А то, что Лисбет Саландер сумасшедшая, было совершенно очевидно и не подлежало сомнению. Несколько лет в закрытой психиатрической больнице наверняка пошли бы ей на пользу. Гульберг кивнул и дал добро на проведение операции.
Все кусочки мозаики разлеглись по местам, и произошло это в то время, когда «Группу Залаченко» в любом случае следовало распустить. Советский Союз прекратил свое существование, и период величия Залаченко вместе с ним уходил в прошлое. Он больше никому не был нужен.
«Группа Залаченко» добилась для него щедрого выходного пособия из фонда Службы безопасности. Они оплатили ему самое лучшее реабилитационное лечение, а полгода спустя со вздохом облегчения отвезли Карла Акселя Бодина в аэропорт и снабдили билетом в Испанию в один конец. Ему ясно дали понять, что с этого момента пути Залаченко и «Секции» расходятся. Это стало одним из последних дел Гульберга: неделей позже он в силу возраста с полным правом вышел на пенсию, передав бразды правления наследнику престола — Фредрику Клинтону. Теперь Гульберга приглашали только в качестве консультанта и советчика по особо деликатным вопросам. Он оставался в Стокгольме еще три года, но заданий становилось все меньше, и постепенно он сам себя сократил, вернулся в родной городок Лахольм и выполнял кое-какую работу дистанционно. В первые годы он регулярно ездил в Стокгольм, но постепенно и эти поездки становились все более редкими.
О Залаченко он забыл и думать. До тех самых пор, пока, проснувшись однажды утром, не обнаружил на первых страницах всех газет дочь Залаченко, обвинявшуюся в убийстве трех человек.
Гульберг следил за сводками новостей с ощущением растерянности. Он прекрасно понимал, что Бьюрман не случайно оказался опекуном Саландер, но не видел непосредственной опасности в том, что старая история Залаченко может снова всплыть на поверхность. Саландер сумасшедшая. То, что она устроила кровавую баню, Гульберга не удивляло. Зато ему даже не приходило в голову, что это может иметь связь с Залаченко, пока он не включил утренние новости и ему не сообщили о событиях в Госсеберге. Тогда-то он и начал звонить по телефону и в конце концов купил билет в Стокгольм.
«Секция» оказалась на пороге самого страшного кризиса с того момента, как он ее создал. Все грозило рухнуть.
*
Залаченко добрался до туалета и справил малую нужду — после того как больница снабдила его костылями, он получил возможность перемещаться. Воскресенье и понедельник он посвятил коротким тренировкам. У него по-прежнему чертовски болела челюсть и он мог употреблять только жидкую пищу, но теперь уже начал вставать и передвигаться на небольшие расстояния.
За почти пятнадцать лет жизни с протезом к костылям Залаченко привык. Он ходил взад и вперед по палате, упражняясь в искусстве перемещаться беззвучно. Каждый раз, когда его правая ступня касалась пола, ногу пронзала острая боль.
Он стискивал зубы, думая о том, что Лисбет Саландер лежит в одной из соседних палат, в непосредственной близости от него. Ему потребовался целый день, чтобы выведать, что она находится через две двери направо.
Около двух часов ночи, через десять минут после последнего визита ночной сестры, все полностью стихло. Залаченко с трудом поднялся и нащупал костыли. Подойдя к двери, он прислушался, но ничего не услышал. Тогда он открыл дверь и вышел в коридор. Из комнаты медсестер слышалась тихая музыка. Залаченко добрался до двери в конце коридора, открыл ее и обследовал лестничную клетку. Там имелись лифты. Он двинулся обратно по коридору. Проходя мимо палаты Лисбет Саландер, он остановился, оперся на костыли и полминуты передохнул.
В ту ночь медсестры дверь в ее палату закрыли. Услышав доносившийся из коридора слабый шаркающий звук, Лисбет Саландер насторожилась. Установить источник звука она не могла — казалось, по коридору что-то с осторожностью тащат. На мгновение все стихло, и она подумала, уж не почудилось ли ей, но через полторы минуты звук послышался вновь. Он удалялся, но ощущение беспокойства усилилось.
Где-то снаружи находится Залаченко.
Лисбет Саландер чувствовала себя прикованной к постели. Шея под фиксирующим воротником чесалась. У нее возникло острое желание встать. Постепенно ей удалось сесть, но на большее сил не хватало. Она опустилась обратно и положила голову на подушку.
Через некоторое время Лисбет ощупала воротник и обнаружила скреплявшие его кнопки, после чего расстегнула и бросила его на пол. Дышать сразу стало легче.
