— Смертельный номер: перешагивание по прямой через ваш труп, — нахмурился Киллиан. — Где-то у меня был экстренный телефон, куда звонить насчет космических пришельцев. А то тут уже вырисовывается какая-то внегалактическая концепция морали.
Шерман вдавил кулак в ладонь левой руки.
— Ну как я мог это сделать! Если бы я вел себя с нею честно! Я — с моими претензиями на респектабельность и порядочность! И вот теперь — это.
Он поднял номер «Сити лайт» и приготовился нырнуть в пучину публичного позора.
— «Любовное гнездышко»… «тайная квартира для свиданий»… фотография той самой кровати, на которой «миллионерша Мария ублажала Мак-Коя»… И все это увидит моя жена… жена и еще добрых два миллиона читателей… и моя дочь… Моей дочурке почти семь лет. Ее подружки уже вполне способны предоставить ей недостающую информацию о том, что все это значит… и с удовольствием это сделают… Уж конечно… Подумать только! Этот сукин сын Уинтер не постеснялся привести репортеров, чтобы сфотографировали кровать.
Вступил Куигли:
— Они люди неуправляемые, мистер Мак-Кой, эти хозяева домов с пониженной квартплатой. Просто маньяки. С утра и до вечера одержимы одной мыслью: как бы выгнать жильцов. Ни в одном сицилийце не найдешь той ненависти, какую они питают к своим жильцам. Жильцы, как они считают, пьют их кровь. Они прямо с ума сходят. Такой увидит фото Марии Раскин в газете, узнает, что у нее двадцатикомнатная квартира на Пятой авеню, сразу ноги в руки и летит в редакцию.
Шерман развернул газету на странице 3, где была полностью напечатана статья. Снимок фасада здания. Еще один снимок Марии, юной и сексапильной. Снимок Джуди, старой и изможденной. Еще один снимок его самого… его аристократический подбородок… его широкая ухмылка.
— Это конец, — вырвалось у него негромко, но так, что Киллиан и Куигли услышали. Глубже, глубже, в самую пучину стыда… Вслух зачитал:
— «По словам Уинтера, он располагает информацией о том, что миссис Раскин платила из-под полы семьсот пятьдесят долларов в месяц законной квартиросъемщице, Жермене Болл, которая платила хозяину триста тридцать один доллар в месяц». Это правда, — сказал Шерман, — но откуда, интересно, он узнал? Мария ему не говорила, Жермена — тоже, я совершенно уверен. Как-то раз мне Мария об этом рассказывала, но от меня не узнала ни одна живая душа.
— Где? — встрепенулся Куигли.
— Что где?
— Где она вам об этом рассказывала?
— Это было… в последний раз, когда я приходил к ней в ту квартирку. В день выхода первой статьи в «Сити лайт». Когда еще тот бугай, тот чудовищный хасид к нам вломился.
— Ух ты, — вырвалось у Куигли. Лицо его расплылось в улыбке. — Ты усек, Томми?
— Нет, — сказал Киллиан.
— А я — да. Может, я и ошибаюсь, но думаю, я его раскусил.
— Кого?
— Да этого шустрого сукина сына, — сказал Куигли.
— Ты о чем, вообще, говоришь-то?
— Потом объясню, — не переставая ухмыляться, бросил Куигли. — А сейчас иду прямо туда.
Он вышел из комнаты и чуть не бегом бросился по коридору.
— Что он затеял? — спросил Шерман.
— Не совсем понятно, — ответил Киллиан.
— Куда он пошел?
— Не знаю. Я даю ему возможность действовать по своему усмотрению. У Куигли природный нюх.
На столе Киллиана зазвонил телефон, и в селекторе раздался голос секретарши:
— Мистер Фицгиббон по три ноль.
— Беру, — сказал Киллиан и поднял трубку. — Алло, Берни?
Киллиан слушал, глядя вниз, но временами вскидывая глаза на Шермана. Что-то записал. Шерман почувствовал, что его сердце начинает учащенно биться.
— Из каких таких соображений? — проговорил Киллиан. Послушал немного еще. — Бодяга это, ты же знаешь… Ага, в общем-то, я… я… Что?! А в чьей секции?.. Уммм-хммм… — После небольшой паузы он сказал:
— Да, он там будет. — Киллиан проговорил это, глядя на Шермана. — О'кей, спасибо, Берни.
Киллиан повесил трубку и обратился к Шерману.
— Н-да… большое жюри вынесло решение привлечь вас к суду. Она вас подставила.
— Он так вам и сказал?
— Нет. Он не имеет права сообщать о том, что происходило на заседании большого жюри. Но он вложил это в подтекст.
— Что это значит? Что теперь будет?
— Первым делом будет то, что завтра утром окружной прокурор потребует, чтобы суд повысил сумму залога.
— Повысил сумму залога? Как же это можно?
— Это делается из тех соображений, что, поскольку обвинение поддержано, у вас появляется более сильная мотивация уклониться от явки в суд.
