Впрочем, может быть, это пустые угрозы?
Здесь, в «Иркутске-18», Европа и все, что там происходит, казалось далеким и нереальным, как потусторонняя жизнь.
На следующее утро Андрей подходил к проходной, когда навстречу ему попался странный человек в коротком черном пальто и надвинутой на глаза кепке.
— Мужик, где тут Инструментальная улица? — спросил он, ухватив Андрея за локоть.
— Инструментальная? Это далеко, это вам нужно на троллейбусе… — пробормотал тот бесцветным, вялым спросонья голосом и попытался вырвать руку.
Однако незнакомец вцепился в нее как клещ.
— Привет тебе от Володи, — зашептал он прямо в ухо. — Про должок напоминал. Велел сказать, что времени у тебя ровно неделя. Сделаешь, что велено, я с тобой снова встречусь и передам ксиву и билеты…
— Какую ксиву, какие билеты? — испуганно залопотал Андрей. — Вы меня с кем-то…
— Спасибо, мужик, спасибо! — радостно и громко произнес незнакомец. — На троллейбусе, значит? Спасибо!
Он улыбнулся, сверкнув золотым зубом, и выпустил наконец затекшую руку Андрея. Андрей припустил к проходной, но перед самой дверью воровато оглянулся.
Человек в кепке стоял на углу, руки в карманы, и пристально смотрел на Андрея. Перехватив его испуганный взгляд, он улыбнулся широко и нагло, на всю улицу сверкнув зубом. Улыбка эта ясно показала Андрею, что никуда он не денется, сделает все, что велят.
«Ну, допустим, сделаю, — думал Андрей, поднимаясь на четвертый этаж лабораторного корпуса. — А почему, собственно, не сделать? Кому и чем я обязан? Меня обошли везде, где только можно. Мне недодали всех житейских благ… собственно, у меня украли саму жизнь! И теперь, когда я попал в такой чудовищный переплет, разве кто-то помог мне? Разве кто-то протянул мне руку помощи? Нет, в этой жизни каждый за себя, каждый умирает или выживает в одиночку. И я имею полное право сделать что-то для спасения своей собственной шкуры. Да еще и останется мне кое-что на хорошую жизнь».
Он остановился на площадке, пораженный своими мыслями. Неужели это он, Андрей Лагутин, талантливый юноша, способный человек, многообещающий ученый, как говорили про него когда-то, неужели он решился на преступление?
А что ему еще остается делать? Его все бросили и предали — жена, родители, наука. Уход жены он смог пережить, потому что, если честно, никогда ее сильно не любил. Родители — чужие люди, им никогда не понять друг друга. В юности отец требовал от него высоких результатов, прикрывался громкими словами — хочу, дескать, чтобы ты, сын, стал порядочным человеком и не разочаровывал меня! Вот он стал порядочным человеком, и кому от этого хорошо? Теперь все громкие слова выветрились из лексикона отца, ему на старости лет хочется вкусно есть и мягко спать, так отчего же было не отбросить лицемерие и не объяснить сыну в свое время, как правильно строить жизнь? И наука здесь совершенно ни при чем.
Наука — вот кто предал его сильнее, вот отчего больнее всего. Он отдал ей все, все свои силы и способности, да что там — всю жизнь, а его выбросили на обочину, как ненужный старый башмак!
Так что с этого времени он считает себя совершенно свободным от обязательств.
Обещанные Володей триста тысяч евро остатка казались Андрею немыслимой, грандиозной суммой, которой хватит ему на то, чтобы прожить остаток жизни по-человечески, ярко, интересно и богато — как живут те люди, которых он видел в Москве и в Праге. Ведь он больше, гораздо больше тех людей достоин красивой, яркой, замечательной жизни…
Все эти размышления привели к тому, что Андрей принял окончательное решение. Собственно, ничего другого ему не оставалось, ему просто не оставили выбора.
Он работал над новыми радиоактивными компонентами для специальных источников питания с длительным сроком службы — так называемых атомных батареек. В состав этих компонентов входил тот самый изотоп, который ему требовалось раздобыть, — полоний-210. Количество изотопа, использовавшееся в лаборатории, само по себе небольшое, было более чем достаточным для использования его в качестве яда. Так что основная часть проблемы заключалась в том, чтобы этот изотоп вынести.
Второй участник эксперимента, Леня Высоковский, был уже в лаборатории, он проводил спектральный анализ образца, доставленного к ним после бомбардировки нейтронами.
