– Если бы они знали, с кого списывают, вот уж удивились бы. А может, и перепугались…
– Они списывают с Бруно Майсснера – известного на весь мир ученого. Другое дело, что они не догадываются, что этот псевдоним принадлежит мне.
– Я и говорю, подивились бы… Где Бруно Майсснер и где вы – скромный учитель немецкого языка из Тарту.
В ответ на эту реплику старец удовлетворенно заулыбался в экран.
– Я от природы очень тщеславен, – продолжил он. – А к старости мое тщеславие выросло до неимоверных размеров. Недавно мне в руки попалась книжка одного, с позволения сказать, ученого – кажется, из Уфы. Книжка пустая, как все, что называется «критикой буржуазной советологии». Но представьте, чуть ли не на каждой странице цитируются мои работы. Я имею в виду работы Бруно Майсснера. Чертовски приятно… Горбачева американцы видят наиболее удобным партнером для продвижения своих интересов, – опять вернулся к новому генсеку разговор, – и не замечают настоящего разрушителя, богатыря, который не побоится поставить автограф на руинах советской империи. Вы улыбаетесь? А я, кажется, его вычислил! – Старик радостно потер морщинистые ладошки. – Этот краснодарский парень еще удивит весь мир, поверьте мне! У Беляева инстинкт власти. Нам надо знать об этом человеке все, слушать его каждый день, по возможности записывать на кинопленку его похождения и внедрять в его окружение своих людей…
– Вы так в нем уверены? В смысле его возможностей заменить Горбачева?
– Я интересовался его психотипом у классных специалистов. Они поехали в Краснодар, посмотрели за ним неделю и сделали вывод: паранойя, очень схожая со сталинским вариантом. Этот пойдет по головам! Если надо, человечину станет есть, но своего добьется! Я напишу о нем книгу, и это будет мировая сенсация!
– Рисковый вы человек, товарищ Рейльян! – без тени восхищения, а, напротив, с раздражением сказал собеседник. – Двадцать лет я терплю эту историю с вашим Майсснером. И черт бы с вами и с вашими научными амбициями! Но ведь и моя голова на кону! Теперь вот этот Беляев! Когда вы угомонитесь только, Арнольд Янович…
– Никогда! – холодно откликнулся Рейльян. – Мы, немцы, люди системные и организованные. К тому же я солдат и буду вести свою войну до победного конца. Впрочем, вам этого не понять. Вы ведь все делаете за деньги. Надеюсь, по этой части у вас нет ко мне претензий? Ну вот и славно! – резко закончил он.
На экране главный герой фильма бежал к обрыву и, не сбавляя скорости, прыгнул.
– Не утонет! – хихикнул старик. – Он до воды не долетит. Умора!..Беляев тоже не утонет. Он же яхтсмен, мастер спорта, плавает как рыба…Мы сделаем ставку на него. Хотите, поспорим, что он скоро сменит Горбачева?…Правильно, что не хотите. Не было случая, чтобы мой прогноз не сбылся! Да, кстати, лет через пять не станет и вашей Родины – Союза Советских Социалистических Республик! Что смотрите? Не верите? Давайте поспорим… Я об этом уже давно написал.
– Послушайте, Мессер, хватит кликушествовать! Все эти ваши прогнозы, этот ваш менторский тон… Я устал от вашего высокомерия. Что за глупости вы несете? Как это, не будет СССР?
– Во-первых, я сниму вас с довольствия, если вы еще раз назовете меня этим именем. Мессер погиб в сорок пятом… Ясно? Будьте любезны, называйте меня Арнольдом Яновичем. Или товарищем Рейльяном, если угодно!
Старик для верности больно ткнул собеседника тростью в носок ботинка.
– А во-вторых, что ж тут обижаться? На правду не обижаются, даже если она горькая. Так, кажется, говорил один забавный персонаж из вашего фильма?
Старик наклонился к уху собеседника и свистящим шепотом произнес:
– Твое дело служить, а не рассуждать! Еще раз ляпнешь что-нибудь подобное, я попрошу Луку вспомнить свои навыки. Пожалеешь, что на свет появился…
Старец встал и, не прощаясь, вышел…
Поезд Москва – Кёльн – Париж, …декабря 1985 года. Женщины, собаки и экстрасенс Куприн
Писать на узком столике в трясущемся вагоне было очень неудобно. Ручка прыгала, оставляя на бумаги пьяные каракули. Беркас ловил ритм ударов о рельсовые стыки и пытался предугадывать амплитуду раскачки поезда, но ничего не получалось. Вагон дергался хаотично и обманчиво, поэтому дешевая шариковая ручка стоимостью одиннадцать копеек жила своей собственной жизнью – абсолютно отдельной от руки, ее направлявшей.
