— Не помню.
— Мы, американцы, нация без памяти, — заметил Глэбб. — Тяжелая память мешает жизни, она подобно болячкам на ранах — гноится…
— Если бы мы потеряли двадцать миллионов, память была такой же, — заметил Пол. — Я не помню Шанца, наверное, это из палачей низкого ранга?
— Да. Экзекутор. Мы доказали его участие в сорока семи ликвидациях…
— Что такое «ликвидация»? — спросила Пилар. — Если про жестокость, то не надо, Вит, и так слишком много горького в мире…
— «Ликвидация» у них означала поголовное уничтожение жителей деревни или городка, начиная с младенцев и кончая больными.
— Это во время борьбы против партизан? — спросил Глэбб.
— А что — это служит оправданием? — Славин подвинул свой стакан Пилар, и она сразу же налила ему джина.
— Можно, я положу лед рукой? — спросила она.
— Конечно, — ответил Славин, продолжая смотреть в глаза Глэббу. — Так что же, Джон, борьба с партизанами может служить оправданием такого рода ликвидаций?
— Ну, конечно, нет, Вит. Я уточнял — всего лишь. Зверства наци отвратительны.
— Так вот, мы изобличили этого самого Шанца; он жил в Канаде, но его нам не выдали, и он исчез. А потом проклюнулся в Гонконге, с американским уже паспортом…
— Да нет же, — поморщился Глэбб. — По-моему, он там подвизался с каким-то никарагуанским или гаитянским картоном. Я убежден, что он не стал гражданином Штатов.
— Да? Ну что ж… Это хорошо… Так вот, когда в Гонконге, лет десять назад, случился скандал — на аэродроме захватили группу китайских мафиози с героином, — этот самый Шанц организовал бегство из города какой-то португалки или испанки, кажется Кармен, такой же красивой, как наша очаровательная Пилар, и угрохал того человека, который взял на себя вину. Он и мистер Лао, нет, Джон?
— Почему вы меня спрашиваете об этом?
— Ты же работал в Гонконге, — пожал плечами Пол. — Поэтому он и спрашивает.
— Я там работал наездом, несколько недель, чисто коммивояжерский бизнес.
— Тогда понятно, — сказал Славин. — И конечно, вы не знали тамошнего представителя ЦРУ, он же был замешан в скандале, его как-то погасили, этот скандал, но угли тлеют, Джон, угли тлеют. Как, Пол, интересно раздуть эти угли?
— Как вам сказать… Кое-что есть, но для настоящего скандала маловато…
Глэбб снова громко рассмеялся, хотя лицо его — Славин это видел — было напряженно до предела.
— В нашей стране популярны суперскандалы, Вит. То, что вы рассказали, — будни, скучная пародия на «Крестного отца».
— Что значит суперскандал? — спросил Славин.
— Когда алкоголичка жена, — ответил Пол, — когда муж — гомосексуалист и понуждает сестру к сожительству с выгодными ему людьми, когда у миллионера сын вступает в компартию, когда взятка превышает сто тысяч баков — это куда ни шло. Лучше бы всего, правда, что-нибудь про шашни президента с концернами — это проходит, это нравится соперникам, особенно потенциальным.
— Жена есть, — ответил Славин, обернувшись к Джону. — В этой истории есть жена. Наркоманка. Состоит в кровном родстве с мужем — попросту его племянница. Дочь нациста. Сама была участником дела. Как?
— Давайте имена, — ответил Дик. — Это я распишу так, что дым поднимется, и сделаю на этом не столько деньги, сколько имя — меня ведь забыли, у нас забывают тех, кто дрался с наци, сейчас помнят тех, кто бичует безнравственность такого рода, о которой рассказали вы. Вступаю в дело, не интригуйте.
Славин обнял Глэбба за плечо, шепнул ему:
— Поинтригуем, Джон? Или откроем часть карт?
Пилар сделала большой глоток вина и ответила:
— Я бы на вашем месте чуть-чуть поинтриговала.
— Согласен. Теперь слово за Полом — что он знает о Зотове? Меня в госпиталь не пустили и во встрече отказали. Давайте-ка, Пол, вашу версию, а я ее потом подкомментирую, нет?
— Слушайте, Вит, с этим русским пока все не понятно, меня…
— Вам непростительно, — перебил Славин, — говорить «с этим русским».
— Как у вас это называют? «Великодержавным шовинизмом»? — улыбнулся Пол. — Не сердитесь, у меня плохо с произношением русских фамилий.
— Никогда не признавайтесь в этом, Пол, вас обвинят в низком профессионализме, газетчик должен знать имена своих противников — даже если они трудно произносимы. Мы, например, хорошо помним имена наших врагов.
— Я не считаю Зотова противником, — сказала Пилар. — Он просто выполнял свой долг.
