— Вы все обдумали. Но зачем вам пистолет?
Старший наклонился к нему поближе. Лицо у него было бледное, без кровинки, глаза пустые, как у пони, заезженного на подземных работах. И никакого в них не было бешеного анархического задора. Вся анархистская идея сводилась, кажется, к желанию отчебучить со скуки что-нибудь запретное.
— Мы слышали, что вы там говорили. Вы не хотите, чтобы шахта работала. Можно это сделать. Нам все равно.
— Разве ваши отцы не работают на шахте?
— А нам-то что до этого?..
— Но как вы это сделаете?
— Мы знаем, где хранится динамит. Нужно только взломать склад и высыпать в шахту заряды. На полгода хватит разбираться!
У парня скверно пахло изо рта. Д. почувствовал отвращение.
— А в шахте никого нет?
— Ни души.
Его долг использовать и эту возможность. Но он колебался.
— А зачем пистолет?
— Собьем пулей замок на складе.
— А умеете пользоваться оружием?
— Не беспокойтесь.
Он сказал:
— У меня последняя пуля…
Они сидели в сараюшке, сгрудившись. Их руки почти касались его рук, изо ртов несло кислятиной. Ему казалось, что его окружает стая животных, для которых тьма — естественная среда обитания, в то время, как он мог видеть только на свету. Он спросил:
— А вам-то зачем все это нужно?
Равнодушный детский голос ответил:
— Да так, для забавы.
«Петля по мне плачет», — подумал он и вздрогнул.
— Ну а если кто-то окажется в это время в шахте?
— Мы проверим, что мы себе — враги?
Нет, они себе не враги — серьезное наказание им не грозит: они несовершеннолетние. Но все равно, твердил он себе, его долг — сорвать поставки угля мятежникам, даже если без жертв не обойтись. Жизни иностранцев — ничто по сравнению с судьбой его народа. Когда идет война, общепринятый моральный кодекс исчезает — дозволено творить зло во имя победы добра.
Он вынул из кармана револьвер, и шершавая рука старшего парня мгновенно вцепилась в него.
Д. сказал:
— Потом сразу же бросьте револьвер в шахту. И не оставляйте на нем отпечатки пальцев.
— Точняк. Так и сделаем. Не сомневайтесь.
Он все еще не разнимал пальцев, не выпуская револьвера — не отдавал последний свой выстрел. Парень сказал:
— Мы не проболтаемся. Наши никогда не болтают.
— А что там в поселке? Где полиция?
— Их всего двое. У одного мотоцикл, он поехал в Вулхэмптон, чтобы получить ордер на обыск. Они думают, что вы у Чарли Стоува. А Чарли не хочет впускать их. У него с ними старые счеты.
— У вас считанные минуты после того, как собьете замок. Успеете бросить заряды и удрать?
— Мы подождем до темноты.
Он отпустил револьвер, и он тут же исчез у кого-то в кармане.
— Не забудьте, — напомнил старший, — в семь у церкви. Крики будет на страже.
Когда они ушли, он вспомнил, что надо было попросить хоть кусок хлеба. С голоду время тянулось особенно медленно. Он чуть приоткрыл дверь сарая, но увидел лишь сухой куст, дорожку, посыпанную шлаком, и кокосовый орех на грязной веревочке. Он попытался составить план действий, но что проку в планах, когда жизнь швыряет его, как разгулявшееся море — щепку. Если он даже попадет в Вулхэмптон, удастся ли ему уехать? На вокзале его наверняка подстерегают. Он вспомнил о пластыре на подбородке — теперь он ему ни к чему. Он сорвал нашлепку. Чертовское невезение — надо же было этой женщине так быстро вернуться и найти тело мистера К. Впрочем, ему не везло с той самой минуты, как он высадился в Англии. Он снова увидел Роз, идущую по платформе с булочкой в руке. Откажись он ехать с ней вместе в Лондон, пошло бы все по-иному. Его бы не избили, он бы не опоздал в гостиницу. Мистер К. не заподозрил бы его в продажности и сам не поспешил бы продаться. Эта управляющая гостиницей… «Она просто сумасшедшая», — сказал Л. Что он имел в виду?.. А в общем, сколько ни раздумывай, все началось с Роз, стоящей на платформе, и кончилось трупом Эльзы в номере на четвертом этаже.
На кокосовый орех вспорхнула птичка — как ее называют по-английски? — и принялась быстренько выклевывать из него что-то вкусное. Допустим, до Вулхэмптона он доберется. А дальше — в Лондон или куда? Когда он прощался с Роз, у него был план, но все переменилось, тем более, если его разыскивают еще и по делу об убийстве К. Охотятся, наверное, куда серьезнее прежнего. Ни в коем случае нельзя еще глубже впутывать в это дело Роз. Насколько было бы проще, — подумал он устало, — если бы сейчас в сарай вошел полицейский и… Птица внезапно вспорхнула с кокосового ореха. На дорожке послышался шорох, будто кто-то шел на цыпочках. Он терпеливо ждал ареста.