Хорошо бы держать под рукой какое-нибудь оружие или иметь достаточно сил, чтобы встать и разобраться с ним раз и навсегда.
Под конец она приподнялась на локте, зажгла ночник и огляделась. Ничего такого, что можно было бы использовать в качестве оружия, здесь не имелось. Потом ее взгляд упал на стол медсестры, стоявший возле стены, в трех метрах от кровати, и Лисбет заметила, что кто-то забыл там карандаш.
Она подождала, пока ночная сестра совершит очередной обход — в эту ночь к ней, похоже, заходят примерно раз в полчаса. Лисбет предположила, что меньшая частотность посещений означает, что врачи считают ее состояние улучшившимся по сравнению с выходными, когда к ней заходили каждые пятнадцать минут или даже чаще. Сама она особой разницы не ощущала.
Снова оставшись одна, Лисбет собралась с силами, села и свесила ноги с кровати. К ее телу были приклеены электроды, регистрировавшие пульс и дыхание, однако кабели шли в ту же сторону, где лежал карандаш. Она осторожно встала и вдруг закачалась, полностью утратив равновесие. На секунду ей показалось, что она сейчас упадет в обморок, но она оперлась о кровать и сфокусировала взгляд на столе перед собой, затем сделала три нетвердых шага, протянула руку и схватила карандаш.
Потом она, пятясь, вернулась на кровать, и там силы совершенно оставили ее — настолько, что даже вновь натянуть на себя одеяло она смогла лишь через некоторое время.
Подняв карандаш, она пощупала кончик. Это был самый обычный карандаш из дерева, но свежезаточенный и острый, как шило. Может вполне сойти за колющее оружие, если ударить им в лицо или в глаз.
Она положила карандаш на легко доступное место, возле бедра, и заснула.
Понедельник, 11 апреля
В понедельник утром Микаэль Блумквист поднялся в начале десятого и позвонил Малин Эрикссон, которая только что вошла в редакцию «Миллениума».
— Привет, главный редактор, — сказал он.
— Я просто в шоке от того, что Эрики нет и что вы решили сделать новым главным редактором меня.
— Вот как?
— Она ушла. Ее письменный стол пуст.
— Тогда тебе стоит, вероятно, посвятить день тому, чтобы перебраться в ее кабинет.
— Я не знаю, как себя вести. Мне как-то ужасно неловко.
— Перестань. Все сошлись на том, что в данной ситуации ты — лучший вариант. Да и в любой момент ты можешь обращаться к нам с Кристером.
— Спасибо за доверие.
— Ладно, — сказал Микаэль. — Работай как обычно. В ближайшее время мы будем разбираться с проблемами по мере их поступления.
— О'кей. Что тебе надо?
Он объявил, что собирается остаться дома и весь день писать. Малин вдруг осознала, что он докладывает ей так же, как, вероятно, информировал Эрику Бергер о том, чем занимается. От нее ожидается комментарий. Или нет?
— У тебя будут для нас какие-нибудь поручения? — спросила она.
— Нет. Наоборот, если у тебя появятся поручения ко мне, звони. Я по-прежнему веду материал о Саландер и решаю, что с ним делать, а всем остальным, что касается журнала, руководишь ты. Принимай решения. Я тебя поддержу.
— А если я буду принимать неправильные решения?
— Если я это увижу или услышу, я тебе скажу. Но такое может произойти только в каком-то особом случае. В нормальной ситуации ни одно решение не бывает на сто процентов правильным или неправильным. Ты будешь принимать свои решения, возможно, не такие, какие приняла бы Эрика Бергер. А принимай их я, получился бы какой-то третий вариант. Но сейчас время твоих решений.
— Ясно.
— Если хочешь быть хорошим руководителем, то надо обсуждать вопросы с другими. В первую очередь с Хенри и Кристером, потом со мной и, наконец, трудные вопросы будем решать на редакционных совещаниях.
— Я приложу все усилия.
— Отлично.
Он уселся на диване в гостиной с ноутбуком на коленях и проработал без перерывов весь понедельник. Когда он закончил, у него получился первый черновой вариант двух текстов, общей сложностью в двадцать одну страницу. Эта часть материала строилась вокруг убийства их коллеги Дага Свенссона и его гражданской жены Миа Бергман: над чем они работали, почему их убили и кто является убийцей. Микаэль прикинул, что для летнего тематического номера ему придется написать еще приблизительно сорок страниц, и требовалось решить, как можно описать в статье Лисбет Саландер, не нарушив ее права на неприкосновенность частной жизни. Он ведь знал о ней такие вещи, которые она бы ни за что на свете не захотела предать огласке.
