Ларин решительно сжал зубы, боясь закричать.
– Просто вы, Полина Игоревна, мне не только эти раны беспокоите…
– А-а-а… Она что, погибла по вашей вине?
Ларин опять вздрогнул.
– Да нет. Вроде нет. Да что я чушь какую-то несу! Разумеется, нет, не погибла…
Полина Игоревна снова внимательно посмотрела на него поверх очков. Их взгляды встретились, и он не выдержал, отвел глаза первым.
Врачиха вздохнула:
– Значит, любовь. Послушайте, Глеб, не пугайте меня: она что, была на меня похожа? Я же вам в матери гожусь!
Глеб усмехнулся:
– Ну, в матери вряд ли… Скорее уж, в старшие сестры, я просто молодо выгляжу, конституция такая. Отец в шестьдесят три умер, так у него на похоронах один из сослуживцев выдал: «Как рано от нас уходят сорокалетние…»
Врачиха покачала головой:
– И все равно, Глеб, в старших сестер если и влюбляются, то исключительно в препубертатном периоде. Мне кажется, вы из него уже давно вышли. Да и склад личности у вас далеко не инфантильный… Хотя… Скажите честно, Глеб, когда вы в последний раз мастурбировали?
Ларин тихо, одними губами, засмеялся:
– Подкалываете, Полина Игоревна? А напрасно. Я знавал много мужчин, которые занимались этим делом и во вполне зрелом возрасте. В горячих точках. Там серьезная нехватка женского пола, знаете ли. А педерастия в этих местах – явление не только не почетное, но и довольно жестко наказуемое. Вплоть до расстрела на месте, ежели под горячую руку… Не шоу-бизнес. Но вы правы, у меня действительно как-то не сложилось. Видимо, воображение недостаточно развито…
– Дело не в воображении. Просто вы не инфантильны. И все тут. Ну, давайте, рассказывайте, кого я вам напомнила? И приготовьтесь потерпеть, я вам сейчас ранку чистить начну…
Глеб осторожно потушил сигарету.
– Ее сменщицу. Они меня вместе выхаживали. И, по-моему, дружили, несмотря на разницу в возрасте: Ольге тогда двадцать два исполнилось… только из института, по распределению… Вместе справляли… шампанское… ой-о-о-о…
От неожиданной боли в запястье он даже взвыл, почему-то по-детски рассчитывая на облегчение, но боль не уходила, не пряталась, оставалась, безжалостно заполняя…
– Терпите-терпите, так надо, а то нагноение начнется… И рассказывайте, рассказывайте…
…Потом они долго пили жидкий чай из ее небогатых запасов, болтали о пустяках: о надоедливых пациентах, об его обещании обязательно жениться на известной на всю страну матершиннице Скворцовой («А я-то гляжу, Лена в телевизоре последнее время сияет, как новобрачная, раньше такая строгая все время была, а теперь…»), о капризной весенней погоде («Вот увидите, Глеб, завтра опять будет тепло и солнечно»), о надвигающемся сезоне… И он твердо решил, что завтра обязательно купит Полине Игоревне отборного чая и огромную коробку хороших отечественных конфет, которые она наверняка любит и, тоже наверняка, не может себе позволить на скудную докторскую зарплату.
Когда он уже было совсем попрощался и твердо собрался уходить, его неожиданно остановил ставший внезапно строгим голос Полины Игоревны:
– И вот еще что, Глеб. Запомните: вы никого не предавали. Вернее, предали, конечно, но, – врач помахала пухлой ладошкой, как бы отгоняя что-то совершенно незначимое, – но из таких предательств состоит вся наша жизнь. Вполне такая нормальная, человеческая цепочка предательств. Это как в детстве – пообещали приятелю пойти погулять, а сами не пошли. Если из-за этого заниматься самоедством, то можно когда-нибудь ненароком совершить уже настоящее предательство…
Глеб остановился и вымученно улыбнулся:
– А что может быть страшнее предательства любви, Полина Игоревна?