Получалось смешно. Вместо слова «собака» вышло «содака», так как хвостик буквы «б» ушел в противоположную сторону. «Хвост собаки ушел на сторону», – мысленно пошутил Каленин, глядя на бумагу.
«Женщину» прыгающие буквы превратили в «трещину». «А что? Так и есть! Это трещина на судьбе! Разлом! – продолжал размышлять Каленин. – Разлом, разделяющий жизнь на „до нее“ и „с нею“. А потом еще непременно наступает „после“.
…Задание не давалось. Да и полная чушь это задание! Только в лысую и упрямую голову профессора Балтанова могла явиться эта дурацкая идея – заставлять аспирантов заниматься сочинительством. Он задавал тему и просил раскрыть ее на одной страничке. В этот раз тема была та еще: «Собаки и женщины»!
Увернуться от задания не удалось. Балтанов был неумолим. Он мрачно выслушал сбивчивое сообщение Каленина о том, что длительная баталия по поводу его выезда в капстрану для многомесячной научной стажировки увенчалась успехом, и назидательно произнес:
– Вот и славно. Изложите свои мысли, пока едете в поезде, и вышлите по почте. А я вам пришлю свое мнение. Надеюсь, оно вам будет небезразлично?
Каленин обреченно кивнул: мол, конечно! Как же, Денис Абрамович!
А тот злорадно ухмыльнулся и добавил:
– Не надо так откровенно выражать свое недовольство. Не надо! Вы, товарищ аспирант, работаете над диссертацией, посвященной теории писательского мастерства. Вот и покажите, как вы сами владеете словом.
Дальше была прочитана короткая лекция, которую Каленин слышал раз сто. Слог очередного новомодного писателя Х… Балтанов определял как «скудословие», а образцом русского языка называл произведения великого Бунина, чей писательский талант возносил до уровня гениальности и непререкаемости.
Из-за назойливых нравоучений профессора писателя Ивана Бунина Каленин тихо ненавидел. Умом Беркас все понимал. И даже соглашался с Балтановым: трудно кого-то поставить рядом с Буниным в части свежести русского языка, его природного звучания и гармоничности… Но всякий раз, когда в его руках оказывался томик великого прозаика, он видел перед собой лысую голову Балтанова, после чего чтение произведений Бунина приносило ему настоящие физические мучения. С некоторых пор благодаря Балтанову Каленин просто перестал читать классика, точнее, перечитывать, так как все нужное уже было прочитано, а предаваться наслаждению от смакования уже некогда изведанного было выше его сил.
По мере постоянно возобновляемых назиданий профессора и восхищений Буниным неприязнь Каленина к великому прозаику усиливалась: ему и вправду стало казаться, что Бунин до оскомины вылизывает фразу и портит русский язык своим эстетским старанием. Он все чаще виделся Каленину стеклянным и скучным. Без куража, без нерва, без неправильностей вроде лермонтовского: «…и Терек, прыгая, как львица с косматой гривой на хребте, ревел…»[4]. Гривастая львица, которую дотошный зоолог должен был бы поставить Лермонтову в упрек, нравилась Каленину куда больше, чем красивости Бунина. Но сказать об этом вслух он не решался. Балтанов мог бы от такого пассажа скончаться на месте. Поэтому Каленин, дабы побудить профессора поскорей завершить свою лекцию, угодливо вставил:
– Про Х… это вы, Денис Абрамович, точно заметили.
– А про Бунина? – угрожающе уточнил профессор.
– Иван Алексеевич Бунин – великий русский писатель! – дипломатично ответил Каленин. – У него в стихах есть нерв! Помните?
…И что мне будущее благо
России, Франции! Пускай
Любая буйная ватага
Трамвай захватывает в рай[5].
Очки Балтанова рухнули на кончик носа, и он озадаченно глянул на своего аспиранта.
– Я не люблю стихи Бунина. В них он совсем не Бунин. То, что вы процитировали, не Бунин. Где вы это взяли, юноша?
– Денис Абрамович, это – Бунин. Эти строки у нас не публиковались.
– Что за странная манера выискивать какие-то нехарактерные цитаты? – раздраженно пробурчал он. – Это уже не в первый раз, Каленин! Где вы их берете? Одним словом, жду текст! И постарайтесь на этот раз! В прошлый было очень пресно и неубедительно…
«Самое прекрасное, что мне довелось испытать в жизни, – это любовь собак и женщин… – быстро писал Каленин, удивляясь собственному почерку. – Собаки любят легко и преданно. Женщины – тяжело и еще преданней. Собаки никогда не изменяют. Женщины изменяют всегда, а потом возвращаются и искупают свой грех вечной преданностью и тиранической любовью. Искупают даже те, что не возвращаются.