Андрей поздоровался с коллегой, переоделся в защитный костюм и подошел к гермозоне — надежно защищенному контейнеру с рабочими образцами. Передняя стенка контейнера была сделана из специального свинцового стекла, надежно защищающего ученого от радиации. Прямой контакт с радиоактивными образцами был исключен — для работы в контейнере Андрей использовал герметичные «рукава» из особой защитной резины, заканчивающиеся перчатками, нечто вроде манипулятора. Вложив руки в эти рукава, он захватил несколько крупинок изотопа и перенес их на лоток миниатюрной центрифуги. При этом два крошечных кристаллика он как бы нечаянно уронил на плоскую подставку, куда обычно помещал отходы эксперимента. Сделав это, Андрей невольно скосил глаза на Высоковского. Леня прильнул к окуляру спектрографа, не обращая ни на что другое внимания. Ему и в голову не могло прийти, чем занимается коллега.
Андрей запустил центрифугу и как ни в чем не бывало продолжил начатый вчера эксперимент по очистке компонентов для «атомной батарейки». Все было как обычно, только два едва заметных кристаллика среди отходов говорили ему о том, что решение принято и он вступил на зыбкую, опасную почву.
Рабочий день шел своим чередом. Время подошло к обеду. Высоковский закончил работу, распрямился и проговорил, обращаясь к Андрею:
— Пойдем в столовую?
— Не могу прерваться, — ответил тот, не оборачиваясь. — Центрифуга запущена, сам понимаешь… будь другом, принеси мне пару бутербродов, я здесь перехвачу!
Инструкции строго запрещали есть в лаборатории, перед всяким приемом пищи полагалось переодеваться и проходить дезактивацию, но сотрудники лаборатории часто эту инструкцию нарушали — прерывать эксперименты не всегда возможно, а есть хочется, и соображения безопасности отступали перед голодом.
— Тебе с чем? — спросил Леня, задержавшись в дверях.
— С сыром, — отозвался Андрей, прильнув к окулярам.
Едва дверь лаборатории закрылась за Высоковским, он нажал кнопку извлечения отходов. На табло загорелась красная лампочка: при включении этого режима всем сотрудникам полагалось покидать лабораторию. Лоток с отходами выехал в специальный отсек гермозоны, с внутренней стороны опустилась защитная панель, с внешней — открылся специальный клапан доступа. Андрей, покосившись на дверь, достал из ящика рабочего стола пинцет, подцепил им один за другим два крошечных кристаллика и осторожно положил их на заранее приготовленный кусочек фольги. Остальное содержимое мусорного лотка сбросил в специальный контейнер для утилизации и нажал вторую кнопку. Лоток вернулся в гермозону, клапан доступа закрылся, и тревожная лампочка на табло погасла.
Андрей тщательно завернул кристаллы в фольгу и спрятал пакетик в карман.
Едва он закончил, дверь распахнулась и в лабораторию вошел Высоковский.
— С сыром не было, — жизнерадостно объявил он с порога. — Я взял с ветчиной. Ничего? Если не будешь, я сам съем.
— Буду, — отозвался Андрей охрипшим от волнения голосом.
Он снял перчатки, подошел к раковине и долго-долго отмывал руки.
Андрей, разумеется, знал, что испускаемые полонием тяжелые альфа-частицы обладают очень низкой проникающей способностью и украденный образец не представляет для него никакой опасности, но все мыл и мыл руки, как шекспировская леди Макбет, которая пыталась отмыть со своих рук кровь.
Бутерброды показались ему совершенно безвкусными, как будто вместо ветчины был картон, но он доел их, чтобы не вызвать у Высоковского лишних вопросов.
На вахте в этот день дежурила старая сотрудница охраны Варвара Степановна. Бросив равнодушный взгляд на Андрея, машинально сверив фотографию на пропуске с оригиналом, она нажала кнопку, и металлический турникет провернулся, выпуская его за пределы института. Конечно, по инструкции она могла досматривать личные вещи сотрудников, но тогда процедура растянулась бы на долгие часы, а за ту жалкую зарплату, которую ей платили, Варвара Степановна не собиралась портить нервы себе и окружающим.
Андрей вышел на улицу, испытывая одновременно облегчение и страх.
Он сделал то, чего от него хотели. Вынес из лаборатории изотоп и не попался. Но теперь для него не было пути назад. Он прошел то, что называется точкой возврата, — ту точку, пройдя которую самолет уже не может вернуться на базу.
Кусочек фольги в кармане брюк казался ему тяжелым, как чугунная гиря, и раскаленным, как расплавленный металл. Неужели ему придется хранить эту улику целую неделю, до следующей встречи с тем утренним человеком?
