– Это-то, Дим, я понимал с самого начала. Вернее, догадывался. У тебя серьезный интерес в регионе?
Князь усмехнулся:
– Более чем. Но это не главное, ты ведь понимаешь. Понимаешь?
– Понимаю…
Они помолчали.
В полной, незамутненной тишине звук открываемой Лариным подарочной зажигалки показался оглушительным.
Оба вздрогнули.
Глеб прикурил.
– Ты ломишься в открытую дверь, Князев. Я уже принял решение. Сегодня утром. Я буду тебе помогать.
Князь сначала долго смотрел немигающим взглядом в какую-то одному ему известную точку, потом резко вскинул глаза на Глеба.
Скулы его неожиданно отвердели и казались почти каменными.
– Это осознанный выбор, Глеб?
Глеб усмехнулся:
– Вполне…
– И ты отдаешь себе отчет, на какой путь вступаешь?
Ларин неожиданно разозлился:
– Слушай, начальник. Ты уже конкретно задолбал. Не считай людей хуже и глупее себя, пожалуйста. Христосик выискался…
Князь резким движением затушил окурок и тут же полез в пачку за следующей сигаретой:
– Извини, Глеб. Я просто немного растерялся…
…На следующий вечер Князь и Корн провожали съемочную группу домой, в Москву.
На улице лил дождь.
Веселый, почти летний.
Пробивался сквозь густую зеленую листву, бежал веселыми ручейками по крыше аэровокзала, скапливался в лужах, пузырился в них радостными каплями, заставлял снимать босоножки смешных голенастых девчонок-стюардесс, бежавших под почти бесполезными зонтиками куда-то в сторону небольшого рынка.
Ларин смотрел в окно.
Мир за прозрачным, залитым водой стеклом казался необычайно хрупким.
Улетать в дождь – хорошая примета…
А вот и Корн бежит.
Хорошо бежит бывший спецназовец.
Куда это он, интересно?
А-а-а…
В павильон заскочил.
Похоже, что за сигаретами.
Глеб развернулся к молчаливо курящему Князю.
– Дим, все забываю спросить: а этого придурка малолетнего, ну, сына нашего героя, отпустили?
Князь вздохнул, поперхнувшись внезапно ставшим едким сигаретным дымом.
Помолчал немного.
Сглотнул комок в горле и залпом выпил стопку коньяка, отняв ее у немного ошалевшего от такой наглости Художника.
– Нет, Глеб. Вернее, ни да, ни нет. Мальчик решил поразвлечься в сауне. Кстати, с девочкой. Той самой, что сдала Ольгу Арби. Пьяные оба, естественно. Умудрились защелкнуть дверь и, считай, сварились заживо. Страшная смерть, кстати. Отцу – не позавидуешь…
Ларин похолодел, неожиданно вспомнив самоуверенного нагловатого мальчишку. И правда…
– Зачем, Князь? Он же просто маленький идиот…
Но Князь в ответ только плотно сжал внезапно побелевшие губы.
Ларин закурил.
– Дим… это ты принимал решение?
Князь хотел что-то сказать, но потом подумал и только отрицательно покачал головой:
– Нет. Не я. Я бы его, скорее всего, отпустил. И приручил. Мне блевать от него хотелось, но я все равно бы его приручил. И он был бы очень послушным мальчиком. Очень послушным. И очень полезным. Не в моих правилах ломать полезные инструменты, даже если их внешний вид вызывает у меня абсолютное омерзение…
– А кто?..
– Андрей. Он почему-то очень не любит тех, кто убивает женщин. Даже если они делают это не своими руками…
Глеб сглотнул.
– Так Ольгу… нашли?
Князь коротко кивнул.
– Вчера вечером. Менты. Я не хотел тебе говорить до похорон. Тебе лучше не видеть, что они с ней сделали… Лейла была мастером… в своем роде…
Ларин с силой сжал виски холодными, как сама смерть, ладонями:
– Что за времена… Что за сучьи времена… на хрена мы в них живем, а, Князев?!
Он поднял глаза.
Встретивший его взгляд был холоден и спокоен.
– Хватит истерить, Глеб. Ты знаешь, для чего. Теперь знаешь.
Салон первого класса был пуст. Глеб уселся у иллюминатора и стал смотреть в залитое косыми струями стекло. Рядом ворочался, вынимая из объемистой сумки бутылку коньяка и пластиковые стаканчики, неунывающий Художник. На следующем ряду аккуратно выключал мобильный телефон только что позвонивший жене Рустам. Они говорили по-чеченски, но по голосу друга Глеб понял, что дома у того все хорошо.
Это радовало.
А вот то, что Князь настоял на первом классе для Рустама, – не очень.
Испортит парня.
А им еще работать и работать.
Но Димка даже и слушать его не захотел.