— Кем это доказано? — Глэбб пожал плечами. — Мы живем не в тоталитарной системе, его вину надо подтвердить уликами. Передатчик — это не улика. Вполне могли подбросить.
— Верно, — согласился Славин. — Сегодняшняя «Ньюс» написала об этом деле вашими словами.
— Да? — удивился Глэбб. — Что ж, молодцы, я, признаться, не читал.
— А это что? — Пол кивнул на «Ньюс», лежавшую на столе; комментарий о Зотове был подчеркнут красным карандашом.
— Это читала я, — ответила Пилар. — Я обеспокоена судьбой Зотова и готова сделать все, чтобы ему помочь.
— Но как? — спросил Глэбб. — Я тоже готов помочь ему. Как?
— Очень просто, — ответил Славин. — Найти тех, кто устроил налет на его квартиру.
— И отыскать тех, кто ломанул сейф у Лоренса, — усмехнулся Пол Дик.
— Пол, — укоризненно сказал Глэбб, — это не по-джентльменски.
— Это по-джентльменски, потому что он согласился говорить со мною, и я уже отправил корреспонденцию в свои газеты:
«„Красота — как символ-надежности“; об этом подумал я, когда увидел работу группы гангстеров в апартаментах „Интернэйшнл телефоник“ — они охотились за именами „надежных друзей“ той фирмы, которая сумела построить надежный мост связи между Штатами и группой Пиночета, когда он еще не был диктатором, а принимал парады, стоя рядом с доктором Альенде».
— Беру, — сказал Славин. — Прекрасная шапка, Пол.
— У русских плохо со свободно конвертируемой валютой, — заметил Глэбб. — Вы — исключение, Вит?
— Просто я держу контрастную диету, с одним голодным днем в неделю — экономия в чистом виде.
Пилар и Глэбб переглянулись.
— Увлекаетесь йогой? — спросила Пилар. — Я могу дать вам литературу, у меня есть много книг на русском.
— Йогой увлекаюсь, за книги спасибо, утащу с радостью. Кстати, Пол, вы не знаете, это тот Лоренс, который отказался отвечать по ряду пунктов конгрессу о путче в Сантьяго?
— Тот.
— Резидент ЦРУ?
— Спросите об этом меня, ребята, — сказал Глэбб, — все-таки мы с ним дружны много лет. Он такой же человек ЦРУ, как я — агент гестапо.
— А вот интересно, — задумчиво попивая джин, сказал Славин, — если бы Пол смог получить документы о том, что работник ЦРУ связан с нацистами — как старыми, так и новыми, это можно было бы обыграть в прессе?
— Когда пресса дралась с ЦРУ, — ответил Пол, — она мечтала получить нечто подобное — это нокаут, Вит, но…
— Я занимался боксом, я знаю, как бить, я готов научить вас методу.
— Вот так вербуют доверчивую свободную прессу, — снова рассмеялся Глэбб, и глаза его собрались узкими щелочками.
— Вит, я хочу показать вам мою гордость, — сказала Пилар, — пойдемте.
— А мне вы не хотите показать свою гордость, гвапенья? — спросил Пол.
— Когда чем-то гордятся по-настоящему — гордятся тайно, — ответил Глэбб.
— Хорошая фраза, — сказал Славин. — Фраза человека, который умел побеждать.
Пилар взяла его за руку, повела за собой по винтовой лестнице вверх, на второй этаж. Там, в комнате со стеклянной крышей, с большой тахтой, укрытой шкурой тигра, стены были увешаны иконами — все до одной реставрированы, много золота и четко выписанных глаз.
— Как? — спросила Пилар. — Невероятно, да? Семнадцатый век, север России, той, которая имела выход к морю, то есть к свободе…
— Где реставрировали? Здесь?
— Нет.
— Вас расстроить или лучше солгать?
— Я всегда, Вит, любила выслушивать правду. До конца. Всю. Тогда и я готова сказать правду.
— Всю?
— Зависит от вас.
— Только от меня?
— Я не жена и не клерк, у меня есть собственное дело, Вит, поэтому я пользуюсь главным благом жизни — я независима. Я очень ценю это благо, потому что пришла к нему из подвала, ступая по облеванным ступенькам… Говорите правду.
— Хорошо. Семнадцатый век в нашей иконописи отличим немедленно, и не столько манерою письма, сколько формой доски. Доска обязана быть дугообразной, выпуклой, сбитой из трех клиньев. У вас только одна икона подлинная, Пилар, все остальное — вы хотели правды — подделка. Но я никому не скажу об этом, я умею хранить секреты.
— Вы не очень-то хранили чужие секреты, когда говорили о Шанце.
— А разве это чей-то секрет?
— Вит, чего вы добиваетесь?
— Правды.
— Это ответ русского. Я стала американкой, я привыкла к точности вопроса, конкретике задачи, товарной цене, сроку и форме гарантии.
