За этим окном был маленький сад, огороженный зеленой изгородью, — пожухлая зимняя трава, побуревшие кусты, пластмассовый стол, несколько стульев. И возле самого окна стоял охранник — тот самый парень с чеканным профилем и трехдневной щетиной на щеках.
Встретившись с охранником глазами, Павел отошел от окна, опустился в одно из кресел и приготовился к ожиданию.
Все происходящее весьма напоминало ему сцену, с которой началась его лондонская эпопея, — такая же полупустая комната в Кремле, такие же немногословные охранники, такое же томительное ожидание. Такая же неизвестность. Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Целая человеческая жизнь. Кто же сегодня придет к нему на встречу? Все так похоже на тот, первый раз… Неужели… да нет, не может быть. Павел отбросил слишком дикое предположение. Он встал, обошел комнату, остановился возле книжного шкафа. Дорогие тисненые переплеты, книги по экономике и международному праву…
Дверь за его спиной скрипнула.
Павел обернулся и увидел на пороге комнаты невысокого лысого мужчину с выпуклыми, чересчур яркими темно-карими глазами. Павел сразу узнал бы его, даже если бы не встречал совсем недавно на приеме. Это был не кто иной, как миллионер и политик Илья Борзовский.
— Сядьте, мистер Камински! — проговорил Борзовский, с любопытством разглядывая Павла. — Сядьте, а то моя охрана нервничает. Как вы понимаете, нас видят. Видят, но не слышат. Наш разговор не слышит никто, кроме нас с вами.
Павел снова почувствовал, что все повторяется, повторяется почти дословно. Он опустился в кресло, взглянул на Борзовского и спросил:
— Что вам от меня нужно? Зачем меня сюда привезли, причем привезли против воли? Ведь это похищение человека, преступление…
— Давайте отбросим эти глупости… похищение — это для безобидных обывателей, а вы профессионал. Для начала мне хотелось бы знать, кто вы на самом деле. Ведь Дуглас Камински — это псевдоним. Я это понимаю, сам живу здесь под псевдонимом, но все же… Мои специалисты проанализировали вашу английскую речь и установили, что вы, несомненно, русский. Так что мы можем с вами говорить на родном языке. Итак, кто же вы такой?
— Дуглас Камински, — ответил Павел с натянутой улыбкой. — Боюсь, вы меня с кем-то путаете.
— Да Бог с вами! — Борзовский поморщился. — Не больно-то и хотелось. Камински так Камински. Собственно, вы интересуете меня постольку-поскольку. Крутитесь возле моей жены, суете всюду нос, а я этого не люблю. Так на кого же вы работаете? На ФСБ? Нет… мои люди провели расширенный поиск и не нашли вас в базе этой достойной организации… разве что вы из какого-то сверхсекретного отдела, подчиняющегося лично Патрушеву…
— Уверяю вас, вы ошибаетесь!
— Хотя ведете себя как профессионал, как опытный сотрудник спецслужб… ну уж не обижайте, удовлетворите мое любопытство: на кого вы все-таки работаете?
— А что иначе? Вы будете меня пытать?
— Да что вы, дорогой мой! — Борзовский брезгливо поморщился. — Как вы могли так подумать? Я просто переговорю со своими английскими друзьями, и вас выдворят из страны. В двадцать четыре часа. А вы, мне кажется, не закончили еще своих дел. Так что ваше руководство, кем бы оно ни являлось, будет разочаровано. Поэтому лучше не ссорьтесь со мной и поделитесь информацией. Возможно, это будет взаимовыгодно…
— А вы умеете вести переговоры! — Павел усмехнулся.
— Еще бы! В этом секрет моих успехов… итак, на кого же вы работаете?
— На частное лицо… — проговорил Павел после недолгого раздумья. — На достаточно влиятельного человека, который хочет выяснить, кто устранил Литовченко. И должен сразу сказать — вы находитесь в списке подозреваемых.
— Вот удивили-то! — Борзовский негромко засмеялся. — В чем только меня не обвиняли — от роста цен на нефть до глобального потепления! А уж в убийстве Литовченко — это и сомневаться не приходится!
— А это не так? — Павел внимательно следил за лицом собеседника, ожидая его ответа.
— Разумеется! — Подвижное лицо Борзовского скривилось, правая бровь иронично приподнялась. — Скажите на милость, да зачем мне его убивать?
