Корн кивнул, но по его щеке пробежала короткая судорога.
– Да ладно, Рустам. Нельзя так нельзя. Что, я ваших исламских дел не знаю, что ли…
Чеченец отрицательно покачал головой:
– Я не мусульманин, Андрей. Вернее, плохой мусульманин. Иначе не сидел бы с тобой и не пил коньяк. Это… это не ислам, Корн. Это древнее. Как сами горы…
Корн понимающе кивнул:
– Ну, тогда тем более. Вы уж извините, мужики, что под кожу полез. Давайте-ка лучше выпьем, что ли…
Коньяк уже, кстати, не согревал горло, не разливался теплом по телу.
Просто так лился.
Похоже, норма.
– Нда, – неожиданно хмыкнул Художник, со вкусом отправляя в рот вслед за стопочкой очередную дольку лимона, – романтики вы все. Офицеры, блин, журналисты. А я вот рядовым трубил. Из ВГИКа вышибли, на следующий день призвали. На дембель, Господи прости, до младшего сержанта дослужился. Нет, вру. До гвардии младшего сержанта. И до дырки в ноге. Сверху. Почитай, что в заднице. Нет задач невыполнимых, нах. И никаких тебе возвышенных воспоминаний, что самое обидное…
– Десантура? – Корн посмотрел на Сашку если не с уважением, то уж совершенно точно – с одобрением.
– А то! Я ж рассказывал уже. – Художник, морщась, дожевал дольку, выплюнул цедру в пепельницу. – Перед тем, как этого украли. Ну, там, в кафешке…
Ларин поморщился.
– Меня сначала к флоту приписали, но кому ж хочется больше положенного трубить. Соврал, что прыжки есть, напросился. Дурак дураком. Потом, когда в учебке реально в первый раз прыгал – чуть не обосрался. Земля далеко, ветер в харю… Зажмурился – и вниз… Кстати, хорошо… Летишь себе, материшься. Петь хочется…
Сашка прикурил и мечтательно выпустил в потолок тонкую струйку дыма.
– Самое лучшее время жизни. Думать – ни фига не надо. Беги себе, стреляй. Ночью в казарме феньки всякие придумывай, чтоб не скучно было. Меня там сразу Швейком прозвали.
Ларин расхохотался.
– Ну, это-то как раз понятно…
– Ага, понятно. – Художник, было заметно, что-то для себя уже решил, и поэтому просто светился благодушием. – Это, Глеб, тебе сейчас понятно, а тогда даже мне непонятно было. Просто так вышло. Нас когда в учебку привезли, сержант-инструктор посмотрел эдак жалостливо и говорит, типа, ладно, сегодня разрешаю пораньше отбиться, завтра – в шесть подъем. Ну, я и спросил…
Художник сделал театральную паузу, картинно затягиваясь.
Первым не выдержал Рустам:
– Что спросил-то?
Сашка неожиданно смешался:
– А что я тогда понимал в этой хрени? Нормальный мальчик из хорошей семьи, студент ВГИКа, которого привезли в ухоженную Прибалтику… Спросил: «А что, завтра на рыбалку идем?»
Корн с Рустамом грохнули.
Даже Ларин, которому армейский юмор был довольно-таки чужд, немного посмеялся.
– И что?
– Что-что… Три наряда. Я-то пошутить думал… – Сашка усмехнулся. – Не успел с тумбочки слезть – еще три. Сходу…
– А эти-то за что? – Корн уже подхихикивал, в предвкушении.
– Да-а-а… – Сашка неожиданно печально вздохнул. – Ты ж, Андрюх, как бывший офицер, каунасскую учебку себе немного представляешь? «Кто прошел прибалтский ад, тому не страшен Бухенвальд»… Гоняли так, что не то что письмо домой написать, покурить некогда. Весь день – туда-сюда, туда-сюда. А утром злой, невыспавшийся сержант на утренней поверке. Сапоги должны блестеть, подворотнички белеть, стрелки на хэбэшках, как у денди на Пикадилли… Ну, стрелки-то мы быстро научились наводить: расческой по брючине туда-сюда вжик-вжик, и готово. Как из прачечной. А вот с подворотничками – беда. Вечером подошьешься, а тебя – подъем, пробежка. И опять грязный, как из жопы. Ну и приспособились через полчаса после отбоя вставать да и подшиваться. А я ж лентяй. Да и спать хочется. Полчаса после отбоя терпеть – это ж с ума сойти можно. Ну, я и стал по-тихому прямо в койке подшиваться. Сразу после отбоя, на ощупь. Руки-то у меня всегда из того места росли, так что все в порядке, не у всех так при свете получалось. И вот как-то лежу, подшиваюсь. Подшился. А у меня нитка остается. Дли-и-инная… Куда ж, думаю, тебя, родимую, приспособить-то? Просто так выкинуть – рука не поднимается… Гляжу, а рядом товарищ мой спит, Макс Петров. Сладко так спит, сволочь. Даже не ворочается. А к тельнику у него простынка прилипла. Прямо к лямочке наплечной… Ну, думаю, это неспроста… И подшил парня. В смысле, к плечам ему простынку пришил. Прямо к тельняшке. Утром, по команде «подъем», та-а-акой Бэтман со второго яруса летел – вся казарма кипятком ссала… А мне опять – три наряда…
Корн с Рустамом уже даже не смеялись.
