Пресса таких дел в упор не замечает. Бедняки убивают бедняков, только и всего. Выступать обвинителем по таким делам — это и есть выгребать мусор, работа нужная и почтенная, тяжелая и анонимная.
И не так уж смешон в конечном счете Капитан Ахав. Привлечь внимание прессы! Рэй и Джимми могут сколько угодно смеяться, но Вейсс достиг того, что его имя знает весь город. Скоро предстоят новые выборы, а население Бронкса — на 70 процентов черное и испаноязычное, он заботится о том, чтобы все существующие на белом свете каналы вколачивали избирателям в головы имя Эйба Вейсса. Может быть, это — все, что его заботит, но уж тут-то он своего добьется.
Зазвонил телефон. На столе у Рэя.
— Отдел убийств. Андриутти. Берни сейчас нет… В суде, наверно… Что, что?.. Повторите еще раз. — Длинная пауза. — Ну так как же, сбила его машина или не сбивала?.. Так, так… Ну, я не знаю. Лучше поговорите с Берни. О'кей?.. О'кей. — Рэй положил трубку, встряхнул головой и оглянулся на Джимми Коуфи. — Из клиники Линкольна какой-то следователь звонил, говорит, у них там парень один, попал через травмопункт, тяжелый, вряд ли выживет и не может точно сказать, то ли в ванне поскользнулся и сломал запястье, то ли его сбил «мерседес-бенц». В таком духе. Хотел поговорить с Берни. Вот и пусть, блин, разговаривает с Берни.
Он еще раз встряхнул головой. Крамер и Коуфи сочувственно кивнули. В Бронксе всегда такая бодяга.
Крамер взглянул на часы и встал.
— Ну ладно, — сказал он. — Вы, ребята, можете тут прохлаждаться сколько влезет, а я должен идти и слушать, как этот долбаный специалист по культуре Ближнего Востока Герберт 92-Икс, чтоб ему лопнуть, будет зачитывать выбранные места из Корана.
В здании Окружного суда Бронкса для рассмотрения уголовных дел имеется тридцать пять залов, иначе называемых «секциями». Оборудовали их в начале 30-х годов, когда еще считалось, что даже внешний вид зала, где вершится суд, должен выражать идею величия и всемогущества закона. Потолки в добрых пятнадцать футов высотой. Стены снизу доверху обшиты панелями темного дерева. Судейский помост — настоящая эстрада, через нее от края до края протянулся такой массивный, длинный стол, весь в резьбе, инкрустациях, карнизах и бордюрах, что произвел бы, пожалуй, впечатление на самого царя Соломона. Скамьи для публики отделяет от судейского помоста, ложи присяжных и столов обвинения, защиты и секретаря несокрушимая резная деревянная перегородка, так называемый Барьер Правосудия. Одним словом, по виду этого помещения человеку непосвященному нипочем не догадаться, какая колготня и неразбериха царят в обыденном уголовном судопроизводстве.
Едва переступив порог 60-й секции, Крамер сразу понял, что начало рабочего дня здесь не предвещало ничего хорошего. Достаточно взглянуть на судью. Ковитский в черном одеянии восседал на судейском помосте, положив на стол обе руки и низко, едва не до самой столешницы свесив голову. Вислый крючковатый нос торчал из черных одежд, придавая судье сходство со стервятником. Крамеру видно, как он поводит глазами из стороны в сторону, оглядывая зал, где собраны разномастные представители человеческого рода. Вот-вот, кажется, раскинет руки-крылья и спикирует на жертву. У Крамера к Ковитскому отношение двойственное. С одной стороны, ему неприятны тирады судьи, как правило рассчитанные на то, чтобы поддеть и унизить. Но с другой стороны, Ковитский — еврейский воитель, сын Масады. Кто, кроме Ковитского, плевком заставил бы смолкнуть горлопанов в тюремном фургоне?
— Где мистер Сонненберг? — спрашивает судья.
Ответа не последовало.
Он повторяет, на этот раз неожиданно звучным баритоном, вколачивая слог за слогом в дальнюю стену и вселяя страх в души всех входящих:
— ГДЕ МИ-СТЕР СОН-НЕН-БЕРГ?
Все, кто находится в зале, кроме одной маленькой девочки и двух мальчуганов, играющих в салочки между рядами, затаили дыхание. Каждый радуется про себя, что при всем своем ничтожестве, слава богу, не пал так низко, чтобы оказаться этим презренным неведомым существом, по имени мистер Сонненберг.
