Перестрелка вышла короткая и беспощадная. Попытки сопротивления со стороны ошеломленных бандитов были подавлены, и рейнджеры вышли из схватки победителями.
Файаз ухитрился выкарабкаться из-под волшебного фонаря и, воспользовавшись царившей суматохой, стал отползать в сторону – к едва приметной двери, которая вела за кулисы. Он был контужен – голова в крови, координация движений нарушена. Поднявшись на колени, главарь «Фронта защиты» увидел, что путь к отступлению отрезан. Перед ним стояла Марианна Ивантеева, ошалевшая от всей кутерьмы. Глаза безумные, почти ничего не выражающие. Левая рука комкала у горла обрывки вечернего платья, правая судорожно сжимала осколок стеклянной пластины, на которой была запечатлена милая сценка начала века. На фоне полноводного Инда смуглые бои в чалмах держали на плечах портшез, из которого высовывалась голова типичной англичанки: лошадиная челюсть, во взгляде – уверенность в собственном расовом превосходстве. От спутника англичанки, импозантного драгуна и его скакуна, мало что осталось: черный сапог в стремени да лошадиная морда.
Файаз попытался что-то сказать, но вместо слов из горла вырвался свистящий хрип. Он зачарованно смотрел на осколок диапозитива, который певица сжимала все крепче, забыв о боли и крови, струившейся по ее руке. Файаз попробовал сбросить оцепенение, сделал движение плечом, готовясь устранить со своего пути досадное препятствие. В конце концов, это всего лишь экзальтированная дамочка, слабая и глупая. Наверное, так оно и было, и дальнейшее представляется чистой случайностью. Ивантеева размахнулась по-женски неумело; удивительно, что удар достиг цели. Осколок врезался в кожу под самым подбородком, проник глубоко внутрь. У Файаза выпучились глаза, язык беспомощно заворочался во рту. Он вырвал стекло из горла, но только лишь для того, чтобы захлебнуться кровью.
* * *
Случившееся наделало немало шума. Пакистанская пресса не жалела красок для описания «пешаварского побоища» и превозносила отважного генерала Первеза Шуджу. Также отдавали должное «мужеству российских дипломатов». Вообще тема России и пакистано-российских отношений стала чрезвычайно популярной. Проводились встречи, семинары и конференции, где обсуждалось, как их углублять и расширять.
Харцев и Старых ежедневно ездили в ОРУ и в МИД, где подробно разбирались причины теракта, особенности его подготовки, давалась оценка исполнителям. По официальной версии посольства, которую выдали пакистанцам, предупреждение о нападении поступило в последний момент по телефону. Ксану позвонил какой-то мужчина, идентифицировать которого не удалось. Предполагалось, что это был один из бывших боевиков Файаза, решивший подставить своего вожака. Допускалось, что в свое время он был обижен главарем, как-то пострадал из-за него. Варианты могли быть различными. Было неосмотрительно ставить пакистанцев в известность о том, что произошло на самом деле. Это вывело бы их на семью Дуррани и, потянув за ниточку, они через какое-то время непременно догадались бы об истинной роли во всей этой истории не только Хамиллы, но и Шантарского.
Облегченную версию, хотя и приближенную к реальности, «скормили» послу. Объяснили, что Ксан и Шантарский давно работали с Идрисом и его супругой, выявляя их контакты, пытаясь выйти через них на группировки, замышлявшие недоброе. Идрис поделился сведениями о готовившемся нападении на российское посольство, но информация носила слишком общий характер, поэтому пешаварское мероприятие не отменили. Все подтвердилось в последний момент, когда до инаугурации общества дружбы оставалось немногим более часа. Хамилла Дуррани, завербованная Шантарским, связалась с ним и рассказала о теракте. Словом, Ксан и Леонид хорошо поработали и заслуживали поощрения. Пакистанцам рассказывать об этом во всех деталях не следовало, чтобы сохранить Идриса и Хамиллу как ценных агентов. Убедить посла в этом было нетрудно.
Разумеется, резидент располагал всей полнотой информации. В личной беседе с ним, состоявшейся ночью сразу после возвращения из Пешавара, Ксан доложил о том, как реально обстояли дела. Хамилла и «Ночхалла» по-прежнему представляли опасность для посольства, российских организаций и граждан, и утаивать какие-то факты было недопустимо. Хотя вся эта история бросала тень на Шантарского, Ксан не скрывал, что хотел бы вывести друга из-под удара. То, что его нужно было отправлять в Москву, не вызывало сомнения, но сделать это можно было по-разному. Или человек возвращался с волчьим билетом, или возвращался вполне достойно – как сотрудник, засветившийся в ходе агентурной разработки, но не запятнавший себя ничем предосудительным. В первом случае Леонид мог смело отправляться торговать пирожками где-нибудь в Беляево, трудиться в сфере жилищно-коммунального хозяйства или, скажем, на почте. Во втором он сохранял свою должность, пересиживал год-другой в центре и вновь уезжал в загранкомандировку.
