Дамаев устало махнул рукой.
— Тогда берите телефон, звоните, — сказал я лейб-медику. — А от тебя, Лёлик, требуется пока совсем мало: лечь на носилки, когда за тобой приедут, и страдать... На вот, возьми апельсин побольше.
Деликатный министр финансов взял апельсин поменьше. Мысленно я уже занес Лёлика в Пашин список посвященных, под номером девятнадцать. Когда этот список перерастет двадцатку, сохранить секрет станет весьма проблематично.
— Это какой-то цинизм, — с неуверенностью в голосе проговорил Дамаев, глядя на живого и здорового Гурвича. — Мы будем комедию ломать, когда ОН там, на стимуляторе...
— Рашид Харисович, милый, дорогой вы наш эскулап, — мягко прервал его я. — Пусть лучше будет комедия, чем трагедия. Когда за два дня до выборов избиратель узнает, что жизнь основного кандидата висит на волоске... по вашей, кстати, вине... то на выборах победит какой-то иной кандидат. Вы по большевичкам соскучились? «Дело врачей» забыли? Давно целину не поднимали? Ну?! — Я резко повысил голос. — Будете звонить?!
Кричать на кремлевского кардиолога не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Про себя я пообещал извиниться перед Дамаевым — сразу же, как только мы выйдем из цейтнота. Но не раньше.
Подавленный лейб-медик принял из моих рук коробочку телефона. Лёлик тем временем баюкал в ладони апельсин — горящее сердце Данко в огненно-рыжей кожуре.
— Мне надо будет лечь, когда они приедут? — поинтересовался у меня бывший сосед по парте. — Глаза закрыть?
Если все нам сойдет с рук, подумал я, организую в Кремле кружок художественной самодеятельности. Буду Станиславским местного масштаба.
— Лечь, закрыть, стонать, держаться за грудь, — перечислил я. — Это даже я знаю... У тебя что, ни разу в жизни сердце не болело?
— Ни разу, — виновато сказал Гурвич. — Сам удивляюсь...
Слова Лёлика были заглушены шумом лифта. Возник встревоженный референт Паша с кипой бумажек в руках.
— Болеслав Янович, проблемы, — с ходу объявил он. — Здесь у меня не хватает двух подписок.
Я произвел в уме простое арифметическое действие и мысленно назвал себя кретином. Когда торопишься, обязательно забудешь нечто важное.
— Премьер-министр Украины вместе с переводчиком... — медленно произнес я. — Куда, черт возьми, подевался украинский премьер?!
Седая высохшая американка окинула пристальным взглядом мою одежду и решила, что я недостаточно беден. А следовательно, не могу рассчитывать на милостыню.
— Ноу, — сказала она. — Сорри, мистер.
— Йес, — проникновенно возразил я. — Май нейм из Макс Лаптев. Ай уэк ин... ин...
Английским языком я владею значительно лучше, чем японским или фарси. Тех я просто в упор не знаю, а по-английски хоть с трудом, но могу представиться по имени и объяснить, что живу я в Москве. Сильно напрягшись, я даже сумею сформулировать вопрос: который час?
К сожалению, этих языковых познаний было явно недостаточно для общения с суровой дамой из Фонда Кулиджа. Фонд этот, названный в честь всеми забытого американского президента, помещался в старом двухэтажном особняке на Большой Молчановке.
Сам особнячок я нашел довольно быстро — вскоре после того, как сообразил, что сувениры для вьетнамских ветеранов совсем не обязательно должны вручаться именно вьетнамским ветеранам и именно в США. Фонд Кулиджа считался международным и специализировался на содействии бывшим воякам независимо от нацпринадлежности: важно, чтобы подопечный был болен и неимущ. Уже в первой половине 90-х годов Москву наводнили такие фонды и фондики, при помощи которых великодушные бабульки с миссионерскими комплексами хотели обустроить дикую Россию путем раздачи недорогих подарков. Мы для этих старушек ничем не отличались от африканских туземцев. Только что не носили пальмовых юбочек и колец в носу.
— Ай уэк ин... — Я все пытался растолковать пожилой даме, что я работаю не где-нибудь, а в Федеральной службе безопасности. Однако никак не мог вспомнить, как же по-английски будет «безопасность».
Сжалившись над туземцем, старушенция все-таки вытащила из ящика с яркой наклейкой жестянку пива и протянула мне.
— Ноу, — в свою очередь сказал я. — Сеньк ю. — Пиво вдобавок оказалось теплым и безалкогольным.
Вместо слова «безопасность» в моей голове вдруг промелькнуло английское название ЦРУ. Я знал, что конторы на Лубянке и в Лэнгли именуются по-разному. Но, может, мне хоть таким способом дать понять бабушке из Фонда, что я, Макс Лаптев, — боец невидимого фронта, законный представитель русской секретной службы?