Такого хрен переупрямишь.
Глеб был вынужден заткнуться.
Ладно.
Жизнь всё расставит по своим местам.
Всё.
И всех.
В аэропорту его встречали холодный снег с дождем и Скворцова с Кашиным. Ленка радостно зарылась лицом ему в грудь и тут же начала выговаривать, какая он сволочь, что не звонил. Такая наглая, отдохнувшая, загорелая сволочь.
Устроил себе, понимаешь, командировку в лето, а девушка тут – мучайся, переживай, вспоминай…
Хорошо еще, что Князев позвонил дяде Федору, сказал, когда они прилетают. А то вообще…
Глеб улыбнулся и посмотрел на Скворцову сверху вниз. Ленка подняла глаза и тоже улыбнулась.
Глаза у нее были заплаканные, но абсолютно счастливые.
Ларин прижал ее к себе и подумал, что уж эту женщину он точно никому и никогда не отдаст.
Пошли они все…
Самому надо.
Мое.
И точка.
…Дядя Федор что-то радостно бурчал насчет того, что все, хорош, они с Рафиком окончательно решили вопрос с руководством Канала по поводу его выпуска: «Счас тебе три дня на монтаж князевской поделки, потом выходные, а потом выходишь ведущим».
На 14 часов.
И чтоб никаких горячих точек, никаких командировок.
Разве что по собственному желанию. И в места типа Южноморска.
Чтоб возвращался с такой же веселой, загорелой, наглой рожей.
Он, дядя Федор, даже завидует…
Ларин не слушал.
Просто сгреб подмышку Ленку, схватил сумку, кивком попрощался с ребятами и решительно направился в сторону выхода, где прямо перед дверью утопал в косых плетях мокрого снега белый редакционный минивэн.
Очень хотелось домой.
В старое отцовское кресло.
Принять душ, сварить оглушительно крепкий кофе.
И просто посидеть в тишине, ни о чем не думая.
Чтоб мягко светила неярким желтым светом старая настольная лампа, а на старенькой тахте напротив, поджав длинные ноги, сидела Ленка.
И больше ничего.
Потому что таких дней, он знал, у него осталось очень и очень немного. Скоро, совсем скоро зазвонит телефон, и он услышит в трубке жесткий, требовательный голос Князя.
Но пусть это будет потом.
А пока ему до остервенения хотелось залезть Скворцовой под юбку прямо сейчас, на глазах у всего изумленного человечества.
Господи, ведь уже под сорок скоро мужику.
А все еще такой идиот…
Интересно, а Князя кто-нибудь ждет в Москве?
Любит?
Верит в его возвращение?
И о чем он думает сейчас, этот странный человек в громадном пустом санатории, в котором в былые советские времена останавливались чиновники рангом не ниже завотделом республиканского ЦК.
Да ну его в жопу…
Еще наговоримся…
Через два дня в Южноморске снова шел дождь.
Но уже не тот теплый ливень, как в тот день, когда улетала съемочная группа, а мелкий, колкий, холодный.
Такой мелкий, что как будто даже не дождь.
Так.
Взвесь.
Морось.
Температура тоже упала, градусов эдак до десяти.
По местным меркам – почти зима.
А что тут поделаешь?
Кавказ.
Капризы погоды здесь – явление более чем обыденное.
К тому же весной.
Одетый в армейскую плащ-палатку Князь снова сидел на пирсе под большим пляжным зонтом на складном брезентовом стуле и молча курил, уставившись куда-то за линию горизонта. Рядом с ним стоял все тот же небольшой пластиковый столик, на котором уютно расположились термос и прозрачная стеклянная кружка, вкусно дымящаяся какой-то красного цвета жидкостью.
Правда, на этот раз – не глинтвейном.
Чаем с шиповником.
Князю было холодно и промозгло.
И, что самое противное, точно так же холодно и промозгло было у него на душе. Думать совершенно ни о чем не хотелось и, более того, совершенно не хотелось думать о том, о чем следовало думать в первую очередь.
Дима оглянулся: на берегу, на пляже маялись под дождем двое охранников.
Хорошие ребята.
За него – в огонь и в воду, и вовсе не потому, что он им платит столько, сколько никто и никогда нигде не заплатит.
Хотя и поэтому тоже…
Неважно…
Какая разница. Верность людей все равно покупается. Просто кто-то берет плату идеями, кто-то – возвышенными чувствами, кто-то – удовлетворенным самолюбием, а кто-то – деньгами.
И каждый по-своему прав…
А чем ты берешь за свою преданность, Князь?
Не знаешь?
Или просто не нашелся еще человек, который предложил бы тебе твою цену?
Князь потянулся в карман плащ-палатки за сигаретами, когда за его спиной послышались легкие шаги.
Дима обернулся.
Корн.
Что ж, этого следовало ожидать.