— Но это же абсурд!
— Конечно, но они собираются поступить именно так, и вам надлежит при этом присутствовать.
До Шермана постепенно начал доходить ужасный смысл сказанного.
— Сколько они запросят?
— Берни не знает, но, видимо, много. Полмиллиона. По меньшей мере четверть миллиона. Какую-нибудь совершенно дикую сумму. Это все Вейсс — накручивает заголовки, накручивает голоса черных избирателей.
— Но… они и вправду могут установить такой высокий залог?
— Зависит от судьи. Председательствовать будет Ковитский — он у них еще и главный по надзору за большим жюри. Ковитский — крепкий орешек. С ним у вас хотя бы какой-то шанс есть.
— Но если они повысят залог — сколько мне дадут времени, чтобы собрать деньги?
— Времени? Да как соберете, так и выпустят.
— Выпустят? — Ужасная догадка. — Что значит выпустят?
— Выпустят из-под стражи.
— Но зачем меня нужно брать под стражу?
— Ну, с момента, когда установлен новый залог, вы под стражей до тех пор, пока он не внесен, если вы не внесете его немедленно.
— Минуточку, Томми. Уж не хотите ли вы сказать, что если мне завтра утром повысят залог, меня возьмут под стражу сразу же, как только утвердят новую сумму?
— Ну да. Но вы не спешите с выводами.
— То есть меня возьмут прямо там, в зале суда?
— Да, если… да вы не…
— Возьмут и поместят — куда?
— Ну, в следственный изолятор в Бронксе, по-видимому. Но дело в том, что…
Шерман сидел и тряс головой… Ощущение у него было такое, будто воспалились мозговые оболочки.
— Это выше моих сил, Томми.
— Зачем же сразу предполагать худшее! Мы еще многое можем сделать.
Шерман, продолжая трясти головой:
— Никаким способом я не могу за нынешний вечер собрать полмиллиона и сложить в мешок.
— Я же ни о чем подобном не говорю. Что вы в самом-то деле! Там же все-таки будет слушание. Судья должен будет выслушать аргументы сторон. У нас есть сильные доводы.
— Да, конечно, — отозвался Шерман. — Но вы ведь сами говорили, что это политический футбол. — Он сидел понурившись и мотал головой. — Боже мой, Томми, это выше моих сил.
* * *
Рэй Андриутти наворачивал сосиски, запивая их кофейной бурдой, а Джимми Коуфи, говоря с кем-то по телефону об очередной бодяге, в которой ему предстояло разбираться, вздымал кверху огромный надкушенный бутерброд с ростбифом и размахивал им как дирижерской палочкой. Крамер голода не чувствовал. Он внимательно читал статью в «Сити лайт». Статья его захватила. Подумать только: любовное гнездышко с пониженной квартплатой — 331 доллар в месяц. Это разоблачение на самом деле ни в ту, ни в другую сторону на ход дела не влияло. Мария Раскин, конечно, уже не выглядит той трогательной милашкой, которая всех покорила на заседании большого жюри, но полезным свидетелем она все равно остается. И когда она исполнит свой «шуумановский» дуэт с Роландом Обэрном, Крамер в два счета упрячет этого Шермана Мак-Коя в кутузку. Любовное гнездышко, пониженная квартплата, 331 доллар в месяц. А что, если взять да позвонить мистеру Хиллигу Уинтеру? Почему бы и нет? В любом случае его следует допросить… проверить, вдруг он сообщит какие-либо дополнительные подробности об отношениях Марии Раскин и Шермана Мак-Коя в связи… в связи с любовным гнездышком с пониженной квартплатой 331 доллар в месяц.
* * *
Шерман вышел из гостиной в холл, прислушиваясь к звуку собственных шагов по торжественному зеленому мрамору. Затем он повернул и, так же вслушиваясь, пошел в библиотеку. Только одна лампа — около кресла в библиотеке — оставалась еще не включенной. Теперь он включил и ее. Вся квартира, оба этажа, сияла огнями и пульсировала тишиной. Сердце панически колотилось. Под стражу… Завтра они опять засадят его — туда. Хотелось крикнуть, позвать кого-то, но во всей огромной квартире не было никого, кто бы его услышал; да и вне квартиры тоже.
Он подумал о ноже. Рассуждая отвлеченно, это инструмент стальной надежности — длинный кухонный нож. Но затем он попытался представить себе его в действии. Куда он его воткнет? Сможет ли выдержать? Вдруг только напустит кровищи и этим все ограничится? Выброситься из окна. Сколько отсюда лететь до мостовой? Секунды… нескончаемые секунды… лететь и думать — о чем? О том, как это повлияет на Кэмпбелл, о том, что он избрал выход, к которому прибегают трусы? И потом — насколько это у него всерьез? Или он нарочно предается суеверным измышлениям — мол, вообразив худшее, он сможет выдержать то, что произойдет, когда его снова бросят… снова туда? Нет, он этого не выдержит.