— Например, для того, чтобы повесить его убийство на своих политических противников, или, что более вероятно, из-за собранного им компромата…
— Нет, дорогой мой, вы точно сотрудник спецслужбы! — Борзовский снова рассмеялся. — Вы мыслите в точности как офицеры спецслужб, да еще как голливудские сценаристы: для тех и других главное в истории — тайные досье, секретные данные, шифровки… в жизни, друг мой, все гораздо проще! Когда какой-нибудь западной фирме нужно навести справки о российском бизнесмене или политике — она не будет обращаться к бывшим сотрудникам ФСБ или разведки, она обратится к серьезной адвокатской или консалтинговой конторе, и та за несколько часов и за вполне умеренную сумму подготовит исчерпывающее досье. Впрочем, там, откуда вы приехали, многие мыслят такими же голливудскими категориями и верят в страшную силу секретных досье. Так что я не мешал Литовченко заниматься сбором компромата на российскую элиту. Он мне нисколько не вредил, напротив, был даже полезен — его можно было использовать как пугало для некоторых зарвавшихся чиновников. А насчет того, чтобы повесить его убийство на кого-то из противников, — это полный абсурд: вы же видите, что я сам оказался в списке подозреваемых! Нет, дорогой мой, его смерть была мне невыгодна!
Вдруг в кармане у Борзовского зазвонил мобильный телефон.
Он недовольно поморщился, поднес трубку к уху.
Лицо его вытянулось, стало еще более озабоченным. Он отключил телефон и бросил Павлу:
— К сожалению, я вынужден вас ненадолго покинуть. Дела, знаете ли. Но наш разговор не окончен, и вам придется меня дождаться. Вам принесут чай или кофе…
Не дожидаясь ответа Павла, Борзовский стремительно покинул комнату. С улицы донесся звук отъехавшей машины, и снова наступила тишина.
Павел опустил голову и задумался.
Если Борзовский говорит правду — он действительно не заинтересован в смерти Литовченко. Если, конечно, он действительно говорит правду… но можно ли ему верить?
Пока Литовченко собирал материалы для своей скандальной книги о московских взрывах — опальный миллионер, несомненно, охотно оплачивал его счета и позволял заниматься своими расследованиями. Однако когда он понял, что Литовченко, живя за его счет, просто-напросто собирает за его спиной компромат на известных российских бизнесменов и политиков, чтобы использовать его для банального шантажа, — он мог здорово разозлиться. Особенно если Литовченко накопал что-то и на него самого. Да и без того Борзовскому не хотелось, чтобы его имя связывали с именем шантажиста.
Разозлиться — да, но настолько ли, чтобы убить?
Самое естественное — он мог отказать шантажисту в гостеприимстве, прекратить выплачивать ему ежемесячное содержание, оплачивать жилье. Мол, если занимаешься своим собственным грязным бизнесом — так и живи за свой собственный счет. Но убивать Литовченко ему действительно было совершенно невыгодно, потому что это убийство легко могло быть связано с ним самим. Скотленд-Ярд — организация серьезная и неподкупная: если какие-нибудь следы приведут к беглому русскому миллионеру, дотошные англичане эти следы непременно найдут и, если даже не предъявят ему обвинение в убийстве за отсутствием или недостаточностью улик, запросто могут лишить его политического убежища, а это для Борзовского равносильно смерти…
Павел поднял голову и прислушался.
В воздухе чувствовалась какая-то напряженность. Шестое чувство, которому он привык доверять, которое не раз спасало ему жизнь, предупреждало его об опасности.
Вдруг за дверью раздались какие-то встревоженные голоса, негромкий вскрик, затем послышался звук, как будто на пол упало что-то тяжелое, и снова все стихло.
Павел вскочил, подбежал к двери, подергал ее.
Дверь по-прежнему была заперта.
Тогда он метнулся к окну, выглянул в сад…
Побуревшие зимние кусты, пластмассовая садовая мебель на пожухлой декабрьской траве. И возле самой стены на траве лежал охранник — чеканный профиль, трехдневная щетина на щеках…
Павел не знал, что происходит, но времени на раздумья у него не было. Нужно было действовать, и действовать молниеносно.
Он обмотал руку полой плаща и выбил стекло. Перемахнув подоконник, выскочил в сад, пересек его в два прыжка, не задерживаясь, не оглядываясь на неподвижного охранника, перескочил изгородь, оказался в узком проулке между двумя рядами точно таких же зеленых изгородей и помчался в сторону, откуда доносились хорошо различимые звуки проезжающих машин.
Вскоре он выбежал на широкую улицу и перешел на быстрый шаг, чтобы не привлекать к себе внимания прохожих.