Подвывали.
А Сашка тем временем с философским видом опять наполнял рюмочки.
– А вы говорите – романтика… Какая, нах, романтика! Солдат должен быть тупым, хитрым и ленивым. Но при этом в меру изобретательным. Тем более, десантура. Самое страшное оружие, блин, массового самопоражения. У нас вот еще один случай был – так вообще охренеешь. Уже за речкой. Мода такая пошла – скорпионов эпоксидкой заливать. Поймаешь его, шомполом проткнешь, зальешь, потом шарик получившийся отполируешь, сувенир получается – просто супер. Ну и вот, был у нас в хозвзводе рядовой с говорящей фамилией Пупкин. Понятно, из такой глухой деревни, что дальше и глуше просто некуда. Ай-кью отсутствует – в принципе. Как класс. И вот решил себе рядовой Пупкин сделать такой сувенир. Поймал скорпиона, проткнул его шомполом. Дело было, естественно – по весне, когда эти твари – самые ядовитые…
Сашка снова, одним легким выверенным движением, расплескал по рюмкам коньяк, подвинул на центр стола блюдечко с порезанным лимоном:
– Поехали, что ли…
Чокнулся со всеми, выпил, кинул в пасть тонкий лимонный лепесток.
Продолжил:
– Ну, так вот. Самые ядовитые. Только Пупкину-то об этом откуда знать? У них в деревне скорпионы не водятся. Мухи водятся. Слепни. Комары. У некоторых, кто побогаче живет, даже тараканы имеются. А вот скорпионы – отсутствуют. Блин. Такая вот незадача. И вот, протыкает наш Пупкин скорпиона шомполом. Тот затихает. Сначала немного дергается, а потом затихает. До поры до времени. А фигли дергаться-то, когда ужалить некого? Не шомпол же жалить… У него, у скорпиона, в отличие от нашего Пупкина, с ай-кью все в полном порядке. На его, скорпионьем, уровне, разумеется. И, само собой, бедный Пупкин берет скорпиона голыми руками. А чо? Он в колхозе и коровье говно голыми руками брал. И ничего страшного…
Сашка на секунду замолк, прикуривая.
– Так о чем это я? А-а-а… Так вот, берет он его голыми руками. Скорпион, разумеется, не будь дурак, бьет его жалом. Пупкину становится фигово. Начальнику медслужбы – тоже, потому что нужной сыворотки у него просто нет. Ну, не привезли. Завтра обещали. Бывает. Армия-с… Вызывают «вертушку», кладут в нее Пупкина, везут в госпиталь, обещая по возвращении надрать задницу. Командир за солдата отвечает, и идиотов, готовых из-за одного почерневшего от яда дурака лишаться звезд на погонах, нету. Пусть выздоравливает. Короче, увозят придурка. А утром батя наш, подполковник Чучагин, объявляет общее построение. Сам ржет, не может остановиться. Вот, говорит, товарищи десантники, вам очередной пример вашей доблести. Все, что создано народом, должно быть уничтожено солдатом… Короче. Довозят нашего героя до госпиталя. Вкалывают сыворотку. Тот блюет, чернеет, но все-таки постепенно приходит в себя. И, естественно, засыпает. А ночью просыпается. Ну, выспался рядовой Пупкин, что уж тут поделаешь. Привык в деревне рано вставать. Лежит, мучается. И вдруг видит: по стене ползет скорпион. Маленький такой. С хвостом. А что тут поделаешь? Азия-с… Но рядовой Пупкин – умный. Наученный вчерашним горьким опытом. Он знает, что брать скорпионов голыми руками нельзя. И тогда он просто давит мерзкую тварь большим пальцем ноги… А вы говорите – романтика…
…Но они уже ничего не говорили.
Просто не могли.
Совсем.
Застывшие в дверях охранники с «Узи» поглядывали на ржущее пьяное начальство слегка неодобрительно…
…Утром Ларин проснулся с непонятным чувством легкости и чистоты. Освобождения от чего-то очень важного и давящего. Долго лежал в номере, курил, поглядывая в открытое окно, где зеленели листья, вовсю светило теплое весеннее солнце и о чем-то важном переговаривались голосистые южные лягушки.
У него было устойчивое ощущение, что он уже все для себя решил.
Хотя пока еще и не понял, что именно…
Потом он поднялся, умылся, долго и старательно чистил зубы, тщательно побрился, порезался, причесался, залепил ранку послюнявленным клочком газетной бумаги и пошел завтракать. На завтрак ему сегодня сделали огромную яичницу с помидорами и дали теплый, чувствуется, недавно испеченный лаваш.
Ел не торопясь, прожевывая каждый кусочек, потом попросил двойной эспрессо, дождался его и с наслаждением закурил.
Ему было хорошо.
Встретившийся на завтраке Корн сказал, что Князь прилетает только сегодня вечером, осадное положение в связи с исчерпанностью инцидента снято, и потому весь день и весь город в его, Ларина, распоряжении.
