Славин».
Константинов, сопоставив все эти данные, поручил капитану Никодимову провести «встречу» с Дубовым. Тридцатилетний капитан нравился ему, в нем был особого рода стержень, крайне важный для контрразведчика: он не боялся опровергать сам себя, разбивал свои же доводы, казавшиеся ранее бесспорными, кое-кто бранил его за это — «торопыга»; Константинов, наоборот, отличал постоянно — думающий человек обязан сомневаться, нет ничего скучнее постоянной убежденности в собственной правоте.
Его-то, капитана Никодимова, добрый приятель Игорь Куценко работал в одном отделе с Дубовым. От Игоря Куценко капитан Никодимов узнал, что Дубов прилетел ночью, а утром, как обычно по субботам, пойдет в Сандуны.
— Мы имеем право, — сказал Константинов, — на основании возбужденного нами уголовного дела приступить к розыскным мероприятиям — время настало.
— Знакомься, Сережа, это мой приятель, на одной парте сидели.
— Никодимов.
— Дубов.
— Предпочитаете здешний пар сауне? — спросил Никодимов. — Следуете врачебным советам?
— Да я как-то к их советам не очень прислушиваюсь. Исповедую фатализм — что на роду написано, то от тебя не уйдет.
Куценко засмеялся:
— Капитулянство это, Серж.
— Как знаешь, только можно слушаться врачей, а сыграть в ящик от пьяного шофера. Разве нет? — обернулся Дубов к Никодимову. — Вас, простите, как зовут?
— Антон.
— А по отчеству?
— Петрович.
— Чуть не Павлович, — заметил Дубов. — Но все равно А. П. Мелочь, а приятно. Где работаете?
— В госбезопасности, а вы?
— Уважаю вашу фирму. У меня там есть знакомый. Майора Громова не знаете?
— Откуда он?
— Я чужие секреты не открываю, — ответил Дубов. — Т-сс, враг подслушивает — так, кажется?
Никодимов улыбнулся:
— Одно спокойное место — баня, можно душу отвести. Кто откажется от чешского пива — поднимите руки.
— Как ни горько мне тянуть руку, но придется отказаться, — сказал Дубов. — У меня сегодня голодный день, раз в неделю, как у йогов.
— Действительно, легкость чувствуете? — спросил Никодимов.
— Действительно. Йоги — откровение нашего века, Антон Петрович. За границу еще не ездили?
— Нет.
— Пошлют — купите книг по йогам, искренне советую. Хотите, продемонстрирую йогу в действии?
— Очень хочу.
Дубов раскурил сигарету, приложил ее к коже у локтя, посмотрел на Никодимова и Куценко быстрыми и — как показалось капитану — смеющимися глазами:
— Видите? Я не реагирую на боль. Йога позволяет выключать какие-то чувства без всякого урона для психики. Вы спрашивали, где я работаю: мы работаем вместе с Игорем — разве он не сказал вам?
— Так он и не спрашивал, Серж.
— Новая генерация, — усмехнулся Дубов, сбрасывая простыню, — доверие и убежденность. Пошли париться?
Он пропустил Куценко и Никодимова, дошел с ними чуть не до двери в банное отделение, потом внезапно повернул назад:
— Идите, я догоню.
Куценко хотел было подождать, но Никодимов подтолкнул его:
— Пойдем, догонит, дело, может, какое у человека.
Дубов вернулся на место, налил себе пиво в тот стакан, из которого только что пил Никодимов, сделал быстрый глоток и побежал в парную.
Парился Дубов обстоятельно — как работал; обскребывался мыльницей, кожа его сделалась сине-красной, он отдувался, повторяя:
— Ну счастье-то, а?! Ну и счастье!
(Никодимов улыбался ему, а видел взбухшее тело Ольги Винтер, когда ночью ее вынули из гроба на Троекуровском кладбище и повезли в сельскую больницу на вскрытие; ни в одну из московских клиник по соображениям конспирации везти не решились: одно слово старику Винтеру — и все станет известным Дубову, а если он действительно агент ЦРУ?
Проскурин тогда, в маленькой оцинкованной комнате районного морга, спросил Константинова:
— И вы еще сомневаетесь, что Дубов и есть тот самый «дорогой друг»?
— Когда и если мы возьмем его с поличным — перестану).
…После первого захода в парную Дубов укутался двумя простынями и пошел делать педикюр.
Именно в этот-то момент Никодимов отдал все костюмы в утюжку.
Дубов, однако, не рассчитал, очередь его прошла, и он вернулся на свое место. Никодимов по-прежнему угощал Куценко пивом; казалось, портфель его был бездонным.
— А где мой костюм? — спросил Дубов, не глянув даже на вешалку, — казалось, он замечал все, что происходило вокруг него.