Она неожиданно с силой стукнула ладошкой по столу:
– Прекратите, Глеб! Никакого предательства любви у вас не было. Поверьте старому врачу: любовь не может быть не взаимной. Это либо выдумка бездарных писателей, либо извращение, либо слепота одного из любящих. Любовь – это не то, что живет в каждом человеке по отдельности, как живут голод, страх, похоть, наконец, а связь между двоими, линия сопряжения. Она в одиночку невозможна. Просто не сойдется, как баланс у плохого бухгалтера. У нас в санатории как раз один такой работает… Предательство любви – это… это… это прежде всего предательство своей любви, своего чувства. Предательство любви – это предательство Онегина, не разглядевшего свою настоящую любовь. Я вот тут поговорила с вами всего часа три, и то поняла, что единственная женщина, которую вы когда-либо любили, – это Лена Скворцова. Вы ее по-настоящему любите, Ларин, и скорее всего, уже очень давно. С того самого момента, как она пришла практиканткой в вашу съемочную группу. Все остальное – от лукавого. Это может быть что угодно: флирт, страсть, банальное половое влечение, но – не любовь. Уж поверьте, это-то я очень хорошо понимаю…
Глеб снова вымученно улыбнулся:
– Откуда? Откуда у вас такая уверенность, Полина Игоревна? Неужели этому тоже учат в медицинских институтах? Если так, выходит, я получил неправильное образование…
Она неожиданно медленно сняла очки и стала тщательно протирать линзы небольшой зеленого цвета бархатной тряпочкой. Потом снова надела, пожала плечами и только после этого подняла на Ларина взгляд своих безумно усталых и все-все-все на свете понимающих глаз:
– Я профессиональный психотерапевт, Глеб. Кандидат наук. Просто настоящий врач должен уметь делать все, а работу по моей специальности в этом городишке найти практически невозможно. Хорошо еще, что у мужа нашелся бывший подчиненный, прекрасный человек, который помог мне устроиться в этот элитный санаторий. Здесь и зарплата получше, и лекарства для мужа можно подобрать…
Глеб снова полез в карман за сигаретами, увидел, что в пачке осталась всего одна, и засунул ее обратно в карман.
– Скажите, Полина Игоревна, у знакомого вашего мужа фамилия, случайно, не Князев?
Докторша близоруко и, как показалось Ларину, растерянно улыбнулась:
– Нет. Дима его начальник. А его зовут Корн, Андрей Корн. Муж командовал в Первую чеченскую батальоном спецназа, получил там ранение, и его отправили сюда. Дали синекуру: возглавляет военную турбазу. Зарплата, конечно, копеечная, но у него со здоровьем беда, а тут прекрасный климат, пенсия по ранению и к тому же служебная квартира. Своей-то мы, по гарнизонам скитаясь, так и не нажили… Андрюша обещал помочь приватизировать… Он, Андрей… капитан Корн, был одним из лучших его офицеров. Командовал взводом глубинной разведки. Вы представляете, что такое взвод глубинной разведки спецназа ГРУ, Глеб?
Ларин неожиданно остро вспомнил вчерашний подвал, Арби, Лейлу, младших кавказцев, свою страшную, разрывающую тело на части боль и неожиданное счастливое избавление… застывшие в самых различных позах раскоряченные трупы чеченцев наверху и безупречно элегантную складку тонких шерстяных брюк бывшего спецназовца.
– Кажется, представляю…
…На улице его встретил все тот же промозглый ветер, безжалостно вырывающий из рук окурок последней сигареты. Нужно было тащиться через весь парк в лобби-бар санатория, покупать новую пачку.
А еще лучше – блок.
Пока примешь решение, не одну сигаретину выкуришь.
Глеб поднял воротник и, стараясь подставлять ветру только защищенную ветровкой спину, медленно побрел в лобби.
Там его наверняка ждут.
А разговаривать ему, ну, совершенно ни с кем не хотелось.
Просто ни капельки.
В лобби было темно. Только у самого бара горела небольшая настольная лампа, бросая неяркий круг света на столик, за которым сидели Рустам с Художником. Третья фигура находилась немного в тени, но по отблеску неяркого света в круглых стеклышках очков было понятно: Корн.
У дверей маялась от безделья молчаливая пара охранников в зеленом лесном камуфляже с короткими автоматами на плечевых ремнях.
Глеб пригляделся к необычно хищного вида оружию и мысленно присвистнул.
Ну не фига себе!
Это вам не АКСУ сраное.
«Узи».
Последняя модель, всего полгода назад поступившая на вооружение.
Краса и гордость союзной в последнее время Москве израильской армии.
И, судя по всему, «Узи» болтались на тренированных плечах бодигардов на абсолютно законных основаниях.
Серьезный ты парень, Корн.
Как же я не разглядел тебя тогда, в самолете-то…
…Князь в баре, к счастью, отсутствовал. Значит, серьезный разговор пока откладывается.
И то слава Богу…
Зато полупустая бутылка коньяку на столике была, судя по всему, далеко не первой.
Значит, придется присоединяться.
Эти просто ни за что не отстанут.
Глеб прошел мимо примолкшего столика за стойку бара, вытащил из ящика пару пачек «Парламента» и присоединился к компании.
Присел, сам налил себе стопку коньяку.
Хлопнул.
Закусил долькой лимона.
Закурил.
И только после этого поздоровался.
