— Господин Изюмов, вы националист? расист? — сел на своего конька Рапопорт.
— Категорически нет, — твердо ответил я. — Сколько же можно повторять? От движения национал-возрожденцев я давно отошел и теперь я — сторонник равноправия всех народов. Возьмите мой роман «Гей-славяне», откройте на странице девяносто два. Там главный герой без проблем трахается со всеми, включая пуэрториканца. Хотя уж пуэрториканцев, этих долбаных грязных латиносов, в самих Штатах и за людей не считают...
Рапопорт открыл рот. Закрыл. Снова открыл. Мои взгляды на национальный вопрос почему-то вызывали у него странную реакцию: он превращался в глубоководную рыбу, вытащенную на берег. Я не стал дожидаться, пока этот носатый умник сможет заговорить. Хорошенького понемножку.
— Теперь поглядим, что там лежит в кепарике, — сказал я. Сашка с кряхтеньем слезла со стула, нагнулась и подала мне головной убор.
Записки пришли всего две, обе занудные до идиотизма. В одной спрашивалось, как я отношусь к политическому террору, а в другой — верю ли я в судьбу? Рассусоливать было некогда: уже через час в «Трех поросятах» должен состояться мой обед со спонсорами. Опаздывать было неприлично, да и жрать хотелось.
— Вот тут еще два вопроса, — в темпе проговорил я, вытащив две своих записки из-за подкладки. — Интересуются, как я отношусь к презервативам? Отвечаю: нормально. И второй вопрос на ту же тему, какие изделия я предпочитаю — индийские или тайваньские? Отвечаю: российские. Производства московской фирмы «Звягинцев и сын». Они прочнее всех этих импортных игрушек, зубами грызи — не разгрызешь.
В третьем ряду снова посмеялись и похлопали. Дуся Кораблёв не был уверен, шучу я или всерьез, и на всякий случай решил подстраховаться. Я обратил внимание, что к аплодисментам стали присоединяться зрители с последних рядов — мой запоздавший электорат. Особенно усердствовал старый дикобраз, весь поросший бородой. Раньше среди голубой тусовки я его не встречал; вероятно, он был из породы геев-одиночек. Черт его знает, может, и такие встречаются?
— На этом все, — объявил я. — Спасибо за внимание, мне пора. Смотрите сегодня в прямом эфире мои теледебаты с этими тремя слабаками. Обещаю оставить от них мокрое место. Считайте, они уже политические трупы. И не забудьте, — я поднял указательный палец, — послезавтра голосовать за Фердинанда Изюмова. Изюмов — ваш кандидат!
Последняя фраза была сигналом. Услышав ее, Дуся поднял с места всех наших гавриков, и те принялись скандировать: «И-зю-мов! Ваш! Кан-ди-дат! И-зю-мов! Наш! Кан-ди-дат!» Горбун с телекамерой честно снимал, как я вместе с Сашкой и в окружении голубой гвардии выхожу из зала на улицу. По дороге Кораблёв расталкивал локтями тупой электорат, чтобы в толпе случайно не помяли любимого кандидата. Выглядело это классно. Наш проход наверняка попадет в вечерние новости — бесплатная реклама.
На улице ко мне внезапно подскочил тот самый бородатый дикобраз из задних рядов.
— Талантливо! — с восторгом проговорил он. — Вначале вы переигрывали, но потом... Какая тонкая ирония, какой язвительный сарказм!
Я даже засмущался, что мне совершенно не свойственно. Не так уж часто тебе достаются дармовые комплименты от незнакомых дикобразов. Обычно наш народишко при жизни поливает дерьмом своих кумиров.
— Польщён, — сказал я и шаркнул ножкой.
— Да! Да! — воскликнул восторженный дикобраз. — И ваш жест... Вы — вылитый Изюмов!
С этими словами бородач затряс седыми иголками и убежал.
— Почему-то мои поклонники — люди с приветом, — озадаченно сказал я Сашке, глядя вслед бородатому. — С чего бы это?
Вместо ответа лысая дрянь вдруг гнусно захихикала и стала указывать куда-то пальцем. Я проследил за пальцем...
Вот гнидёныш! Падла! Шибзд паскудный! Я бешено завращал головой в поисках иуды-галерейщика. Но тот, понятно, давно смылся, сделав свое черное дело.
Афиша на двери изменилась. Картинка была прежней, однако подпись к моей роже — уже совсем другой. Оказывается, я был не я, а только «интеллектуальная провокация», «концептуальная фантазия на тему Фердинанда Изюмова». Самым обидным, однако, было не это. Вместо фразы «Вход свободный» теперь можно было прочесть: «Вход $2».
Скотина-галерейщик не только наварил на мне дополнительные бабки, но и посмел оценить меня на три доллара дешевле, чем гавкающего художника Глухаря!