Оказалось — кошка. Черная, с длинным хвостом, она смотрела на него с дорожки, как смотрит один зверь на другого, и неторопливо ушла, оставив после себя легкий запах рыбы. Он вдруг подумал о кокосовом орехе: вот стемнеет, и я до него доберусь. Но время тянулось ужасающе медленно. Из кухни запахло жареным мясом, потом из верхнего окна донеслась ругань: «Какой позор! Пьяная скотина!» — не иначе, как миссис Беннет пыталась вытянуть мужа из постели. Ему показалось, она сказала: «Вот лорд узнает…» Но окошко тут же захлопнулось и что последовало дальше, осталось неведомым — соседям не положено знать семейные секреты чужого дома, который, как известно, «моя крепость». Птичка вернулась и снова села на кокосовый орех. Он следил за ней с завистью — она орудовала клювиком, как рабочий ломом. Ему захотелось спугнуть птаху. Полуденное солнце стояло над садиком.
Больше всего его беспокоила сейчас судьба револьвера. Напрасно он все-таки доверился этим юнцам. Они вообще могли выдумать всю историю про взрыв склада — просто хотели побаловаться оружием. В любой момент может случиться все, что угодно. Они могут пустить оружие в ход просто из озорства, смешно ждать высокой морали от сопляков с такими отвратными физиономиями. Однажды ему послышался выстрел — он обмер, но тут же раздался второй такой же — наверно, «чихал» автомобиль уполномоченного. Стало темнеть. Наконец, когда он не мог уже разглядеть кокосового ореха, он вышел из сарая. У него буквально слюнки текли от предвкушения объедков с птичьего стола. Под его ногой скрипнул шлак на дорожке, и тотчас в доме отдернули занавеску — миссис Беннет испуганно таращила на него глаза, прижавшись носом к кухонному стеклу. Он ясно видел ее, разодетую для похода в церковь, ее костистое суровое лицо. Он застыл на месте. Неужто не заметила? Это невозможно. Но в саду было темно, и старуха опустила занавеску.
Он обождал немного и направился к ореху.
Пиршество получилось не из приятных, мякоть кокоса оказалась жесткой, драло горло. Он прокрался обратно в сарай. Ножа у него не было, пришлось выскребывать пальцем белые сухие волокна. Даже самым долгим ожиданиям приходит конец, за это время он успел передумать обо всем — о Роз, о будущем, о прошлом, о ребятах с револьвером. Чем еще занять голову? Он попытался вспомнить стихотворение, которое осталось в записной книжке, украденной шофером Л.: «И все равно стук сердца моего летит вослед твоим шагам…» Дальше припоминать не хотелось, а ведь прежде эти строки значили для него очень много. Он подумал о жене и почувствовал, что нити между ним и ее могилой начинают ослабевать. Такова подлость жизни. Надо умирать вместе, а не поврозь.
Часы на церкви пробили семь.
Положив остатки кокосового ореха в карман, он осторожно вышел из сарая. Он внезапно сообразил, что парни не сказали ему, как выбраться из этого садика. Типичное ребячество: великолепно продумать общий план и забыть о деталях. И этим юнцам он доверил оружие! Безумие. Сами-то наверно махнули обратно через стенку — так же, как и пришли. Но он-то не мальчишка — усталый, голодный, немолодой уже человек… Да у него просто не хватит сил подтянуться так высоко. Он попробовал — не вышло. Еще раз, еще… Мальчишеский голос из сортира по ту сторону забора шепнул: «Это ты, друг?»
Значит, они все-таки не забыли о деталях. Он ответил:
— Да.
— Там в стене нет одного кирпича.
Он пошарил рукой — верно.
— Давай быстрее!
Он упал на четвереньки как раз на то самое место, где они его подсаживали утром. Замызганный маленький оборвыш критически посмотрел на него и сказал:
— Я тут на стрёме.
— А где другие?
Он мотнул головой в сторону темной массы террикона, нависшего над городом, как грозовая туча.
— Там, на шахте.
Он почувствовал, как на него с новой силой нахлынули мрачные предчувствия. Словно ему опять предстоит пережить те пять минут, что отделяют вой сирены от первых бомб. Словно дикая беспощадная анархия вырвалась на свободу, как гром в горах.
— Идите и ждите Крики, — хрипло скомандовал мальчуган.
Он повиновался. Что ему еще оставалось делать? А время они выбрали точно — на длинной серой улице, почти не освещенной, ни души. Он шел словно по мертвому городу-музею угольного века — только свет в окнах церкви разрушал это впечатление. Он почувствовал себя очень усталым и очень больным и с каждым шагом его мрачные предчувствия нарастали. Он физически, всей кожей ощущал опасность, ожидая внезапного грохота, который в любую секунду мог разорвать тишину. На северо-западе, где-то над Вулхэмптоном, стояло красное зарево, словно в городе полыхал пожар.