Это презренное существо было адвокатом, и Крамер знал, в чем его прегрешение. По причине его отсутствия застопорилась подача пищи в ненасытную глотку 60-й секции пенитенциарной системы. В каждой секции рабочий день начинается с так называемого календарного разбора, во время которого судья рассматривает заявления и ходатайства по делам, иной раз до 10 — 12 дел за утро. Крамера всегда душил смех, когда он видел по телевизору судебные сцены. Там всегда изображают заседания суда честь по чести, с присяжными и всеми церемониями. Суд присяжных! Кто у них, интересно, ставит такие спектакли? Ежегодно через Окружной суд Бронкса проходит 7000 уголовных дел, при том что пропускная способность у него — самое большее 650 судебных разбирательств. С остальными 6350 уголовными делами можно управиться одним из двух способов: либо дело прекращают, либо заключают соглашение с обвиняемым, он признает себя виновным по менее серьезной статье, а за это приговор выносится без участия коллегии присяжных заседателей. Прекращение дела — вещь довольно опасная, даже если судья озабочен исключительно разгребанием завалов и правосудие не ставит ни в грош. Каждый раз, когда уголовное обвинение отбрасывается, есть серьезная опасность, что кто-нибудь, может быть пострадавший или его родственники, поднимут крик, а пресса всегда рада наброситься на судей за то, что отпускают преступников гулять на свободе. Так что остаются только сделки, предполагающие признание обвиняемым своей вины. Именно такими сделками и занимаются на календарных разборах. Календарные разборы — это и есть те каналы, по которым поступает пища в пенитенциарную систему Бронкса.
Раз в неделю секретарь каждой секции подает Луису Мастрояни, главному уголовному судье в Верховном суде Бронкса, ведомость дел. В ведомости обозначено, сколько всего дел было передано в данную секцию на неделю, сколько из них было рассмотрено, сколько прекращено, по скольким вынесены приговоры по согласию с ответчиками и сколько прошло разбирательство в суде присяжных. В зале заседаний над головой судьи выбита надпись: «НА ГОСПОДА УПОВАЕМ». А ведомость озаглавлена «Анализ прохождения дел», и работа судьи оценивается почти исключительно по данным этого «Анализа».
Все дела назначаются на 9-30 утра. Если секретарь объявляет какое-то дело, а в зале не оказывается обвиняемого или его адвоката, или случается еще какая-нибудь из десятка возможных заминок, то под рукой всегда имеются действующие лица следующего по списку дела. Поэтому на скамьях для публики здесь и там кучками теснятся люди, не являющиеся в собственном смысле зрителями. Это обвиняемые со своими адвокатами, обвиняемые с дружками, обвиняемые в окружении семьи.
Из прохода между рядами выскочили со всех ног трое детишек, с хохотом устремились к задней стене и снова скрылись за спинками скамеек. Какая-то женщина сердито оглянулась на них, но не потрудилась встать и посадить их на место.
Крамер теперь узнал эту троицу: это дети Герберта 92-Икс. Хотя вообще-то в их присутствии здесь нет ничего особенного — на судебных заседаниях часто можно видеть детей. Суды Бронкса служат заодно своего рода детскими площадками. Взрослые зачитывают заявления, выступают с ходатайствами, ведут прения сторон и выносят приговор по делу папаши — и тут же играют в салки, растут и набираются жизненного опыта его дети.
Ковитский обратился к секретарю суда, сидящему внизу и чуть сбоку от судейского помоста. Это дюжий итальянец по имени Чарльз Бруцциелли. Он сидит без пиджака, в белой крахмальной рубашке с короткими рукавами, воротник нараспашку, треугольный узел широченного галстука сильно приспущен, так что видна майка.
— Это дело мистера… — Ковитский заглянул в список на столе, — Локвуда?
Бруцциелли кивнул, и Ковитский обращает взор на худощавого юнца, который встал со скамьи для публики и идет к перегородке.
— Мистер Локвуд, — спрашивает Ковитский, — где ваш адвокат? Где мистер Сонненберг?
Тот что-то буркнул, недоуменно передернув плечами. Голоса его практически не слышно. Это чернокожий парень лет двадцати самое большее, такой тщедушный, что под черной дутой курткой вообще не просматриваются плечи, на ногах — джинсы-дудочки и огромные белые кроссовки не на шнурках, а на липучках.
Ковитский минуту смотрит на него, потом говорит:
— Хорошо, можете пока сесть, мистер Локвуд. Когда и если мистер Сонненберг снизойдет до того, чтобы удостоить нас своим присутствием, мы вернемся к вашему делу.
Локвуд поворачивается и идет обратно к скамьям для публики. Как и все обвиняемые в Окружном суде Бронкса, он идет вихляясь, особой походкой, так называемой «сутенерской развалочкой». Глупое, самоубийственное позерство, думает Крамер, строят из себя эдаких мужественных героев — обязательно в черной куртке, обязательно кроссовки, и обязательно «сутенерская развалочка». И конечно, в глазах судей, присяжных заседателей, патронажных инспекторов, судебных психиатров и вообще всех, от кого хоть как-то может зависеть их судьба, кто решает, сажать ли их в тюрьму и на сколько, они выглядят прожженными, стопроцентными уголовниками.