Медсанчасть пряталась в глубоком подвале, сразу под Румянцевским залом Кремля: три койкоместа и гора новейшего американского оборудования на восьмиметровой глубине. При царе Алексее Михайловиче здесь пытали бунтовщиков, а теперь, наоборот, пользуют государственных особ первой двадцатки.
Скажете, прогресс? Если это прогресс, то я — китайский император. Врачи сменили палачей, но результат их работы остался тем же самым.
Гиппократово отродье.
Я прислонился спиной к двери с красным крестом и только тогда перевел дыхание. Спокойнее, Болеслав, приказал я сам себе. Пока ты спокоен, ты контролируешь ситуацию. Стоит тебе начать нервничать, обязательно что-нибудь упустишь. И все пропало.
— Сколько человек в курсе? — спросил я у Паши, своего помощника-референта. — Вы подсчитали?
— Пока семнадцать, Болеслав Янович, — не мешкая доложил тот. — Включая нас с Петром, повара, Макина и бригаду реанимации. Дамаев будет восемнадцатым, его сейчас привезут.
— Есть среди этих семнадцати кто-то из мэрии?
Паша отрицательно помотал головой.
— Из ФСБ?
— Только один Макин, — ответил Паша. — Но у него-то двойное подчинение, ФСБ и нашей администрации.
Это была светлая идея — переподчинить администрации нескольких ближайших телохранителей Президента. Грубо говоря, жалованье они по-прежнему получали на Лубянке, зато премии и все выплаты — в нашей кремлевской кассе. Мои приказы для Макина сразу стали весомее голубевских.
— Уже легче. — Я отер пот со лба.
И генералу Голубеву, и тем более мэру Москвы Круглову совсем не обязательно знать, что произошло десять минут назад. Оба, разумеется, лояльны к нынешнему Президенту — но только к здоровому Президенту. А вовсе не к тому, чья жизнь подвешена на ниточке.
— Быстро собери подписки у всех, кроме реаниматоров, — приказал я референту. — Их уже предупредили. Остальным напомнишь о нулевой форме допуска. О том, что разглашение карается не КЗоТом, а статьей УК. В принципе им это известно, но напомнить никогда не помешает. В подробности не вдавайся... Да, и Макина — срочно сюда, ко мне... Действуй.
Паша безропотно кивнул и исчез в лифте. Петя, другой мой помощник, подал мне трубку сотового телефона. Ни Паша, ни Петя сами не знали всех подробностей происшествия, однако не задавали лишних вопросов. Моя команда была приспособлена к работе в условиях цейтнота, по западному методу: точно сказано — точно сделано. Все объяснения — постфактум. Чтобы в стране была демократия, в кадрах должна быть жесткая диктатура.
Я присел на кожаный диванчик возле стены и набрал номер. Хорошо еще Гурвич приехал в Кремль, а не сидит у себя в министерстве. Очень вовремя.
— Привет, Лёлик, — бросил я в трубку.
— Привет, Болек, — тут же откликнулся министр финансов.
— Пожалуйста, спустись в медпункт, — попросил я. — И побыстрее. Возникли проблемы со здоровьем.
— С чьим? — не понял мой бывший сосед по парте.
— С твоим, конечно, — ответил я и дал отбой.
Пока я разговаривал, помощник Петя топтался в сторонке, ожидая инструкций. ЧП застало его за обеденным столом, в руке он все еще машинально вертел салфетку, которая давно превратилась в белый салфеточный шарик.
— Дело дрянь, — сказал я помощнику. — Но мы можем выкрутиться. Самое главное — не допустить утечки еще два с половиной дня... Что у Президента сейчас по графику?
— Интервью «Свободной газете», — сообщил Петя. — Редактор Морозов Виктор Ноевич уже ожидает в Сиреневой гостиной для прессы.
— Только прессы нам не хватало! — едва не застонал я.
— Вежливо отшить его? — с готовностью предложил мой помощник.
— Отшить — да, но не вежливо, — сказал я. — Наоборот, веди себя с ним пожёстче. Намекни, что Президент резко передумал давать интервью именно его дрянной газетке.
— Он должен обидеться? — Петя ухватил мою мысль на лету.
— Непременно, — ответил я. — Он должен быть вне себя. Если с ним расшаркиваться, он сразу что-то заподозрит. А так он будет просто злиться на Президента и его сволочное окружение. Это сейчас для нас гораздо безопаснее... Ну, поторопись, вот как раз лифт спустился.
Лифт привез к нам в подвал человека номер восемнадцать из Пашиного списка посвященных. Как только створки разомкнулись, смуглый президентский кардиолог Рашид Дамаев выскочил наружу, чуть не сбив с ног помощника Петю.