– Я бы не хотел губить твоего приятеля и своего сотрудника, – сказал Алексей Семенович. – Но я не могу и не имею права гнать в центр «липу». Нам предстоит обсудить с руководством план нейтрализации Дуррани и «Ночхаллы», и с учетом этого умолчать об отношениях Леонида с этой женщиной, по-моему, не представляется возможным.
– Но если вопрос решится сам собой? В самые ближайшие дни?
– Сам собой? – с сарказмом спросил Старых. – А такое бывает?
– Есть у меня одна идея, – доверительно поделился Ксан. – Простая и эффективная. У нее единственный недостаток…
– А конкретнее? – поинтересовался Старых, откинувшись на спинку кресла.
Рассказывать конкретно, в чем именно заключался этот «недостаток», Ксану не хотелось. Резидент мог не поддержать оригинальную «задумку».
– Идея не совсем обычная, она даже может вызвать определенное… – Ксан подыскивал нужное слово, – …отторжение. И мне бы не хотелось ставить вас в неудобное положение, ставить перед выбором. Но, повторяю, вариант действенный. Он убережет Шантарского, избавит нас от скандала и позволит отрапортовать в центр о том, что вопрос закрыт.
– Темнишь. Что-то совсем пакостное изобрел?
– Вы ни о чем не будете знать. Если случится прокол, за все отвечу я один. Но не случится. Я уверен. Мы раздавим чеченский гадюшник и Шантарского вытянем.
Сложив ладони домиком, Алексей Семенович погрузился в раздумья. Затем последовали другие телодвижения, свидетельствовавшие о мыслительном процессе: пальцы сплетались, расплетались, подбородок подпирался правой рукой, потом левой, большой и указательный пальцы обеих рук теребили мочки ушей. В завершение ладони опять сомкнулись домиком, и Алексей Семенович уткнулся в этот «домик» носом. Наконец он поднял глаза на Ксана:
– Ты планируешь что-то… радикальное?
– Это она приказала убить Рычкова. Призналась Шантарскому.
Старых тяжело задышал, жилка на виске у него предательски задергалась. Неожиданно Ксан понял, что резидент очень устал. Возраст сказывался. Сколько часов на ногах. Вечерок еще тот выдался. Нападение аминовцев, потом разбирательство с пакистанцами, людьми Первеза Шуджи. Трехчасовая утомительная поездка в Исламабад. Скоро уже рассвет, а он не ложился. «Впрочем, я тоже, – подумал Ксан. – Но я моложе и крепче. Мне все нипочем».
В этот момент Алексей Семенович отрывисто произнес:
– Надеюсь, мне не придется пожалеть о том доверии, которое я тебе оказываю. Четыре дня. Не более.
– Мне понадобится Марат.
– Он твой. – С этими словами Алексей Семенович раскрыл ладони и спрятал в них лицо. Возможно, так он создавал для себя имитацию домашнего уюта и покоя, которых ему не хватало в жизни.
* * *
Главным героем в посольстве стал Талдашев, которому руководство миссии было обязано своим спасением. В телеграмме в центр подчеркивались его полезные связи и мгновенная реакция. По посольству офицер безопасности ходил гоголем, свысока поглядывая на окружающих. Школьники писали сочинение о подвиге Бахыта Бахытовича. Харцев и Старых направили в центр прошение о награждении его орденом «За заслуги перед Отечеством». Заодно предлагалось наградить Орденом Дружбы Первеза Шуджу. Пакистанцы готовились вручить генералу медаль полиции «За храбрость». Ксан и Шантарский остались неохваченными наградами, но пряников никогда не хватает на всех. Нельзя сказать, что они сильно грустили по этому поводу, головы у них были заняты совсем другим.
Леонид впал в состояние жесточайшей депрессии. Его мучило то, что он позволил себе без памяти влюбиться в такую женщину, как Хамилла, не разгадал ее истинных намерений. Самым скверным было то, что он продолжал ее любить и считал это веской причиной для того, чтобы уйти со службы. Оставаться «в рядах» после случившегося, по его мнению, было бы непорядочным и бесчестным.
Чтобы привести Шантарского в чувство и спокойно переговорить с ним, Ксан вытащил друга в их любимый афганский ресторанчик, где можно было поговорить без помех. Заказали свои любимые блюда и острые приправы. Шантарский предпочитал ачар – мелконарезанные овощи, пропитанные уксусом и еще чем-то пряным и обжигающим, а Ксан налегал на чатни – зеленую массу измельченных трав, то ли прожаренную, то ли пропаренную с кучей разных специй. Все это отлично шло с пловом.
