю жизнь придерживался старых обычаев и прозябал в гетто.
Билл улыбнулся в ответ, он оценил его самоуничижительную шутку. Десятилетиями Сиди Бей вкладывал свою прибыль в недвижимость, которую скупал в окрестностях Парижа. Этот немощный, скверно выбритый и безобразно одетый старик мог купить и продать три четверти роскошных квартир в Сен-Жермен-де-Пре или в Нейли, компанию «Шарфы Гермеса», отличную антикварную мебель и многое-многое другое.
— Ахмед был личностью, Сиди Бей. Не забывайте об этом, пожалуйста. Там, на улице, вы увидите множество людей. Они дерутся за право сказать вам, что были друзьями вашего сына. Поверьте мне, Сиди Бей, Ахмед не упустил ни одной из тех возможностей, которые вы ему дали. Он все взял от жизни.
— А Кельтум? — покачал головой Сиди Бей. — Я стою на краю могилы, Уильям, и мне больно видеть, что с ней стало. — Он показал на обтянутую халатом спину дочери. — Нас с матерью нельзя ставить с ними на одну доску. Мы воспитывались совсем в другое время и ничего иного не знали, а сейчас другие времена, Уильям. Новое время — новые песни. Вот почему мы приехали во Францию и начали здесь новую жизнь. Нам было очень тяжело, особенно матери, но мы всё вынесли ради них. Молодая женщина может теперь выбирать, как ей жить, у нее есть будущее. И вот сейчас я вижу, как Кельтум отворачивается от всего того, что мы заработали для нее по́том и кровью… — Он помолчал, перевел дух. Было видно, как поднимались и опускались ребра под тканью его костюма. — Я вам уже говорил, что я, старый эгоист, усмотрел в этом хорошую сторону. Для себя и для жены. Но мы ведь не вечно будем жить на земле. — Он снова помолчал, тяжело дыша. Билл обхватил его плечи и крепко прижал к себе. Старик скоро умрет, это очевидно, и тут уж ничего не поделаешь. Сиди Бей вздохнул. — Ответы на вопросы, которые ищет Кельтум, в прошлом не найдешь. Ей нужно смотреть в будущее. Вот так, Уильям.