— Ай уэк ин... — предпринял я четвертую или пятую попытку, — ... ин Сентрал Интеллидженс Эйдженси... Рашен, — прибавил я.
Старушенция сморщилась, что-то с неприязнью проговорила и сухоньким пальцем указала мне на дверь. Я запоздало догадался, что Сентрал Интеллидженс Эйдженси не пользуется чрезмерной любовью у американских налогоплательщиков и пожилых миссионерок в том числе.
Как, собственно, и моя контора — у наших граждан.
— Ноу, миссис! — Я торопливо замахал руками. — Вы меня неправильно поняли. Ноу Цэ-рэ-у. Ай уэк ин... КГБ. Кей-Джи-Би. Андестенд?
— О-о, Кей-Джи-Би! — мигом заинтересовалась американка. — Андропоу?
На счастье, слово «Кей-Джи-Би» американская бабулька все-таки поняла: сказались долгие годы «холодной войны», когда нашей конторой пугали домохозяек. Теперь здание на бывшей площади Дзержинского обещало стать частью туристического набора для любознательных янки: аэропорт — Красная площадь — Большой театр — Лубянка — аэропорт.
— Йес. — Я немного погрешил против истины.
Честнее было признаться, что Юрий Владимирович давно умер и у меня другое начальство. Однако с моим английским растолковать американке смысл наших кадровых изменений и переименований — гиблое дело. Я и по-русски затруднился бы это внятно объяснить... Ладно, Андропов так Андропов. Хорошо она еще не вспомнила про Лаврентия Палыча.
Американская старушка торопливо надавила лапкой на кнопку интеркома и принялась звать в микрофон какого-то Майкла. Я, было, вообразил, что Майкл — это здешний Рокки-IV, которого миссионерши специально держат для поединков с местными капитанами ФСБ Иванами Драго. Но вместо супертяжеловеса с физиономией Сильвестра Сталлоне из внутренних комнат вышел махонький старичок. Лицо у него было доброе и сморщенное. Еще одна высохшая мумия.
— Здрав-тфуй-те! — приветливо проговорила мумия. — Тчем могу ус-лу-жи-вать?
Добрый старичок знал по-русски! Русскому языку его наверняка учил какой-нибудь белоэмигрант, поскольку дедушка Майкл перемежал свою речь не только американскими словечками, но и древними выражениями вроде «поелику возможно», «покорнейше благодарю» и «милостивый государь». Тем не менее после продолжительных расспросов и бумажных раскопок мне все-таки удалось узнать у двух благообразных мумий три вещи.
Ветеранские подарки, которые я искал, действительно пришли в Россию через Фонд Кулиджа.
Всего в Москву попало около сотни комплектов с тетрадками и бейсбольными кепочками.
Непосредственным распределением гуманитарной помощи среди русских ветеранов занимались не они, а мистер Федотов.
Кто такой мистер Федотов? О-о, милостивый государь, это есть главный гуманитарный заботник об увечных и нездоровых воинах, оставшихся без попечительства и призрения. Фонд Кулиджа не первый раз имеет дело с комитетом мистера Федотова.
Фраза о комитете меня несколько успокоила. Я-то боялся, что указанный заботник существует в единственном экземпляре и сам разносит гуманитарную помощь нуждающимся. А то и продает ее на Рижском рынке, облапошивая доверчивых американцев. Увы, такие случаи сегодня сплошь и рядом.
Получив заверения в честности мистера Федотова, я немедля полюбопытствовал, где находится его Комитет Добрых Услуг. Не в парке же на скамеечке?
Оказалось, что мистер со товарищи пребывают не в парке, а в доме на улице Лео Толстого. Вот, извольте, голубчик, — адрес и телефон.
— Премного вам благодарен, — сказал я, невольно заражаясь от пожилого Майкла нафталинными словечками. — Честь имею кланяться.
— Бай-бай! — ласково попрощалась со мной старушка, напоследок одарив меня американским гуманитарным леденцом в красивой глянцевой упаковке. Пожилая миссис обогатила свой опыт встречей с живым чекистом и была довольна.
— Ска-тер-тью дорога, — тщательно выговорил старичок, любезно улыбнувшись.
Им обоим и в голову не пришло выяснять у меня, для чего Лубянке понадобился мистер Федотов. Когда-то им отлично внушили, что в Советском Союзе агентам Кей-Джи-Би до всего есть дело. Мысленно я выразил горячую признательность американской пропаганде...
Дом под указанным номером стоял не на самой улице Лео Толстого, а был задвинут в глубь двора, между хилой детской площадкой и монументальной мусоркой. На табличке у входа в подъезд я прочитал: «ОКПИМВ. Общественный Комитет поддержки инвалидов малых войн».