— Я сдал в утюжку — Игоря, ваш и мой.
— Не надо бы, Антон Петрович, я в банях не глажу, я это умею делать сам. Ну да ладно… Хорош пар, а?
— Пар хорош, — согласился Никодимов. — Надо будет в следующий раз соли принести.
— А зачем? — удивился Куценко.
— Эх вы, парильщики, — улыбнулся Никодимов. — В старину мазали тело медом, сейчас солью, стимулирует потовыделение, килограмм — долой, способ апробирован на себе, чудо что за способ.
— Берем на вооружение, — сказал Дубов и, блаженно закрыв глаза, откинулся на спинку дивана.
Когда банщик принес костюмы из гладилки, Дубов ненароком тронул карман пиджака — там ли ключи; на месте; успокоился.
Подполковник в отставке Сидоренко, сосед Дубова, достал из футляра очки в старомодной металлической оправе, водрузил их на мясистый нос, внимательно посмотрел на Константинова и спросил:
— В болезнь тридцать седьмого года не впадаем, товарищ генерал? В эдакий синдром подозрительности?
— Нет, товарищ Сидоренко, не впадаем.
— Убеждены?
— Я не могу вам открыть всех фактов. Я могу лишь поделиться сомнениями.
— Извольте.
— Представьте себе, что человека приглашают в докторантуру — он отказывается…
— Если вы имеете в виду Сергея Дмитриевича, то он пишет докторскую, не прерывая работы по специальности.
— Я бы хотел в этом убедиться. А вы? Представим себе далее, что человеку предлагают работу в той организации, где денег платят на сто рублей больше и должность порядком выше…
— Если вы имеете в виду Дубова, то он лишен алчности — живет очень скромно.
— Но когда человек, отказываясь от предложений, которые ему сделали, всеми силами стремился попасть в секретный отдел, к которому приковано внимание разведок, — как бы вы к этому отнеслись?
— Это рецидив тридцать седьмого, товарищ генерал, — убежденно сказал Сидоренко. — Так каждого человека можно подверстать под шпиона.
— Хорошо. Я даже, признаться, рад, что вы так его защищаете. Одно лишь вы не вправе сделать — вы не имеете права рассказывать вашему соседу об этом разговоре.
— Это я обещаю.
— Как вы относились к Ольге Винтер?
— Она была чудесным человеком. Чудесным.
— Дубов любил ее?
— Он хорошо к ней относился.
— У него бывали другие женщины?
— Мы живем в такое время, когда на это стали смотреть иначе. И потом, я против того, чтобы человека из-за какой-то связи, случайной связи, обвиняли в семи смертных грехах.
— Я тоже против этого, поверьте. Просто меня — чисто по-человечески — интересует ваше мнение: любил он ее или нет?
— По-моему, да. Он сильный человек, волевой, он поставил перед собою задачу — добиться высокого положения по работе, поэтому, видимо, временами бывал угрюм с нею, но это не оттого, что она его тяготила, мне кажется. И потом, она очень… как бы это вернее сказать… демократична… была, что ли… Умела понимать молодого, умного мужчину…
— А она его любила?
— Очень. Оттого-то и принимала целиком.
— Целиком ли?
— Бесспорно.
— Вам Дубов говорил, что Оля Винтер умерла от воспаления легких?
— Я это сам видел, товарищ генерал.
— Тогда ознакомьтесь, пожалуйста, с заключением медиков.
…Кавалер трех орденов Красного Знамени, потерявший под Бреславлем от власовской пули жену, девятнадцатилетнюю сестру милосердия Ирочку, которая была на третьем месяце беременности, оставшийся одиноким — зарок на верность дал рыцарский, — Сидоренко тридцать послевоенных лет искал смерти: работал в угрозыске, в бандотделе, лез под выстрел, не получил и царапины; когда с бандитизмом покончили, уехал в Арктику; первым высаживался в таежную глухомань, забивал колышек — стал строителем; получил за Тюмень «Знак Почета», стукнул инфаркт, дали комнату в Москве, проводили на пенсию. На вопрос о том, отчего не вступил в партию, отвечал на первый взгляд странно: «Оттого, что жену не уберег и маленького, они приняли мою пулю». Однажды, впрочем, добавил: «Академик Туполев хорошо как-то сказал на митинге: „Я хоть и беспартийный, но Родину тоже люблю“».
— Вы полагаете, что Олю отравил Дубов? — спросил Сидоренко после тяжелой паузы.
— Поверьте, я хотел бы ошибиться. Для этого-то мне и нужно ваше согласие на то, чтобы вы поехали сейчас с нашими товарищами, сели за стол и постарались восстановить жизнь Дубова — день за днем, с тех пор, как он вернулся из-за границы.
